подделка

стандарты — инструменты стратегии, приходящие на выручку необходимости в решении мнимо насущных проблем современности. пусан базируется на чужих стандартах. город большой и светится гирляндой независимо от сезона. все звезды, у которых чимин в детстве выпрашивал исполнение мечты, падали именно в пусан. и он становился больше, становился ярче. как будто единственное, что он мог и может, — это пухнуть и сиять. чимин в пятнадцать понимает: он, рожденный в пусане, в нем же и умрет. чимин в пятнадцать впервые тушит сигарету о свою руку с полным осознанием того, что он не задумывается вообще-то о стандартах, но до тех пор, пока их отсутствие не начинает причинять неудобство, наводя кратковременную панику. всегда нужно за чем-то следовать. люди обкладывают себя воздушными блоками из мечт и целей. никто не бывает с собой абсолютно честным. никто не любит оценивать свои возможности объективно. объективность выбивает твердость грунта из-под ног вместе с неистовым желанием стремиться вперед к тому, что определенно поможет улучшиться. ведь перемены могут быть потрясающими. чимин в пятнадцать понимает, что изменения — то, что он ненавидит так же сильно, как собственное лицо в зеркале. потому что перемены — явление временное. жизнь — явление временное. чимин — явление временное. он решает не доживать до двадцати трех. долгоиграющими стандарты делают люди. прическа должна быть вот такой, одежда — вот такой, а фигура — вот такой. чимин полон стандартов. верит в монохром и минимализм; верит, что влюбленность — то, чем он всегда будет обделен; верит, что секс — хорошее времяпровождение, а ориентация — неоднозначный выбор. чимин верит, что, если люди видят наушники в твоих ушах, они будут задавать куда меньше вопросов. он не слушает музыку, но ходит с тишиной в ушах, потому что пусан и так бесконечно крутит свою волну из шума, вспышек и рева двигателей новомодных тачек. пусан транслирует: каждая подделка может быть признанной. даже такая подделка как чимин. пак чимин — фикция современности, принимающая ее правила и не диктующая собственные. в пусане — двадцать восемь в плюс, в чимине — за сорок в абсенте. чимин любит запах полыни и сушеной мяты. собирает по банкам, скупая на рынках. чимин скупает абсент шотами, шортами, лонгами. видит незыблемость иллюзорную в пьянстве и случайных знакомствах и связях. случаю плевать, как ты выглядишь или сколько шрамов на твоем теле. случаю нужен пьяный секс. случай подобно стандартам становится притупленным прибором нынешнего времени. чимин сидит на крыше и прислушивается к городу. ничего нового на горизонте не намечается: который по счету поход в клуб, которая по счету пачка жестких сигарет, которая по счету бутылка. у чимина в крови — новый стандарт: дна не существует, потому что ты в любом случае тащишь за собой лопату. мозолишь пальцы, вгоняешь под кожу занозы, но продолжаешь тащить ее за собой. чтобы убеждать себя раз за разом в том, что дна на самом деле не существует. потому что когда ты чувствуешь под собой дно, начинаешь рыть еще глубже. дело только в том, что ты — собственное дно. и другого не существует. миллиарды людей и теория о существовании миллиардов вселенных в чужих глазах, миллиардов рассветов и закатов между запястий, что старше самых древних людей, государств и построек. чимин зажимает сигарету опухшими губами и сковыривает болячку с нового шрама. избавление от корки как отречение от заскорузлых грез. своеобразное освобождение посредством нанесения себе легкостепенного вреда. для чимина такой образ жизни — устоявшаяся норма. он сует себя в рамки и располагается в них по-домашнему. потому что в ограничениях всегда проще существовать. потому что проще умереть от того, что уже узнано и признано. проще умереть от себя. чимин смотрит вниз — на машины, на людей, образующих тромбы на светофорах. он не видит разницы между живым и мертвым: живое обгоняет живое; мертвое мчит быстрее мертвого; мертвое догоняет живое, переезжая. чимин наблюдает за аварией и думает, что в смерти нет ничего страшного. чимин думает, после пустой жизни можно погрузиться в пустое безвременье. тело — та же урна, но с пока функционирующим прахом. режим сохранения энергии. режим сбережения скудных воспоминаний. режим отдачи своего тела любому, кто сможет подрочить или трахнуть. падать можно неимоверно долго, потому что дна не существует. чимин летит вниз целую бесконечность. бесконечность поднимается и становится слишком плавной восьмеркой. чимин ударяется о собственные легкие, кашляя, извергая слюни вперемешку с дымом. пак чимин — лютый трус. с крыши падать боится, а на колени до сих пор опускается. потом полощет рот и язык драит почти с мылом. старается не заглядывать в зеркало и не рассматривать себя. он и так знает, что чонгук переборщил и чуть рассек ему губу. знает про плотные следы от жестких пальцев на гибкой шее. он знает себя от и до. в этом проблема. чимин — урод во всех отношениях, а врачи — редкостные пиздоболы, потому что детская припухлость не сходит с лица, быстрый метаболизм — ебаная хрень, которая не всем танцорам свойственна. чимину надоедает мучить себя. он бросает танцы, больницы и жизнь. последняя собирает кочки, пока чимин собирает белые ночи и новых хуйхромосомных. чонгук — неплохой малый. со своим пониманием мира, но кто сейчас таким не грешит. он упертый, амбициозный и открытый. убежденный в том, что может брать поистине желанное тогда, когда хочет. чонгук хочет тачку, хорошую квартиру в пусане и чимина. потому что пак чимин красив до безумия. очарователен до незаконности. но пуст бескрайне. чонгук курит на кухне, пока чимин заперся в ванной. — ты замечал, что левая нога короче правой на пару сантиметров? — спрашивает чимин. чонгук оборачивается на голос: чимин в чоновых шортах, по телу вода стекает, черные волосы ерошит полотенцем, просушивая. у пака синяки по всему телу количеством соревнуются со шрамами. мерзкая картинка, но чонгук не отворачивается. чимин соткан из мерзости и мерзкого отношения к себе. чимин тянется к шкафчику, достает перекись. у чимина тонкий порез на предплечье алым поблескивает. — у меня? — хрипит чонгук, туша сигарету в керамике под пепел. — у меня, — говорит чимин: садится напротив, подает чону ватный диск и перекись. они всегда приходят к этому. чимин никогда не чувствует боль в значительной степени. надрезы делает такими, чтобы шрамы оставались обязательно. никогда — с целью покончить с собой. задача — проявить новый день извращенным снимком на теле. не более. и чонгук обрабатывает. из раза в раз обрабатывает. чимину нельзя отказать. потому что тогда чимин опускается на колени и раскрывает блядскую полость пропастью, полной острых штыков. пак чимин притягателен в стремлении отработать собственные прихоти. блядям не отказывают, думает чонгук. чимин наливает чонгуку ликер в рокс. тащит сигарету, поджигает, затягиваясь. — ликер не пьют из рокса, — косо улыбается чимин. — шампанское тоже из рокса не пьют. — у тебя нет рюмок? — пак стряхивает пепел. — ненавижу эту привычку в тебе, — скалится чонгук. чонгук говорит, что ненавидит, когда чимин становится настолько категоричным, исключения делая чем-то непозволительным. чонгуку кажется, чимин подгоняет все под стандарт и вымышленный эталон, чтобы не пытать себя сложностью объяснения чего-то нового. в его рамках просто нет места ни для нового, ни для исключений. не стоит тратить время — которого на самом деле в избытке — на всякую ерунду вроде этого. но ноги у чимина действительно разные. он бросает танцы, потому что действительно трудно дается. в левый ботинок сует по несколько стелек, чтобы ковылять было легче. чимин не ходит от бедра. толкает воздух слишком сильно левым плечом, любит оглядываться назад и смотреть исподлобья. пак редко разбирает свое отражение, поэтому старается думать о себе со стороны. старается примечать новые родинки, заживающие шрамы или ожоги от сигарет. чонгук собирается потушить сигарету, когда чимин перехватывает его руку у пепельницы. чимин холодными пальцами касается чоновой ладони и безвесно подводит с окурком к расчерченному животу. чон чонгук спит с больным человеком. этот человек грезит о смерти будучи молодым и в самом расцвете. — смотри на меня, — шепчет чимин, не отнимая пальцев от почти родной руки. — давай остановимся, чимин-а, — чонгукова рука крадется смуглокожей змеей в травах чужого веления. — смотри на меня, — чимин подается вперед и врезает в окурок. щелчок пальцами. кнопка выключателя. глухие аплодисменты. захлопнутый шкаф. звон прикрывшейся мышеловки. десятки односортных звуков, но чиминов вздох ни на что не похож: пропитан полновесным мускусом. от чимина пахнет сигаретным дымом и левомицетином. он морщится, кривит губы и отдаляется резко. чимин в глазах чонгука — пружина, которую жизнь сжимает как может. чимин разжимает себя за чей-то счет. он снимает напряжение по-своему, по-особенному, но так классически и характерно. чимин — сломанный замок, у которого вход для ключа забит всем подряд. пак чимин — сломанный замок пусанского производства, и его совершенно не хочется чинить. таких, как он, даже трогать не хочется. мол, дохнешь в своей канаве? окей, дохни дальше. потому что, если не хочешь умирать, исправь все. отказываешься исправлять — не видишь проблемы. тогда не жалуйся, засунь язык в жопу и не ной. чимин никогда не ныл. он просто портил себя и свой мир, становясь полностью и безоговорочно его центром. гниющая сердцевина яблока. порченный орех под толщей скорлупы. чудовище под тоннами соленых вод. десятки односортных сравнений, но чиминов образ ни на что не похож: пропитан порожней болью. от чимина пахнет телесной порочностью и безвинным простодушием. — моя жизнь — самый отстойный фильм, за сюжетом которого я не хочу следить. будто насильно притащили в зал, усадили на место, но даже попкорном не подсластили дерьмовое повествование. — пересядь в другой зал, чимин. чимин прошивает грустную улыбку сизым дымом и смотрит размыто в стол. словесный зуд во рту, думает пак, от ликера и сигарет. не от чонгука, который перекисью заливает гниющую почву с желанием взрастить доверие. только от ликера. от сигарет. от дрянных обстоятельств и отсутствия фильтров. чонгук предлагает уехать из пусана. пересесть в другой зал. вдруг там кресла мягче, экран больше или хотя бы попкорн есть? никогда не узнаешь, пока не попробуешь. — я так, чонгук, под парней начал ложиться. не знал, какие они на вкус, — смеется чимин. — и как оно? — чонгук пускает трещину ухмылки по лицу. — кровь и сперма — все одно. чонгук предлагает помощь даже тогда, когда чимин после продолжительного трения стягивает с чона брюки. чонгук предлагает перебраться в другой город даже тогда, когда чимин садится на его член. поднимается и опускается. чимин тихо дышит и не выстанывает имя на всю квартиру. дышит и дышит, пока чонгук не раскрывает рот и не тянется за чиминовым языком. посасывает, поласкивает. одной рукой хватает чимина за выпирающие ребра, другой с силой сжимает паковы волосы в крепком кулаке. выступают вены на чоновых лапах. выступает чиминов пульсар и: — уедем вместе? — кряхтит пак. но чонгук, кончив, только дает карточку и на стикере пишет номер. чимин не идет в душ. забирает подачку, одевается и вспоминает: пусан — всего лишь второй город по величине. после сеула.