«Хорошие умирают молодыми. Может быть, завтра.»©
На эту пару строк не много ль тишины? Я снова помолюсь, как перед боем… Все те, кто был со мной, отчаявшись, ушли… Я с тьмой танцую вальс, пол орошая кровью, И капли падают из свежих ран На нотный стан! ¹POV Ада.
Нет страха, нет брезгливости. Лишь усталость. Холодная и немая усталость… Головокружение, шум в ушах. Этот шум бьёт молотом. Бьёт, не жалеет… Ничего! Всё привычно, всё забудется. Чёрт, зачем я вру? Нет. Ничего не забудется. Хотя бы наедине с собой, Ада, говори правду! Ада! Господи, я уже схожу с ума? Правильное мне имя дали! У меня демонов полным-полно! «Скальпеля надрез как помады след²» — идеально подходит! Я вымещаю всю злобу на этих телах, мне так… Нравится смотреть на кровь на бледно-дымчатой коже… Она возбуждает меня, как мелкая моторика и руки сами по себе дрожат. Причём сильно… Колени, кстати, тоже. Мне всегда казалось, что все изобретения, все картины, все песни, фильмы, научные открытия, всё было создано ещё до нас! Мы — не первые. Вспомните Гиперборею, Шумеров, Атлантиду, Инков… Да любую исчезнувшую цивилизацию! А их немало. Они потрясают нас своей осведомлённостью, таинственностью и внезапным исчезновением. Вдумайтесь! Я не верю, что мысль безгранична! У всего есть свой конец! И мы мыслим так, как мыслили до нас. Мы придумываем то, что придумали ещё до нас. Весь народ, вся цивилизация доходила до определённого уровня развития и… Исчезала. Она просто исчезала! Канула в небытие и никого не оставалось! Но… Для чего всё это? Зачем Вселенной выводить нас, как кроликов, чтобы потом уничтожить? Ответ прост! Вы только подумайте! Весь этот театр лишь для того, чтобы свести две особи (я не говорю только о людях! Животные, растения, люди, минералы… Всё!) и чтобы у них появился детёныш. Светлый, чистый, хрустально-прозрачный, что может перешагнуть этот порог мыслей и идти по другой дороге, которой ещё никто не ходил! Думать, мысли по-иному! Создать новую, более развитую цивилизацию! Если уж считать так, то из всех великих людей ближе всего к таким… Ангелам, я считаю Леонардо да Винчи. Он был гениален… Потрясающий… Чёрт!.. Песня переключилась! Так, ладно, меньше философии, больше работы. ланцет. Где ланцет? Чёртовы студенты! Я ласкаю, Тая, Нот черную стаю. Я не сдамся, не буду немой, Но одна на краю я танцую с тишиной.¹ Но… Знаете, что меня пугает в этой теории? Неужели я встретила именно такого человека? Микаэль… Даже имя подходит! Бог и Демон! Идеальное сочетание, не правда ли?! Господь Бог, куда ты меня занёс, скажи на милость? Тебе там заняться нечем? Да быть того не может! Неужели Микаэль именно такой, а его родители, получается, — прародители нового мира, новой расы?..БРЕ-Е-ЕД!!!
Господи, за что ты его так?.. Не уж-то он заслужил всю жизнь быть изгоем, моим секретом? -…я танцую с тишиной!.. На бледный лунный блик не много ль пустоты? Душа оголена, и чувства обострились… Мой враг, ты многолик, силен и грозен ты, Но за моей спиной последняя святыня! На третью четверть буду я живой В бою с тобой! ¹ Если того потребуют обстоятельства, я буду бороться. Нет, не со своим характером, нет, не с его чистотой. Я буду бороться со Вселенной за его право жить! Плевать! Сдохну, не сдохну! А он будет жить, как обычный, талантливый, образованный и воспитанный человек! Он будет счастлив… А лучше без меня, чёртова патологоанатома — биолога — палеонтолога — курящего — алкоголика! Е! Стихи! — Вань! Где ланцет!Конец POV.
Он проснулся рано. Ещё Солнце не начало своё дежурство, не сменило Луну, а ему было уже плохо, уже он страдал, осознавая что-то страшное, непривычное, нереальное. Что-то, что сковывало саму его суть оковами льда, что заливало в глаза расплавленный свинец и вырывало, с душой, сердце. Что-то, что заставляло кровь прекращать циркулировать. Это было плохое, страшное предчувствие… Нереальное, покрывающие всё вокруг дымкой тумана и вечного, неописуемого сна. Это должен был быть самый тяжёлый день, что сломает его. Навсегда. Встав, он тряхнул головой, потянул руки и крылья вверх, потянувшись и уперевшись в потолок. Что-то в плече хрустнуло. — Старею… Ады рядом не было. Он за полгода смирился с её ночной жизнью. Но сейчас, сегодня ему было как никогда одиноко. Как никогда хотелось, чтобы она была рядом. Он боялся, переживал. Странно. Почему? Страх за неё грыз мозг и заставлял думать лишь о страхе. Это мучило, изгрызало, рвало, не давало покоя… Если бы можно было описать, как ему надоела эта однообразная жизнь в небольшом частном доме в пыльном провинциальном городке. Эта та самая тоска, которая заставляет с завистью смотреть в щель между штор. С завистью смотреть на капающий с небес дождь, с завистью провожать ветер взглядом. А так хотелось расправить крылья, взмахнуть и… Взлететь. До звёзд, до неба. коснуться ветра и плыть в небе с ним наравне… Но, увы и ах. Дверь скрипнула и он отставил дощечку с прикреплённым к ней листом, с красками. Он рисовал Бога. Но не того седовласого, мудрого Бога. Это была девочка лет четырнадцати с короткими рыжими косичками и веснушками, что пишет в старой, потрёпанной тетради гелевой ручкой и с удивлением смотрит на зрителя. Это она создала мир, это она создала людей. Она просто играла, но из игры высшего демиурга появилось нечто, что называется Земля. И он, Микаэль, был её любимой фигуркой в XXI раунде. Эту картину он назвал просто. — «Настя»… Она взглянет на персонажа из-за его плеча, будет хмуриться и пытаться вникнуть, а потом коротко бросит «дурь» и уйдёт. Потом он услышит, как льётся в ванной вода, улыбнётся. Нет. Не о персонаже она говорит. Её слова глубей, чем можно подумать с первого раза. Но он привык, он привык, когда через одну лишь фразу нужно понять всё её отношение к жизни. И вот сейчас она сказала об их любви. Неправильной, тяжёлой, нереальной… Невозможной. Она была права, Господи, если бы она сама хоть на половину догадывалась, насколько! Нельзя вечно скрывать человека, всю его жизнь! Нельзя скрываться самой! Нельзя заточение назвать раем, нельзя это назвать жизнью. Нет… Неожиданно он поднял с пола старый рисунок. Один из тех, что он по своему обыкновению раскидывал где попало. Она ведь и сама была такой. Неряшливой… Углём на нём была свеча и мотылёк, что летел на неё, подобно свету на тьму. Раньше он не верил в подобный симбиоз. Осознание всего этого непереносимого хаоса капало на желание мирной жизни расплавленным воском. Оставляло ожоги и застывало, создавая корочку. Он знал, кто из них двоих первый мотылёк. И боялся. В первую очередь за себя (нужно признать), потом — за неё. Жизнь в крылатом облике научила его бояться сперва за своё существо, ведь ему было опасно, Господи, так опасно… Люди не поймут. Цветы у этой рыжей девочки получились лучше, чем люди. День шёл как обычно. Ничего нового, лишь тревога, изгрызающая терпение и разум. — Дрянь… — она раздражённо перекладывала свои книги, раздражённо копошилась в горах своего хлама, который ей было попросту лень убирать. — Что ты ищёшь? — Листик. — Зачем? — Отвянь! — в незащищённую голову полетели труды Шпенглера. Когда ей задавали глупые, или повторяющиеся вопросы, она была не в себе. Бесилась, не понимала смысла фраз, что задают эти глупые«Нет места радостным нотам беспечных звёзд.»
Загорелся зелёный. Ничего не случится, когда она перейдёт дорогу, но думать она будет лишь о той синей девочке с белокурыми колечками на лбу и голубыми глазами. И о её напрочь развороченной голове. Бесстыдство! Унижение идти по их условию! По условию моральных ублюдков, которых она была бы рада расстрелять сама. Нет. Идти на поводу — показать страх, слабость и бесчестие. Для неё это было равносильно самоубийству.***
Голова закружится, кружка с чаем упадёт и разлетится кусками в пространстве. Микаэль схватился за голову. Попытается нагнуться, чтобы убрать самые большие куски, но крылья неудачно упрутся в полку и перевернут её, сорвав с петель. — Чёрт, — со злобы он пнёт близлежащую бутылку. Но убирать не станет. Давило, давило, давило и проходило, оставляя выжатое тело. Голова кружилась, ко рту подкатывал ком, конечности сковывала судорога. Он сползёт по стене, дыша так, словно не мог надышаться.«Пылью разлетится по миру смех.»
***
Ада была близко. Вот её любимое кафе, где она обычно напивалась с немногочисленными близкими друзьями. Она пройдёт его, на минуту задержавшись около витрины и взглянув на любимое пирожное «лесная ягода». Она задержалась у витрины на минуту. И эта минута решила дальнейший исход.«Небесными слезами обрушатся крики вдов.»
***
Он судорожно вздохнёт. В глазах потемнеет и он скажет только одно слово. Слово, которому он дал имя. Имя, с которым он хотел бы жить всю жизнь. Всё застилает туман. По щекам ползёт маленькая мокрая дрянь. Крылья сами собой закроют тело хозяина. Он так и не поймёт, что случилось.***
Рельсы железнодорожных путей почти пересеклись. Чёрт её загнал идти этим путём, но ей казалось, что так будет более безопаснее. И она ошиблась. Когда ей оставался шаг, когда рядом уже гремел поезд, её подтолкнул стоящий у рельс человек. Всё произошло быстро. Очень быстро. Её тело подхватила движущаяся громадина и унесла. Она не о чём не успела подумать. Ничего не успела сказать. Только слышала. как кричат люди, как гудит поезд и как ветер завывает в переломах. Какое-то время на земле она ещё была жива, но она скоро умрёт, осознав, что самое прекрасное, самое чистое, самое потрясающее время в её жизни стало для неё смертельным. Она оставила его, оставила навсегда. Оставила без присмотра, оставила в этом пропитанном гнилью мире, а сама… …а сама умерла.***
Пыль застилала рукописи, листы, карандаши и краски. Пыль застилала само его существования. Капилляры минут складывались в вены часов, а те в свою очередь в аорты дней. Он вял, как сорванный с потрясающей, божественной клумбы единственный в своём роде цветок. Вял без права на долгожданный дождь. Сначала отключили отопление, в самый разгар зимы. Становилось холодно. Потом стало нечего есть. Но это было ничто, по сравнению с тем, что он остался один. Один навсегда. Никто не покупал этот дом. Никто его и не продавал, в принципе. Он просто пылился. Без нужды и без присмотра. Как и Микаэль Голубь. Чёрез две недели он умер. Тихо. Никто не знал об этом. Лишь Ромка вспомнил и звонил на его телефон, в котором вскоре села батарейка. Перед смертью он придумает последнюю строчку её книги. Только об этом он и думал. Не выпускал из рук рукописи, пока сам не написал, а пальцы не сковала прекрасная Смерть.«Не будет мира, лишь кровь, смешавшаяся с грязью. Это и есть мир!» Наш мир!
***
Бал был в самом разгаре. Девушки, разодетые в шелка. Джентльмены в чёрных фраках. Они подавали друг другу руки, мужчины целовали самые кончики прекрасных пальцев. В девушках не было экстравагантности, пошлости. В них была другая, иная женственность. Красота и кротость. Взмахи пушистых ресниц, мановение прекрасных губ, взмахи тонких рук. Балом руководила худощавая девочка четырнадцати лет с живыми зелёными глазами и рыжими волосами, распущенными и кажущимися живыми змеями Медузы Горгоны. Ангел подал руку. Девушка легко вложила свою. Она отличалась. В ней не было кротких, стеснительных движений. Она привлекала внимание, украшала своего кавалера, подставляла руку, словно специально хвастаясь большим самоцветом, когда у её Ангела был такой же. Они были не на балу, а в глазах друг друга. Там, где-то внизу, в вязком дёгте байкальской ночи. Рыжая девочка наклонится к мужчине с длинной бородой прожитых лет, с сединой снегов в волосах. — Эта пара мне очень нравится. Не зря мы именно обоих вытащили. Мужчина захочет что-то сказать, но пожилая женщина с короткими волосами тут же выкрикнет: — Я всегда говорила что люди, как свечи. Одни — для тепла и света, а другие так. В жопу! «Я всегда буду с тобой, моя королева.» «Ты теперь никуда не денешься, мой Ангел.» — Дружище, а скажи пожалуйста, это ты по ночам небо бороздишь?Сон уйдет талою водой, Ночь венчалась с утром Белым перламутром… Что делила я поровну с тобой, Отдала весне, но смерть оставила себе. Над землей веет холодом, Обернешься вороном под луной. Стану я живой, стану я живой…³