Мечта, которая сбылась

Любовь — дело двоих, двоим она и принадлежит. Однако же не всегда молчат те, кто видит и знает, кто не может смириться, кому не даёт покою чужая тайна. Острые языки, которые чешутся, если молчат, рассказывали: Верховный судья сошёлся с цыганкой по имени Эсмеральда. Только вообразите, — перешёптывались, — этот аскет, по части целомудрия дающий фору иным монахам, избегавший женщин как чего-то порочного, греховного — и какая-то бродяжка. Удивлялись за спиной, обсуждали за глаза. Вечерами, дескать, злобный и ужасный Фролло приезжает на своём вороном жеребце на Соборную площадь, а цыганка, прервав пляску, проворно, точно ящерка, взбирается к нему в седло и они скрываются в лабиринтах улочек. Тогда фигляр, сопровождающий Эсмеральду, уходит домой один с учёной козочкой. Назавтра цыганка возвращается к собору и всё повторяется. Лишь достойному дано владеть изумрудом чистейшей воды. Драгоценным камнем одновременно охота и похваляться, демонстрируя благосостояние, и ревниво скрывать от чужих взоров. Но того, кто задыхается без свободы, не замкнёшь на ключ в тишине комнат, не прикуёшь на цепь, как книгу в монастырской библиотеке, не удержишь певчей птицей в клетке. А уличная плясунья, звезда бедняцких кварталов, более всего ценила свободу. Эсмеральда уходила, сколько Фролло ни уговаривал её остаться. Она не принимала подарков, отказывалась от обновок, предпочтя поношенное пёстрое платьице. — То-то вытянутся лица у наших, — хихикнула цыганка, — если я появлюсь во Дворе чудес разодетая, как знатная дама! И денег его она ни разу не взяла, ни единого су. — Вот ещё! — гордо заявила плясунья, вздёрнув нос. — Я сама заработаю себе на хлеб. Жеан, оставив попытки приручить цыганку, горд и рад был уже тому, что девушка с ним не ради денег, а ради него самого. Он раз за разом открывал в Эсмеральде нечто новое, учил её и учился сам. Он пробовал заводить с ней разговоры о вере и обнаружил в чистой душе цыганки кладезь духовной мудрости, которым не мог похвастаться, будучи братом епископа Парижского, по недоразумению сам не ставший слугой Господа. Ещё в соборе, в день их первой встречи она, язычница, указывала ему, христианину, как вести себя в храме. Женщина-вспышка, она вся жила неодолимой тягой к неизведанному, в круговороте музыки и веселья, озаряя затворничество судьи, привыкшего к мирной тишине уединения. — Скажи, хотел бы ты посетить дальние страны? — спросила однажды Эсмеральда, устроившись на коленях Фролло. — Зачем? — пожал он плечами. — Я ездил по Европе, там ничуть не лучше, чем здесь. — А дальше? — не отставала цыганка. — Ты жаждешь узнать, что кроется за песками, за морем? — Одни безумцы рвутся за границы ойкумены*! — дрогнул Фролло, говоря о том, что его пугало. — Колумб, посмешище Генуи, мечтает доплыть до Индии, но покамест никто не дал денег на его выдумки. Если ему столь охота узреть псоглавцев, то я такого желания не испытываю. Эсмеральда, не всё понявшая из речи своего любовника, удивлённо подняла брови. — Люди с пёсьими головами? Ты веришь в них? — Многие авторы писали о кинокефалах. Геродот, Аристотель, Марко Поло — тебе ни о чём не говорят эти имена? — насупился Жеан, задетый за живое. — Не раз путешественники встречали их племена. Голова у них собачья, а тело человечье, они носят звериные шкуры, чтобы прикрыть наготу, а язык их — рычание и лай. Чему ты смеёшься? Девушка пояснила с видом знатока: — Когда я была совсем ребёнком, мой табор кочевал в землях Мореи, где ныне хозяйничают османы, и я не видела там никаких псоглавцев. Значит ли это, что путешественники лгали? Фролло смутился. Цыганка своими нежными руками постепенно расшатывала кирпичи, из которых строились его представления об окружающем мире. Когда Эсмеральда принималась рассказывать о странствиях с табором, о землях, в которых побывала, вынеся оттуда причудливую смесь преданий и песен, он сладко замирал, заразившись её стремлением к непознанному. Ему нравилось, как девушка, приоткрыв губы, с затуманенным взором слушала пересказы книг, коих он прочёл множество, и готов был по её знаку хоть идти в дальние края, хоть плыть за моря. С каждым разом Эсмеральда становилась всё смелее, отдаваясь ему, всё требовательнее в ласках. И, чем сильнее Фролло прикипал к ней, тем мучительнее становилось подавлять ревность, думая о том, что плясунья делает и с кем говорит, когда он не видит её, тем дольше тянулись часы разлуки. Жеан боялся однажды не увидеть цыганку на привычном месте их встреч, поэтому всю дорогу от Дворца правосудия до собора Богоматери сердце его падало от волнения. Когда же возлюбленная, бросив бубен, взбиралась на круп его коня, а поэт удалялся с кислой миной, Верховный судья торжествовал, уголки его губ чуть подрагивали в едва заметной улыбке. Он стеснялся улыбаться другим широко, открыто, как делала цыганка, но эта мимолётная, как бы прячущаяся улыбка предназначалась для неё одной. День, проведённый не рядом с Эсмеральдой, считался невыносимо пустым, тоскливым, как жужжание осенней мухи на заляпанном окне. К несчастью, помимо независимого характера цыганки, имелось ещё одно обстоятельство, способствующее неизбежному расставанию. Дело в том, что судья Фролло являлся одним из немногих людей, с которыми свободно общался Людовик Одиннадцатый, сделавшийся на закате жизни болезненно подозрительным. Король, не чувствовавший себя в Париже в достаточной мере защищённым, сделал своею резиденцией замок Плесси-ле-Тур, который полностью отвечал его вкусам и требованиям. Плесси был основательно укреплён, обнесён каменными стенами с железными остриями по верху, дабы помешать врагам пробраться во двор замка. Впрочем, даже если б такие сорвиголовы и нашлись, вряд ли они достигли бы стен, поскольку лучники, круглосуточно дежурившие на четырёх вышках, с которых прекрасно просматривались окрестности, выполняли приказ стрелять в любого, кто появится близ замка под покровом ночи. На каждой вышке сидело по десятку лучников, соответственно, всего сорок человек, и уж мимо такого количества стражей не проскользнула бы даже мышь. В дневные часы охрану также несла шотландская гвардия, она же обходила дозорами близлежащие леса. Но и это ещё не всё. Мифическому злоумышленнику, неким чудом миновавшему шотландцев и лучников, перелетевшему через стену, не напоровшись на железные зубья, предстояло преодолеть крепостной вал с подъёмным мостом и второй двор, также находившийся под присмотром гвардейцев. Король, предчувствовавший приближение смерти, дорого ценил жизнь, хорошенько продумав её оборону, как физическую, так и духовную! В целом же с чужаками здесь не церемонились, предпочитая сначала расправляться с ними, а уж затем выяснять цель визита. Итак, король, как было сказано, пребывал в любимой резиденции, а Верховному судье надлежало отправиться туда по долгу службы. Жеан Фролло проклинал мнительность Людовика, его кумовство, обязывающее к близкому общению, высокую должность, которой раньше так кичился — всё это разделяло его с Эсмеральдой. Плясунью, весело прибежавшую ему навстречу, встревожил его на редкость мрачный вид. — Что-то произошло? — спросила она, оставшись с Жеаном наедине. — Ты чернее ночи! — Дела призывают меня покинуть Париж! Только один Бог знает, как скоро я вернусь, — пожаловался Фролло, прижав к груди цыганку. — Тебя же взять в Плесси я не могу. Каждая минута, проведённая вдали от тебя, покажется мне годом! Девушка кротко вздохнула, её чело затуманилось. Ни причитаний, ни сетований она не исторгла, но, встретившись с ним взглядом, сказала твёрдо: — Я буду скучать по тебе. Не волнуйся за свою маленькую Эсмеральду: я не посмею взглянуть ни на одного мужчину в твоё отсутствие. Поцелуй же меня, поцелуй покрепче! Судья с готовностью исполнил просьбу цыганки. Эта ночь, наполненная шёпотом и жаркими ласками, ознаменовалась тем, что Эсмеральда впервые не ушла от него во Двор чудес. Утром она, прощаясь, обвила руками его шею и снова пообещала ждать. — Отчего ты такой кислый? Ведь ты уезжаешь не на год, а от силы на месяц, — улыбнулась плясунья, стараясь приободрить друга, который ещё шагу за порог не сделал, а уже весь истосковался. — Ты и не заметишь, как он пролетит. Фролло, собравшись, выдвинулся в королевскую резиденцию, всё ещё ощущая на губах поцелуи цыганки, переживая пролетевшую ночь. На сердце лежал тяжкий гнёт, томило недоброе предчувствие — если оставить цыганку, с ней что-то случится. Жеан сделался таким же мнительным, как и его повелитель, выдумывая опасность и там, где её нет. Как особа, наиболее приближённая к монарху, Верховный судья без труда преодолел все препоны, окружавшие Плесси-ле-Тур. Людовик Одиннадцатый пребывал по состоянию здоровья в личных апартаментах, куда Жеан и отправился, пользуясь правом входить к королю в любое время дня и ночи. Монарх, вынужденный из-за обострившегося приступа подагры отказаться от любимейшего из времяпрепровождений, развлекался тем, что выпустил в комнате несколько отловленных специально для такого случая крыс, за которыми гонялись собаки, прекрасно вышколенные и мгновенно повиновавшиеся командам хозяина. Ошалевшие грызуны тщетно оборонялись от псов в богатых ошейниках, та мебель, какую возможно было опрокинуть — опрокинута, в комнате царил подлинный хаос, будто там бесновалась армия чертей. — Ату, Мюге! Взять её, Писташ! Да ты никак заснул, мерзавец?! Ле-ле-ле-ле! — кричал король, впав в азарт. Подобной забавой он заменял настоящую охоту, лишившись возможности носиться по лесам и страдая от этого. В такие минуты для него снова трубили рога, улюлюкали доезжачие, чистокровный скакун стрелой летел сквозь чащу. Ведь в лучшие времена Людовик мог сутками преследовать строптивого оленя, останавливаясь лишь для краткого отдыха в попутных деревнях! Всё кануло в прошлое и отныне он, подобно одряхлевшему льву в клетке зоосада, принуждён занимать себя никчёмной травлей, чтобы только забыться. Почему подчас тело стареет быстрее души? Фролло появился на сцене как раз в тот момент, когда борзая по кличке Мистоден — фаворит короля среди псов, нацелилась на крысу, молнией метнувшуюся наискосок через комнату. Жеан стал свидетелем того, как пёс, раззявив пасть с зубами, каких не постеснялся бы и волк, взметнув в воздух поджарое мускулистое тело, в прыжке настиг добычу. Раздался пронзительный писк, хруст, и Мистоден предстал перед хозяином с видом победителя, держа поперёк туловища безжизненное тельце крысы. Фролло поморщился, что, однако, не укрылось от Людовика. — Я знаю, как ты не любишь охоту, куманёк, — улыбнулся монарх. Длинный острый нос делал его похожим на старого ворона. — Тебе, отправившему на тот свет народу больше, чем капель в пинте вина, претит убивать животных. — Осмелюсь возразить, сир, — защищался Фролло, которому не нравился этот разговор, тем более, что его величество преувеличивал, — я не убиваю невинных без причин. Я сужу преступников в соответствии с законом и мерой содеянных ими злодеяний. Людовик, подволакивая ногу, прохромал в кресло, откуда и цеплял стоявшего навытяжку «кума». — Полноте, Фролло, будто я не знаю, как ты жесток и непримирим к людям, особенно к цыганам. Не ты ли добился для них запрета на въезд в Париж? Да, впрочем, оставим их, когда есть вопросы важнее египетского племени. Я хочу, чтобы ты присутствовал при визите фламандского посла. Верховный судья почтительно поклонился. Затем двое в окружении свесивших языки псов и с бойцами шотландской гвардии за закрытыми дверями приступили к обсуждению предстоящего приёма. В то время как Жеан пребывал вдали от Парижа, цыганка жила как прежде, всё в той же каморке со сводчатым потолком, вместе с Гренгуаром, состоявшим при ней не то в качестве брата, не то телохранителя, не то переносчика тяжестей. По утрам, умывшись и наскоро перекусив, она с наречённым супругом и Джали отправлялась по привычному маршруту, давая по пути представления. В последнее время, впрочем, компания артистов всё чаще стала разделяться: Эсмеральда рассудила, что, трудясь одновременно в разных местах, они заработают вдвое больше, чем при совместном выступлении. Пьер, обучившийся от приятелей-бродяг акробатическим трюкам, достаточно усовершенствовал новое ремесло и способен был осилить самостоятельное представление. Плясунья даже доверяла ему Джали. Умная козочка, признав в поэте хозяина, прекрасно его слушалась. Гренгуар нисколько не возражал против подобного распределения обязанностей. Во-первых, ему предоставилась возможность выйти из тени цыганки, самостоятельно добывая пропитание, как подобает мужчине. Во-вторых, козочка, к которой он привязался, переходила в его владение и он, а не Эсмеральда, повелевал ею, заставляя называть число и время суток и передразнивать видных мужей Парижа. В-третьих, что немаловажно, в одиночку лучше думалось о будущих произведениях, ибо наш поэт не терял надежды вернуться на литературное поприще. Каждый вечер он просиживал над бумагой, которую доставал где только возможно, сочиняя пьесу в стихах. Пожелаем же ему удачи! Ведь нередко служители Эвтерпы** начинали восхождение на Парнас с чердаков, мансард, где гуляют сквозняки, не имея ни гроша за душой. Как знать, не уготовлен ли триумф и Пьеру Гренгуару? В тот злополучный день поэт и цыганка также разошлись. Гренгуар взял на откуп правобережную часть города, а Эсмеральда отправилась танцевать к собору Парижской Богоматери. Там-то её и заприметил Феб, навещавший невесту. Гуляние в Булонском лесу, ознаменовавшееся внезапным побегом танцовщицы, мигом воскресло в его памяти. И, хотя капитан не остался тогда обделённым женским вниманием, обида на вероломную цыганку вспыхнула в нём с новой силой. Феб не привык к пренебрежительному отношению к собственной персоне. Эсмеральду, вздумавшую дразнить его, следовало хорошенько проучить. Он дождался конца представления. И, когда плясунья, собрав со зрителей дань, засобиралась восвояси, капитан, оглянувшись — не наблюдает ли с балкона Флёр-де-Лис, позвал, как прежде: — Эй, малютка! При звуке знакомого, столь много значащего некогда голоса, ток прошил тело Эсмеральды. Она задрожала, былое увлечение вспыхнуло в ней. Верно сказано: «Antiquus amor cancer est»***. Знай бедняжка другую пословицу — «Actum ne agas»**** — она не угодила бы в расставленную капитаном де Шатопер ловушку. * Ойкумена — освоенная человечеством часть мира. ** Эвтерпа — муза поэзии и лирики. *** Старая любовь не забывается. (лат.) **** С чем покончено, к тому не возвращайся. (лат.)