***
У Мидории шрамы от использования причуды, хоть и глубокие, но не рваные. С ровной окантовкой, собираются в необычайные узоры. Бледные и, наверняка гладкие, — Каччану хочется проверить и убедиться, что, черт, да, они настолько гла-а-адкие, а сам Деку милый, точно бы краснел от того, что Бакуго собирается с ним сделать. Каччану не претит, когда он представляет смущенного Мидорию и про себя оценивающе выдает: «Милашка». Не претит от этого приторно сладкого слова. Ведь это Де-ку. Каччан всегда несет рядом с ним бред о том, что ненавидит, терпеть не может, да и вообще. — Ты знаешь, Изуку, я бы хотел тебя ударить, — Мидория с закрытыми глазами вжимается в стену. — Но не могу. Катсуки молчит, Изуку ждет удара. На самом деле хочется ударить только себя. В лицо. Да побольнее. Несколько раз. — Догадываешься, чего я хочу, засранец? Давай, ты же самый умный. Знаешь же, да? — рука Катсуки опускается на талию и он сжимает пальцы. — Я хочу тебя до зубного скрежета, Изуку. Катсуки гладит его живот, запустив руку под футболку. Обводит пальцами полу напряженный пресс, ведет пальцами вверх и сжимает сосок. Изуку вздрогнул: — Что ты… — Ш-ш-ш, — Катсуки обводит языком ушную раковину. — Здесь нету места для вопросов, малыш Изуку. Тело Мидории после этих слов напряглось, губы сжались, по бокам челюсти отчетливо проступили желваки: — Каччан, не смешно. — Я не шучу. — Целует в шею, ведет губами от одной родинки к другой и утробно смеется сам себе. — Ты… спятил, — Деку сделал первую попытку вырваться, оттолкнувшись от стены, но Катсуки вжал его своим торсом обратно. — Не рыпайся. — Каччан, это вообще не смешно, — Катсуки лишь сильнее держал Изуку. — Только стоило зажать тебя в углу и ты стал сопротивляться, хотя до этого разрешал себя даже избивать, — задумчиво произнес Каччан. — Знал бы, уже бы давно попытался трахнуть тебя. — Я тебя сейчас ударю, — голос Изуку еще ни разу не звучал настолько холодно. Каччан даже отпрянул чтобы посмотреть Деку прямо в глаза. — А ты ударь. «И может быть я остановлюсь», — Катсуки правда хочет прекратить. — И чего ты ждешь? — рука у Катсуки повисла вдоль тела Изуку, сам же он слегка пошатывался от нахлынувших в раз эмоций: желание поцеловать, защитить, быть нежным, — с Каччаном такое впервые. Для Каччана это личный пиздец, на самом-то деле. Каччан выбивает на подкорке: «Помогите». И он надеется, что ему помогут. — Ну же, Деку! — он дергает Изуку за плечи: грубо, резко — и убирает руки, словно ожегся. Отходит на пару шагов, опустив голову говорит: — Блять, я же сказал, чтобы ты… А с языка едва срывается: «Прости меня». Каччан не понимает ничего. Берется обеими руками за голову и как безумный сжимает свои волосы. — Деку… Изуку смотрит пустым взглядом сквозь него. Изуку закрывает глаза, когда слезы скатываются с глаз. Изуку сползает вдоль стены на пол и оседает: медленно. А Каччан позорно убегает.***
Утром Мидория ничего не понимает. Сначала по дороге в академию Урарака сообщила ему, что Иида заболел. Иида. Который никогда вообще не болеет, подцепил простуду. Иида, который всегда носит с собой таблетки на все случаи, а еще бинты и вату в специальном отделе в рюкзаке — будучи героем ранение получить просто. Изуку решил, что им с Ураракой нужно обязательно будет его навестить. Она лишь кивнула, продолжила говорить о чем-то своем. А потом убежала, сказав напоследок, что у нее важные дела и с виноватым видом оставила Изуку одного прямо у главного входа: какие у Урараки могут появиться «важные дела» утром? Изуку помотал головой, когда накатило желание закрыть глаза и подремать у ворот UA. Проходя мимо дерева заметил Каччана с какой-то травой в руках и понял — свихнулся. Разное бывает. У кого-то нету квирка. Кто-то лишается рассудка в шестнадцать утром около школы. А кому-то Бакуго Катсуки дарит букет из цветов земляники. — К-каччан, все… хорошо? — Изуку не тянет руку — с Катсуки ничего не станется взорвать в ней сжатые стебли только Изуку протянет к ним свою ладонь. Изуку хмурится: «Неужели он думает, что я настолько глупый?» — Что тебе нужно, Каччан? — Забери чертовы цветы и вали на занятия, — проговаривает он сузив глаза. — Не буду я ничего у тебя брать! — Да кому это, блять, нужно?! Я сам могу впихнуть их тебе, — и правда впихивает Изуку в руки. Он только и смотрит на белые соцветия, и хлопает глазами. — Придурок, — выплевывает Катсуки напоследок и проходит мимо Изуку, будто ему и дела до него никакого не было. О том, чтобы выкинуть связку травы у Изуку не было даже мысли. Положить все это в рюкзак тоже нельзя — из-за тетрадей и книг цветы помнутся — жалко же. А вот плести венки Мидория умеет с детства: дело нехитрое, но всегда успокаивало и могло отвлечь весьма надолго. На вопросы любопытных одноклассников отвечал, что сорвал цветы неподалеку. На вопросы о том, где именно, отвечал, что не помнит точно. Дома Изуку оставил венок на батарее, чтобы засушить.***
Однажды Каччан приходит сам. Изуку тренируется в темном переулке недалеко от дома: ничего серьезного, но необходимо научиться прыгать между стенами — отталкиваться, рассчитывать задержку сколько можно быть неподвижным, и снова отталкиваться. После ночного дождя они скользкие и держаться долго, чтобы решить, куда прыгать, сложно; приходится действовать инстинктивно. Деку не может уцепиться. Пальцы онемели и не слушаются. Он падает на мусорные пакеты спиной и не шевелится. — Ты жалок. Изуку не отвечает. Изуку встает, концентрируется и перепрыгивает здание, оказавшись на крыше. Катсуки прыгает следом. Изуку думает: «Отцепись!» Мидория скачет с одной крыши на другую, делает все, чтобы Каччан отстал, но он нагоняет весьма быстро. Почти хватает за руку, но Изуку уклоняется, переворачиваясь в воздухе и пинает ногой в бок. Катсуки летит в сторону, Мидория — в один из переулков. Цепляется руками за выступы, скатывается вниз и срывается на бег. — Ты не свалишь от меня! — кричит Катсуки и откидывает себя взрывом в другую сторону. — Не сейчас! — выпускает удар за ударом и догоняет, пролетев у того над головой. — И-зу-ку! — падает, его швыряет об землю и отбрасывает. — Каччан, отста-а-ань! — Блять. Они смялись, но… — Катсуки протягивает букет из роз. — Пришлось их засунуть себе под куртку, потому что ты придурок. — З-зачем ты это делаешь, Каччан? — Потому что сегодня я не смог тебе их подарить. — Нет! Зачем ты это вообще делаешь? — Изуку забирает цветы, вздрагивает, когда касается руки Каччана: еще горячей после использования квирка. — Зачем тебе это нужно, Катсуки? — Чтобы ты меня не ненавидел. — Я тебя не ненавижу, — Изуку трогает его за плечо и прижимает цветы к своей груди. — Я рад, — Катсуки встает с земли и протягивает руку Изуку. — Пошли? Изуку принимает помощь, поднимается с земли и отряхивает одежду, которая местами порвалась. Они молча гуляют по улицам. Изуку нюхает цветы. Катсуки держит его за руку.***
— Что? — переспрашивает Катсуки. — Научи меня двигаться как ты, — повторяет Изуку. — Ты позвал меня сюда, — Каччан обводит деревья и пространство вокруг ладонью, — чтобы я научил тебя «двигаться как я»? Ты правда думаешь, мне есть с этого прок? С какого хрена мне учить тебя? Ты и половинчатый — мои самый серьезные конкуренты. — Что ты хочешь за это? — А что ты можешь мне дать? — Катсуки ухмыльнулся и посмотрел в упор, надеясь спровоцировать. Ох, он чертовски хочет спровоцировать Изуку. Изуку улыбается и спрашивает: — А что ты хочешь взять? — Придурок, я первый спросил! Прекращай забавляться со мной! — Из нас двоих только ты думаешь о том, что с тобой забавляются, — Изуку складывает руки на груди и закатывает глаза, ну, очень глубоко — пусть Каччан видит какой он идиот. — У-ублю-ю-юдок! — ревет Каччан и закатывает рукава. — Че, решил померяться, да?! На провокацию поддался Катсуки. — Нет. Решил, что ты поможешь мне с моей проблемой. — Как я и сказал до этого. С какого хера мне тебе оказывать услуги? Я тебе, что, ебаный геройский репетитор для маленьких мальчиков? Изуку опять вздохнул. — Ты самый сильный ученик академии, — Каччан улыбнулся и выпрямился, гордость вытеснила гнев. — Пока что по крайней мере. — Изуку, — предупреждает Катсуки. — Я же не железный. — Если я тебе нравлюсь, мог хотя бы вежливо отказать! Каччан начал задыхаться: какого черта этот… Изуку себе позволяет. — Ты… однозначно охуел. Изуку смеется и не может остановиться, ощущение, будто легкие свело спазмом: — А-ха, знаю. — В любом случае. Помогать тебе я не собирался, не собираюсь, и не буду, понял?! — Понял, — как-то грустно кивнул Деку.***
«Ромашки и руты — красивое сочетание», — думается Изуку. Как-то мама говорила, что ромашки означают юность и романтичность. — Брать будешь или как? — Не буду. Две недели прошло. У Изуку толстый альбом с засушенными цветами (их очень много), у Катсуки надежда на взаимность. Он теперь, никого не стесняясь, спокойно вручает букет: ну, какая к чертям, разница, если Деку и так уже в курсе, а на мнение остальных плевать? Остальные, кстати, думают, что они встречаются, Каччан такой милый и заботливый парень, а Изуку его динамит. Изуку был, кстати, в шоке, когда Урарака сказала, что ему «следует быть помягче с Бакуго-куном». У Мидории аж лицо свело. — Это еще, блять, почему? — сжал руки вокруг несчастных стеблей и Изуку уже хотел спросить какого черта он делает, это же цветы, но одернулся, решив сохранять беспристрастное выражение лица. — Ты че, вздумал меня френдзонить? — Каччан, что за бред ты несешь? И убери цветы. — Да я тебе их сейчас в пасть затолкаю, — почти что шипит.***
Но ведь… Мидория ни на что не подписывался. Не говорил Каччану «Да». Почему это происходит с ним? Всемогущий не осуждал, ничего не говорил. Правда, намекал, что Изуку найти бы кого-нибудь поуравновешеннее характером, более лояльного, что ли. Тодороки, например — почти открытым текстом. Изуку решил, что ему хватит испорченных ко всем чертям отношений и с одним другом. Еще одного терять из-за такого не хочется: спасибо, наглотался дерьма. Изуку решил, что личная жизнь и влюбленность не для него. В конце концов, если быть до конца честным, то подарки и особое отношение льстили самолюбию, поднимали самооценку, но Мидория никогда не задумывался о личной жизни, об отношениях. Мысли в своем большинстве были о собственной бесполезности, об анализе способностей других; затем они сменились на другие — наполненные рассуждениями о том, как же стать сильнее. Каччан, казалось, не загонялся: стукнуло в голову — воплотил то, что стукнуло. После третьего часа занятий у всех первокурсников обед. В столовой всегда было шумно: звуки были похожи на гудение, потому что голоса смешивались, слова накладывались друг на друга разными голосами, словно в воздухе роились стаи ос, разве что невидимых, с невидимыми ульями. — Ты пойдешь со мной на свидание? — Иида и Урарака уставились на него, прекратив есть, а Мидория сверкнул глазами и сказал: — Каччан, что ты… — Да или нет? — Катсуки перебивает сразу же. Он так и знал, что Деку начнет ломаться. — Каччан, здесь же… все… — Изуку покраснел и начал запинаться. Руки зачесались, так захотелось придушить Катсуки, только бы заткнулся. Что угодно, только бы заткнулся. — И что? Я не могу пригласить тебя на свидание? Какое мне дело до этих задротов. Конечно, он сделал это специально. Чтобы у Шото больше не было шансов подкатить — Каччан видел, как он пялится на Изуку (Изуку ничего такого не замечал). Чтобы на него вообще больше никто не пялился. Правда, сейчас, замерев, на них смотрели все. У кого-то на лице «О, опять», у кого-то во взгляде «Чувак, ты шутишь что ли?» (у Киришимы), большая часть сидит в шоке, остальные или с выражением «А я так и знал, что Катсуки голубой» продолжили есть, или недовольно пробурчали что-то гомофобское — Катсуки все равно, потом из них дерьмо выбьет. — Изуку? Деку молчит некоторое время, а потом решается. Время расставить все точки над «и». — Где? — Мидория не дурак. Все, происходящее сейчас выглядит, как активное наступление — самая важная часть плана по захвату. По захвату Изуку. — У фонтана, в полночь, — шепчет ему на ухо Катсуки, чтобы никто посторонний не услышал. «Фонтаном» на самом деле назывался маленький парк со старым, но красивым фонтаном в центре. Изуку кивает, поднимается с места, взяв в руки поднос и Каччан встает, чтобы освободить ему дорогу. Деку уходит, потому что сил терпеть взгляды уже нет.***
Порывы ветра были сильными, тепло из рук ушло почти мгновенно и, подходя к месту, где Каччана еще не было, Изуку не чувствовал ни холода, ни конечностей. Мидория любит холод. Ощущение, будто из-за температуры в теле замедляются все процессы; совсем как в холодильнике. Оттягивает гниение тела, смерть, но не спасает от тяжелых мыслей. Катсуки наступил на ветку и та хрустнула, Изуку обернулся: на лице испуг, но, поняв, что это всего лишь Бакуго, он расслабился. — Привет, — Катсуки держит руки в карманах куртки, не собираясь протянуть правую для того, чтобы пожать ладонь Мидории. Этот ритуал у них как-то не прижился. — Ночью ты совсем другой, — Изуку не здоровается в ответ. Пахнет скошенной на газонах травой, талой водой из фонтана, Катсуки и влюбленностью. — Пф, — Каччан прижимает руки к телу и выпрямляется в полный рост. — Нормальный, — отвечает, а потом добавляет в след: — Обычный. Изуку хмыкает и качает головой: — Я ночью тоже другой. — Обычный, — перебивает Бакуго. — Катсуки, — Изуку произносит его имя подобно «Ты безнадежен», ямочки на щеках стали глубже, между бровей появились морщинки. — Что? — Я, — и Мидория резко прерывается. — Я не знаю, что сказать. Нет, я хочу спросить: Зачем ты меня позвал? — Нет причин. Просто позвал, чтобы побыть вместе. Чтобы называть тебя по имени и не чувствовать вины. — Вины за что? — За все, — Катсуки пинает камешек мыском кроссовки. — Все бы отдал, чтобы забрать те слова, которые наговорил тебе в детстве и которые говорю сейчас. И желание остановиться, прекратить все то, что между ними, исчезло. Все равно, что все знают. — Я не обижаюсь, Кач… Катсуки, — Изуку сжимает его холодные, непривычно-ледяные, ладони в своих, и это неглядя на то, что только что они были у Катсуки в карманах. — Конечно, ты обижаешься. Я дебил, но не тупой. — Тогда, — предлагает Изуку, крепче сжимая фаланги Катсуки, почти до боли, — давай я больше не буду обижаться с этого момента? Катсуки подходит на полшага ближе и через мгновение их лбы соприкасаются. Изуку слышит, как бьются их сердца. Это так интимно. Между ними. Каччан целует его, обводя языком губы, гладя кожу на лице, покрытую веснушками, не позволяя себе зайти дальше. Прекращает. Ощутимо и с нажимом целует в щеку. Так долго ждал, дорвался. Отвечает: — Давай.