В каждой сказке есть плохое и хорошее. Герой и Монстр. Мы всегда любим представлять себя Героями. Тем, кто спасает мир. Но кому же достанется роль Монстра? Чтобы сказка воплотилась в жизнь, всегда должно быть двое. Иногда нельзя выбрать, кем хочешь стать. Иногда что-то сломанное нельзя вновь собрать по кусочкам. Неважно, как сильно ты того хочешь. В ту ночь мой мир рухнул. И тогда я поняла. То, что сказал Ддрайг, не было ложью. Каждая жизнь — это история, которая должна быть рассказана. И в истории моей жизни… …Монстр — это Я.
***
Что значит быть Героем? Даже не так. Что делает Героя «Героем»? В чём их превосходство? В суперсиле? В магии или боевых навыках? Или, может быть, во внешности? Возможно, маска и костюм делают героя «героем», в отличие от простой одежды? Или, может, это нечто философское, вроде победы Добра над Злом? Но если так, то что если «Добро» проиграет? Значит ли это, что Добро больше не будет героем? Были ли герои просто победителями или являлись чем-то совершенно иным? Возможно, это просто герой, убивший монстра, рыцарь, убивший Дракона, или же святой, уничтоживший демона? И это всё? Чтобы стать героем я должен убить? Вот что значит быть героем? Принять обличие убийцы? Я так не думаю. Арчер вероятно не согласился бы со мной. Он бы сказал, что герой это просто дурак. С горечью, с негодованием из-за сломанных идеалов он будет утверждать, что герой лишь жертва, простой мясник человечества, тот, кто убивает многих, чтобы ещё больше не пострадало. Кирицугу, но не тот, что был моим отцом, а тот, что участвовал в Войне до пожара, согласился бы с ним. Он бы сказал, что долг героя спасать жизни любой ценой. Убить меньшинство, чтобы защитить большинство. Что цель оправдывает средства, даже если для предотвращения большего зла нужно будет совершить меньшее зло. Для них это определение «героя» было истинным. А для меня? Я ни во что из этого не верил. Я думаю, что герой это тот, кто спасает. И спасает не просто жизни. Он делает так, чтобы спасённый им человек вновь захотел жить. И убийство к этому никакого отношения не имеет. Ни насилие, ни суперсилы, ни что-то в этом роде. Герой должен делать лишь одно — быть «Героем». Спасать. Для меня это значит быть героем. И больше ничего. Вот кем я хотел стать. Вот кем я стану. Тем, кто спасает. Всех.***
— Ддрайг, убийца миллионов доказал, что он именно такой, — Карасуба подобралась ближе, чтобы нанести удар. — Монстр. Вложив весь свой вес в удар, Карасуба развернулась и замахнулась на меня, в то время как я отпрыгнул, ускользнув от неё. — Я… — и что мне ответить? — Тебе же было только девять. — Думаешь Ддрайгу было какое-то дело? — Карасуба с извращённо-радостной ухмылкой спросила о реакции, которая должна была ссылаться на её рассказ. — Обо мне? Какое дело ему до счастья одного ребёнка, когда миллионы не смогли взбудоражить его сердце? Неужели ты думаешь, что тысячи лет, что он провёл в тюрьме Усиляющего Механизма, заставят его сочувствовать страданиям других больше, чем своему пленению? Время так или иначе сделало его ещё более жестоким. — Но… — Карасуба, покусившаяся на мою жизнь, прервала фразу, и я отчасти был благодарен за ту паузу, потому что не мог придумать, что бы сказать. Дальше последовали три быстрых удара, каждый из которых должен был забрать мою жизнь. Я едва заметил, как мои клинки рванулись вверх, чтобы заблокировать удары — мой разум был совершенно безразличен к такому обмену. «Как?» Единственное, что мне хотелось спросить. Как Ддрайг мог оказать настолько большое влияние на своего текущего носителя? Но как бы не терзала подобная мысль, я быстро понял, что она не имеет значения. Какой бы ни была причина, ничто не изменит реальности, в которой мы столкнулись — Усиляющий Механизм Ддрайг способен манипулировать разумом своего владельца. Неужели именно поэтому владельцы Усиляющего Механизма и Божественного Разделения всегда стремились убить друг друга? Несмотря на то, что были незнакомыми людьми, постоянно пытались это сделать, постоянно искали друг друга. Неужели они наследовали эту ненависть вместе с драконами, которые в них обитали? Не потому ли Красный и Белый драконы, вырванные из оков плоти, даже тысячу лет спустя пытаются друг друга убить? Между нами вспыхнули наши клинки, и от этого полыхнули искры, но нападение Карасубы не прекращалось. Даже рассказав мне свою историю, Карасуба не упускала ни единой возможности убить меня, каждый раз взмахивая своим нодачи, когда видела брешь в защите. Я позволил ей усилить давление, пока пытался понять, что же дальше делать. Но у меня не получалось. Голова была слишком заполнена видениями маленькой сломанной девочки, чтобы сформировать цельную мысль. Мой разум легко представлял картины девятилетней девочки, вынужденной наблюдать за тем, как был изуродован её собственной отец, и бежать на улицы, обрекая себя на… — Ай! — Карасуба зашипела от боли, отпихнув мать и угрюмо на неё посмотрев. — Больно ведь, мама. — Да прекрати ныть, большая уже девочка, — Айко отмахнулась от жалоб дочери, крепко схватила Карасубу за подбородок и продолжила обрабатывать рану. Карасуба нахмурилась, возмущённая обращением, но подчинилась, терпеливо перенося заботу матери и дуясь в своём кресле, словно капризный ребёнок. … Стой. СТОЙ! Воздух покинул мои лёгкие от нахлынувшего откровения о том, что должно было произойти, и я подавился. — Ты была спасена. Сам того не понимая, я сказал эти слова. Я не говорил громко, это был лишь шёпот, но в моём голосе должно было быть нечто, заставившее Карасубу замешкаться. Она остановилась на полпути, передумав атаковать, и странно смотрела на меня, вопросительно подняв брови. Я почувствовал, как на моих губах растягивается улыбка и то, как трудно мне было сдержаться. «К черту всё». И я перестал бороться с мимолётным желанием, позволив улыбке расцвести. — Ты, — произнес я, — как и я, — и указал на неё Каншо, — была спасена. Изгнанная из семьи и лишённая всего, что у неё было, Карасуба бежала на улицы, зная, что никогда не сможет вернуться. Только не после того что случилось. После той ночи она больше никогда не смогла бы вернуться домой. Но реальность, развернувшаяся передо мной, была прямо противоположна этому. У Карасубы по-прежнему был дом, место, куда она могла бы вернуться. У неё всё ещё была семья. Только лишь этим утром, не более нескольких часов назад, она сидела на кухне своего дома и недовольно ворчала, позволяя матери позаботиться о себе, покуда отец с весельем и заботой за этим наблюдал. Эта сцена маленькой, но счастливой семьи, наслаждающейся общением друг с другом, должна быть невозможной. Только не после того что сотворил Ддрайг. Только если она не была спасена. Как ещё она могла бы вернуться домой и так открыто смеяться с родителями? Каковыми могли быть причины, по которым она так свободно улыбается, если только не… Словно солнечный свет коснулся моего лица, а тепло коснулось души. Карасуба уже была спасена. Однажды, ожидая смерти, я звал на помощь, даже не ожидая её. В день пожара, в окружении обугленных трупов, я протянул руку к небу, надеясь, что кто-кто её возьмёт. И к моему невероятному удивлению, кто-то это сделал. Так же, как я когда-то был спасён от огня, она тоже была спасена. Как Кирицугу протянул мне руку в тот день, так и ей, должно быть, кто-то протянул руку в ответ. Будто подтверждая мои подозрения, на лице Карасубы расцвела улыбка. Её лицо не украшалось насмешкой, которая обычно имело место, и даже не голодная ухмылка как в преддверии боя. Вместо этого просто была честная улыбка от самого сердца, удивившая меня тем, насколько уместна она была на таком лице. — Да, — уверенно кивнула она, — была. Ну разве это не здорово? — А кто это был? — спросил я, всё ещё не прекращая улыбаться. Может, мудрец Сунь Укун? Он должен быть способен успокоить Ддрайга, или же это… — Ну а кто ещё? — Карасуба усмехнулась и покачала головой. В голосе её расцвела любовь. — Будто бы эти двое оставили меня в покое. — Твои родители, — заключил я. Карасуба легко рассмеялась и вновь покачала головой. — После всего этого они, казалось, хорошо понимают, когда нужно оставить меня в покое, — она посмотрела в сторону слегка застенчиво, но всё же довольно, и прошептала: — Они всё равно пришли за мной.***
По скользким от дождя улицам пронеслась рябь шагов, искажая образы затемнённого неба и пожиная последние капли умирающего дождя. На город уже давно опустилась ночь, и его дороги опустели. Исключение составляли лишь ночные рабочие, спешившие по домам и старающиеся как можно меньше времени проводить на улицах. Хоть это и не был разрастающийся мегаполис, но даже такой крошечный город, как Куо, имел свою долю преступности, которая начинала активизироваться после захода солнца, на границе между поздней ночью и ранним утром. Ночью город был опасным местом для всех, кто гулял в одиночку. Но той ночью средь обычной опасности бродило что-то новое. Ребёнок. Она шла по захудалому переулку, неся в руках стальную трубу, бывшую столь же высокой, сколь и она сама, таща её по земле так, чтобы конец резал водную гладь. Она была в замешательстве. За те несколько недель, что она провела на улице, пижама её испачкалась, каштановые волосы были в вязких комках, щёки измазаны в грязи и истощены голодом. Все признаки ребёнка, которого бросили. Бросили на произвол судьбы. Для любого из жителей улиц такое зрелище сработало бы, как кровь в воде для акул, и всех бы собрало в толпу. Ребёнок, бродящий ночью по улицам, мог подсказать только лишь одно — это жертва. Слабая, беззащитная — добыча. Достаточно быстро они поняли свою ошибку. Обычным бандюгам понадобилась лишь одна ночь, чтобы научиться держаться от неё подальше. Первая группа, попытавшаяся загнать её в угол, в заброшенном здании оставила после себя лишь пятна крови на стене. Вторая группа, попытавшаяся совершить то же самое, разделила судьбу первой. После этих случаев большинство достаточно хорошо поняло, что нужно держаться подальше. Это был не первый случай и не последний раз, когда по улицам бродило нечто не совсем человечное. Те, кто прожил здесь достаточно долго, легко видели знаки, говорящие о том, что нужно оставить её в покое. Или по крайней мере были достаточно мудры, чтобы сделать это. Не все хотели разделить судьбу тех, кто напал на неё. Девочка тащила свою трубу через переулок, не обращая внимания на то, как лежащие на земле попрошайки жались к стене, лишь бы не привлечь её внимания. Она даже не заметила запаха их немытых тел. Её собственный запах не особенно от них отличался. И если бы она не думала о них, если бы не смотрела свысока из-за их трусости. Именно они понимали, как в действительности работает этот мир, и понимали, насколько опасными могут быть эти улицы в ночное время в результате нападения что преступников, что чего-то менее человечного. Всё что они могли сделать, чтобы выжить, это отвернуться и надеяться, что их не заметят. И всё же, зная о подобной опасности, они пришли. Её внимание привлёк смех. Карие глаза метнулись в сторону, в них мелькнуло презрение от вида подростков, толпящихся в углу, и облака дыма, парящего над их головами. Отвратительный смех пузырился с их стороны, заставляя её нюхать и отворачиваться, идти дальше в своём направлении. Она не была заинтересована в том, чтобы связываться с ними. Однако именно мольба заставила её застыть на месте. Девочка поднялась на ноги настолько потрясённая, что не могла и пошевелиться, когда узнала голос. Медленно, почти что механически, Карасуба повернулась к источнику голоса, и её глаза неверяще расширились от вида. Измождённая женщина среднего возраста стояла перед группой подростков. Её каштановые волосы были неряшливы, а под глазами залегли глубокие тени, она отчаянно умоляла их, хотя они едва ли реагировали на её присутствие — слишком пьяные или равнодушные, чтобы обращать на неё внимание. Но она продолжала умолять их, держа перед собой фотографию и что-то спрашивая. Даже отсюда Карасуба могла узнать себя. Сюрреалистичность того, что она видела, заставила её застыть на месте. Разум не в силах был понять, что происходит. Она даже догадаться не могла, зачем она здесь оказалась и что вообще в этом месте забыла. Она ничего не могла поделать, лишь смотрела на то, как Айко — ее мать, продолжала бесплодно умолять о помощи. И Карасуба стояла, пялилась на неё, не в силах удержать и мысли в голове. И только когда её мать, которую она ранее никогда такой уставшей не видела, отвернулась и вдруг застыла, шестерёнки её разума завертелись. Было почти что удивительно наблюдать за тем, как истощение, которое испытала её мать, словно бы физический груз с плеч, исчезало при виде неё, как спина выпрямилась, а в глазах зажглась жизнь. Она была слишком далеко, чтобы услышать, но готова была поклясться, что протянув к ней руку, мама позвала её по имени. Почему? Что она здесь делает? Исключительная нереальность того, что она увидела, заставила Карасубу подумать только об одном. О побеге. Не оглядываясь, она развернулась и убежала. Бросив в спешке трубу, Карасуба побежала в противоположном от матери направлении, не реагируя на отчаянные мольбы остановиться. Сбежав из одного переулка в другой, Карасуба не удосужилась даже оглянуться, чтобы проверить, не следовал ли кто за ней. Пока она бежала, всё это было неважно. Без цели в голове, она плыла по запутанному лабиринту, являющемуся закоулками города, без направления, в надежде лишь сбежать так далеко, как только могла. Она не замедлилась даже столкнувшись с тупиком, а просто ускорилась и прыгала через кованные из цепей заборы и кирпичные стены, спускаясь с них и продолжая бежать. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем она остановится. И это случилось в совершенно незнакомом ей районе, в переулке, в котором Карасуба зашла в тупик. Её движения стали замедляться, поскольку истощение стало более очевидно влиять на организм. Она не была уверена, как долго бежала и даже где вообще была, знала лишь, что к тому моменту, как дошла до своей «остановки», совершенно задыхалась. Задыхаясь, Карасуба остановилась, одну руку уперев в колено, а другой держась за стену, чтобы не потерять равновесие. Пот стекал с её лица, соскальзывая со лба, носа, а лёгкие требовали так слишком много воздуха, чтобы восстановиться. — Вот ты где. Карасуба едва не подпрыгнула. Голова её мотнулась в сторону входа в проулок, у которого стояла фигура, перекрывающая дорогу. — Да уж, наверное я начинаю стареть, раз уж ты смогла обогнать меня, — голос звучал весело, если бы не тяжёлое дыхание. — Не помню, чтобы ты была такой быстрой. Не так давно я мог бегать от тебя кругами не запыхавшись, а теперь даже догнать не могу. Карасуба не была в силах ответить и просто уставилась на мужчину. Её карие глаза сверкали в темноте, словно бы на мокром месте от взгляда на него. — …Папа? Как и её мать, он также выглядел уставшим, но больше всего её удивило то, как нормально он выглядел. Будто бы события последних нескольких недель были лишь плохим сном. Возможно, он был слегка худее, скулы на лице были теперь более выражены, а теней под глазами было больше, чем нужно, но помимо этого он выглядел точно также. Точно также, как и всегда. Его волосы были в обычном беспорядке. Она знала, что он редко прилагал больше усилий, чем нужно, чтобы привести их в порядок, и по-прежнему носит эту дурацкую белую рубашку и синий галстук, которые, казалось, всегда были его спутником на работе. Верхняя пуговка была расстёгнута, а галстук ослаблен точно также, как и дома. Если бы не пот на его лице, Карасуба легко бы поверила, что он только-только с утра собрался на работу. Но самое главное, что на его лице была всё та же улыбка. Та лёгкая улыбка, которую он носил всегда, которая никогда не менялась, и то, как он смотрел на неё тёплыми и такими родными глазами. Её мать всегда говорила, что у неё была улыбка отца. Словно бы она вернулась домой. Если бы всё было иначе, она могла бы притвориться, что всё случившееся не более, чем сон, лишь продолжительный кошмар. Но с одной поправочной. Её взгляд опустился с лица на левую сторону его тела. Рукав с той стороны просто висел в воздухе. Рукав, в котором должна была быть рука. Исчезнувшая левая рука. И вот так она снова оказалась в этом кошмаре, стоя в сыром, замусоренном переулке. Её взгляд застыл на его рукаве ещё на мгновение, затем вновь поднялся к лицу. Спустя какое-то время Карасубе удалось сглотнуть и, очень сильно дрожа, пробормотать: — Папочка? — Давненько я не слышал, как ты так меня называешь, — глаза Ичиро весело сверкнули, и он бросил на дочь нежный взгляд, подойдя ближе. — Мне показалось, что ты как-то упомянула, что уже слишком взрослая, чтобы так говорить. Карасуба, казалось, едва видимо покраснела, но грязные щёчки сразу же побледнели от вида приближающегося отца. — Не подходи! — выкрикнула она, отскочив назад и пытаясь увеличить расстояние между ними. Но отец её не слушал. — Нет, я так не думаю, — не отрывая от неё взгляда, Ичиро неуклонно сокращал расстояние до девочки, и улыбка его оставалась столь же лёгкой. — Тебя так долго не было дома, Кара. Пришло время вернуться. — Нет! Ты не понимаешь! Тебе нужно держаться подальше! — Карасуба продолжала отступать, несмотря на то, что отец так упорно приближался. Спустя мгновение после того, как ударилась о стену, она в ужасе огляделась, поняв, что дальше идти некуда. Неподдельный страх затопил её душу — она поняла что с ней случилось. — Нет! Не подходи ближе, или я снова причиню тебе боль! — несмотря на эти слова, она отступила, буквально вжимаясь в стену, стараясь убраться как можно дальше, будто это ей грозила опасность. Но её отец спокойно продолжал приближаться, двигаясь расслабленно и неуклонно, что резко контрастировало с нарастающей паникой девочки, продолжающей вжиматься в стену и елозя ступнями по земле. Словно загнанное в угол животное, она дико осматривалась по сторонам, ища способ сбежать, но находила лишь высокие серые стены и отца у единственного выхода. В ужасе она вскинула голову, обнаружив, что отец преодолел почти всё расстояние, их разделяющее, оставив между ними лишь несколько метров. Её глаза быстро опустились на левую руку, со страхом она наблюдала за ней, ожидая, что в любую секунду на ней вырастут клыки, и та её укусит, пока, наконец, не заложила руку за спину, создавая физическое препятствие между опасностью и отцом, по-прежнему отчаянно стараясь держаться как можно дальше. — Пожалуйста, — глаза Карасубы были полны слёз ужаса. Она умоляла. — Пожалуйста, папа, остановись. Я больше не хочу делать тебе больно. — Ты думала, что сможешь это сделать, сбежав? Из своего дома? — он приподнял бровь, слегка упрекнув её. Но даже теперь в нём не было настоящей разочарованности или злобы. Он просто покачал головой и продолжил говорить, всё ещё улыбаясь: — Для человека, старающегося не причинить мне боль, ты действуешь довольно странно. Как раз, когда Карасуба была окончательно уверена в том, что сердце выпрыгнет из груди, отец подошёл достаточно близко, чтобы дотронуться до неё, но внезапно замер. Ровно в двух шагах. Оставшись вне её досягаемости, он терпеливо ждал. Даже если бы протянула руку, она бы не смогла его коснуться, и, осознавая это, Карасуба судорожно вздыхала, почти дрожа от облегчения и прислоняясь к стене. Затем, глубоко вздохнув ещё раз, она собралась с силами и посмотрела на отца. Она не могла понять, как он мог всё ещё так ярко улыбаться ей. Как, после всего, что случилось, после всего, что она сделала, он мог улыбаться ей как и всегда? Будто бы ничего и не изменилось. Но потом он сделал что-то непонятное. Он протянул руку. Не задумываясь, Хёдо Ичиро поднял правую руку и протянул её, оставшуюся конечность, своей дочери. -кап- С неба, на лицо Карасубе, упала капля дождя, но она не могла даже моргнуть, так широко смотрела на предложенную ей руку. Капля воды медленно скользнула по её щеке, по подбородку, а затем упала на землю. Всё большее и большее количество капелек начали накрапывать лёгким ливнем, посылая по воде крошечную рябь. Два шага — таково было пространство, разделявшее отца и дочь. Расстояние, бывшее слишком большим для одного, но достаточным для другого, для того, чтобы они могли дотронуться друг до друга. Два ярда — то расстояние, которое лишь одна рука не сможет преодолеть. Ей для этого нужна была вторая. — Пойдём домой, — сказал своей дочери Ичиро. Его карие глаза хоть и по-прежнему суженые, казалось бы были ярким признаком его искренности. Карасуба смотрела на своего отца, не смея до конца поверить в происходящее, а затем нерешительно посмотрела вниз на протянутую руку. Она какое-то время смотрела на неё, но потом покачала головой, отчего влажные волосы качнулись следом. — Нет, — сердце, такое ощущение, было где-то в горле, и потому послышался лишь шёпот. — Я больше не смогу. — И почему же? — спокойно спросил отец, не двигаясь ни на сантиметр, всё ещё держа перед ней руку. — Что значит «почему»? — недоверчиво спросила она, фактически разинув рот. — «Почему», спрашиваешь?! — повторила она, повысив голос и показав на его руку. — Вот, блин, почему! Как ты думаешь, что случилось с твоей рукой? Как ты думаешь, кто с тобой это сделал? Я, вот кто! Если бы не я, ты… — Ну и что? — Ичиро прервал речь дочери. Её слова совершенно его не тронули. — Ну и что? — передразнила его Карасуба, не веря своим ушам настолько, что хотела рассмеяться. — «Ну и что», спрашиваешь?! Я грёбаный монстр, вот что! — выплюнула она, огрызнувшись. — И снова, — Ичиро прервал её, оставаясь совершенно спокойным и по-прежнему улыбаясь дочери. — И что с того? По какой причине ты не хочешь возвращаться домой? — Ты… Ты что… С ума сошёл? — спросила Карасуба, не уверенная, хочет ли заплакать или засмеяться от упрямства отца. Но она не сделает ни того, ни другого. Вместо этого она просто разозлилась. Насупившись, она выпрямилась и посмотрела на него. — Какую часть фразы «я монстр» тебе трудно понять? Ты, кажется, не понимаешь, так что позволь мне пояснить, — она встретилась с ним взглядом, сочетая в нём тепло и огонь. — Я — МОНСТР! — раздельно произнесла она. — Дракон, что пожирает людей и изрыгает огонь. И драконы… — она запнулась. Слова будто бы застряли в горле, голос предал, выдав вместо слов лёгкий всхлип. Стук капель дождя всё усиливался. Звон неуклонно нарастал до тех пор, пока внутри переулка вообще не стало ничего слышно. Словно дождь отрезал отца и дочь от всего мира, оставив их наедине. Карасубе удалось отбросить эмоции и посмотреть вверх, позволив дождю смыть с лица слёзы. Сжав руку сзади, она выпрямилась ради того, что должна была сделать, и заговорила, но на этот раз без жара в голосе. Какой бы огонь в ней ни был, он потух, словно под дождём, оставляя после себя лишь усталость. — Драконы опасны, папа. Для всего. Ничто не может выжить, находясь рядом с нами. Вот почему мы одни и всегда будем одни. Не потому, что нам так хочется, а потому, что любой, кто находится рядом с нами, в итоге погибает. И я… — Карасуба пыталась заставить улыбку отца исчезнуть, но не могла. — …Дракон. И ничто этого не изменит. Неважно, насколько сильно я хочу, чтобы всё сложилось иначе, — она просто пожала плечами. — Просто сдайся, папа. Другого выхода нет. Мы рождаемся в этом мире и умираем в одиночестве. Вот так всё и происходит. Карасуба вытерла лицо рукавом правой руки, а затем с тоской посмотрела на него. — Понял теперь, папа? Уходи. Просто уходи. Пожалуйста. Ради меня… И не дожидаясь ответа, Карасуба вновь посмотрела вверх, в мутное небо. Капли дождя падали на её лицо, жаля глаза, но она всё равно заставляла себя смотреть вверх, ожидая, пока отец уйдёт, но в душе желая, чтобы этого не произошло. И ей пришлось бы долго ждать, потому что никуда он не пошёл. Когда она наконец посмотрела вниз, то увидела своего отца и почувствовала, как её наполняет кипящий гнев. — Почему ты до сих пор здесь?! Я же сказала — уходи! Я не вернусь домой! — словно бы прорычала она, стискивая зубы. — А теперь убирайся! Но он не двигался. — Что? Чего ещё ты хочешь? — взмолилась она, чувствуя себя истощённой. — Чего ты от меня хочешь? И он лишь сказал: — Чтобы мы пошли домой. Вместе. — Разве ты не понимаешь?! — закричала Карасуба расстроенная, уставшая и сытая по горло. — Я не могу пойти с тобой! Никогда не смогу вернуться! Так и будет! Я всегда буду одна… — КОГДА ВООБЩЕ ТЫ БЫЛА ОДНА?! Карасуба потрясённо замолчала от того, что отец закричал. Она рассеянно заметила, что если бы не стена, то точно бы рефлекторно отступила назад. Возможно, впервые она услышала, как он повысил голос. — Когда вообще ты была одна? — с полным решимости взглядом, он начал опускаться, и обычной улыбки на его лице не было. Его рука, которую он до сих пор не опустил, приближалась до тех пор пока не оказалась лишь шаге от неё. — Я тебя спрашиваю. Когда в своей жизни ты хоть раз была одна? Карасуба, слишком ошеломлённая переменой, произошедшей с отцом, молчала, слегка напуганная. — Родилась одна, умру одна, что это за чушь вообще? Когда это ты была одна? Когда? — глаза Ичиро впились в неё. — Неужели, когда ты росла? Когда у тебя были я, мама и Иссей? Разве мы не всегда были рядом? С самых твоих первых шагов, до первых слов, мы всегда, с самого начала были рядом. Даже когда ты родилась, твоя мама была рядом с тобой, рядом со мной. Я держал тебя на руках в первую минуту твоей жизни, так что не смей говорить мне, чтобы я оставил тебя в покое. С тех пор, как ты сделала первый вдох в этом мире, мы были рядом с тобой. Даже в утробе матери ты была не одна! Даже там, рядом, внутри твоей мамы, был твой брат. Так ответь же мне, когда это ты была одна? Карасубе показалось, что весь мир перевернулся с ног на голову, что земля ушла из-под ног, и она потеряла равновесие. То что, как она была уверена с минуту назад, было правдой, ставилось под сомнение, и та уверенность которой, она себя укрепляла, начала рушиться от слов отца. Рассудок словно бы оказался рассеян на части, и Карасуба глупо смотрела на мужчину, произвёдшего её на свет, не зная, что и думать. — Но Ддрайг сказал, что драконы рождаются… — Драконы, — отрезал Ичиро и выпрямился, — не люди, не человечество, а драконы. И если драконы могут быть рождены одни, то люди — нет. До рождения ты была внутри живота своей матери, она оберегала тебя и твоего брата, который был рядом с тобой даже там. А потом, когда ты родилась рядом, уже был я, ждал вместе с твоей мамой, пока ты появишься на свет. Мы все были рядом, и никуда не девались. Дождь лил всё сильнее, впитываясь в одежду, прилипшую к телу. Странно, но несмотря на то, что вода была холодной, Карасубе вполне себе было тепло. — И дело не только в тебе, — продолжал Ичиро, совсем не заботясь о дожде. — Это касается каждого. Не может быть так, чтобы человек пришёл в этот мир один без никого. Никто из нас никогда один не рождался. Драконы, может, и вылупились из яйца, но люди, хотя бы в самом начале, одиноки точно не бывают. Первый слышимый нами звук — это биение материнского сердца. В первые минуты наших жизней, наши мамы рядом с нами. Этого не изменить. С самого первого вздоха рядом с нами кто-то есть. И это касается любого человека. Нет такого человека, который родился бы совсем один. И что бы ни случилось потом, какая бы трагедия не последовала, это никогда не изменится. Всякий раз, когда человек появляется в мире, рядом с ним кто-то есть. Кара, неужели ты не понимаешь? — взмолился Ичиро пытаясь заставить дочь понять. — Ты никогда не была одна. Никогда. Дождь продолжал рушиться на их головы, присматривая за каждым из них, за отцом и дочерью, один из которых ждал, пока заговорит другой. Казалось, прошла целая вечность, и Карасуба, наконец, заговорила: — Это… — начала она хриплым от волнения голосом. — Это… — она попыталась снова, но лучше не вышло. — Это не имеет значения, — она покачала головой, но тут же зажмурилась, сдаваясь. — Всё это не имеет значения. Что бы ты не говорил, это просто красивые слова. Они ничего не изменят. Не изменят того, кто я есть. Неважно, как сильно ты пытаешься выставить это красивым, всё это не отменит того факта, что я монстр, что я дра… — Моя дочь, — Карасуба вскинула голову. На её лице отобразилось удивление. Ичиро наблюдал за тем, как его дочь непоколебимо смотрела на него, и его обычная улыбка медленно занимала положенное ей место. — Если ты монстр, значит я не меньше. Получается, я отец монстра. И если ты Дракон, — нотка юмора коснулась его голоса, — тогда я буду отцом драконов. — Ты… — Карасуба икнула, пытаясь сморгнуть жгучий жар из глаз, и в последний раз попыталась объяснить: — Ты не понимаешь… — Это ты не понимаешь, — отрезал Ичиро. — Ты моя дочь. Дракон, демон, монстр, всё это не имеет значения. Это ничего не изменит. Кем бы ты ни была, ничто не изменит того, кто ты есть. Ты Хёдо Карасуба, моя единственная дочь. Ты помнишь, что я тебе говорил? — увидев вопросительный взгляд дочери он уточнил: — Почему семья стоит выше нас самих? Понимание, наконец, проявилось на лице, перекрыв смущение. — Потому что семья на первом месте… — Именно, — Ичиро довольно кивнул. — Семья на первом месте. Всегда. Вот почему, если Хёдо Карасуба стала драконом, — он пожал плечами, — то так тому и быть. Я буду отцом драконов. — Почему? — прошептала Карасуба, на этот раз даже не пытаясь бороться со слезами. — Почему ты меня не ненавидишь? И он улыбнулся. — Что я за отец такой, если бы возненавидел свою дочь? — Но твоя рука… — Это всего лишь рука, — он поднял правую руку и пошевелил пальцами. — К том уже, у меня есть ещё одна. Но ты? Ты у меня лишь одна, и как бы я не старался, другой Хёдо Карасубы мне не найти. Есть только одна. И если ценой тому, чтобы удержать тебя, будет моя рука… И снова, без малейших колебаний, Хёдо Ичиро поднял руку и предложил её дочери. — То позволь Дракону забрать её. Карасуба с ужасом посмотрела на него и прижалась к стене. — Папа! Что ты делаешь?! Ичиро проигнорировал и обратил внимание с лица дочери на руку, которую она пыталась спрятать за спиной. — Эй! Дракон, слышишь меня? Вот, возьми мою руку, — Ичиро предложил свою руку, и его улыбка внезапно стала острой. — Но взамен я верну свою дочь. За спиной на левой руке появился Усиляющий Механизм, покрывший её перчаткой из багровых чешуек и острых когтей. — Папа, не надо! Он ведь и правда… — Руки отца, — прервал Ичиро, взглядом пригвоздив её к месту, но нежно улыбнувшись, — созданы для того, чтобы держать детей в объятиях. Если я не смогу и этого, значит руки мне ну нужны. Пусть тогда Дракон заберёт у меня и вторую. — Но даже если так… И снова, как и в ту ночь несколько недель назад, отец предложил ей руку. Растерянная и напуганная, она пряталась в тёмном углу шкафа, но он пришёл за ней. Он протянул ей, съёжившейся от страха, руку, предлагая вернуться на свет. И вот теперь снова, среди тёмных улочек города, он пришёл за ней, протягивая раскрытую ладонь. «Я верну тебя домой». Карасуба уставилась на руку, висевшую перед ее лицом, с эмоцией, которую трудно описать словами. Это было выше простого удивления и неверия. Если и было слово, способное описать, что значила для неё эта протянутая рука, то это могло быть лишь… Спасение. Тогда это была левая рука. Сегодня правая. Каким-то образом она поняла, что даже если он потеряет эту руку, как ту… …То ни разу об этом не пожалеет. Ах, точно. Он ведь всегда был таким, да? Её отец всегда был таким человеком. Закусив губу так сильно, что выступила кровь, Карасуба посмотрела на предложенную ей руку и, не позже чем спустя мгновение, шевельнулась. Неуверенно, дрожащими пальцами, дрожа буквально всем телом, она подняла правую руку и протянула ему. «Я знаю. Знаю, что это по-прежнему ничего не изменит». Два шага, расстояние, которое не смог бы пересечь один. Для этого понадобятся двое. И медленно, словно опасаясь, что рука исчезнет, если она будет тянуться слишком быстро, Карасуба начала покрывать это расстояние. «Я по-прежнему Дракон. А драконы всегда одни…» Её пальцы коснулись его руки, и она тут же нерешительно отстранилась. «…но люди нет». И затем, словно бы её толкнуло сзади, рука прыгнула вперёд, цапнула его руку. «Так что, быть может даже такому монстру, как я, не обязательно быть одному». Пальцы отца тут же обвили её, плотно и осторожно, но так, будто бы больше он никогда её не отпустит. В глазах Карасубы собрались слёзы от вида их соединённых рук. Она не сводила с них глаз, даже когда отец потянул её к себе. Позволив себе упасть вперёд, Карасуба уткнулась лицом в грудь отца и впервые, с тех пор как убежала из дома, заплакала. «Тепло. Как же тепло. Когда я в последний раз чувствовала такое? Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь испытаю подобное вновь?» Такое ощущение, что с тех пор, как она чувствовала подобное, прошло уже очень много времени. — Прости, прости меня… — Карасуба не могла даже вспомнить, когда начала говорить, погружённая с головой в тёплые отцовские объятия, но уже поняла, что утопает в потоке бесконечных извинений, уткнувшись лицом ему в грудь. — Прости меня, папа. Прости. Прости, прости меня, пожалуйста, прости… Ичиро, не сказав ни слова, обнял дочь рукой, прижав к себе. Ему не нужны были слова. Оба они знали, что он уже давно простил её. Но тем не менее, она извинялась. Дождь всё продолжал лить. В сыром и узком переулке вода падала им на головы, словно само небо плакало вместе с ними. — Ичиро! Ичиро, где ты? — Карасуба смутно узнала голос матери, доносящийся из входа в переулок. — Ичиро, вот ты где. Ты нашёл… О господи, ты нашёл её! Не успела Карасуба и заметить, как вокруг обернулась ещё одна пара рук. — Слава Богу, ты в порядке! — услышала она, как мать шепчет ей на ушко и с облегчением всхлипывает. И Карасуба заплакала ещё сильнее. Оказывается, даже монстры плачут. Если так, то может даже монстры могут прийти к хорошей концовке? За спиной, осторожно удерживаемый в стороне, зашевелился Усиляющий Механизм. Изумрудный камень, врезанный в алую перчатку, мигнул, будто бы в замешательстве.