Взаимно, не взамен

На одно мгновение, блаженную долю секунды Антонио забыл, где оказался. В голове у него звенело, но звон медленно затихал, тьма в глазах рассеивалась, и он наконец-то вспомнил — нападение, унизительное бегство, засада; он попал в засаду и окружён и, наверное, никогда уже не вернётся к своему маленькому Ловино, который ждёт его дома — да, всё-таки ждёт, что бы ни говорил!.. Антонио поднялся на ноги и снова упал. У него слишком сильные противники, а он был слишком беспечен, слишком много времени проводил в своём маленьком тесном мире из примирений и ссор, что забыл о мире большом, неустойчивом и недружелюбном, где его давно собирались сжить со свету. Только не сейчас, когда он счастливее, чем обычно, чем когда-либо раньше! Он будет драться за то, чтобы снова увидеть маленького Ловино, и нежно дёрнуть его за кудряшку, и выслушать о себе много неприятных слов — пустых, скрывающих смущение. Антонио нащупал за поясом клинок, но не успел его обнажить. Чья-то рука оттолкнула его назад, заставила упасть обратно, но на этот раз удар не был жестоким, да и не удар это был — лёгкий толчок. Антонио видел блик солнца на знакомой кудряшке. Ловино не мог прийти и защитить его, он был ещё слишком мал… вот что ещё он забыл — что Ловино давно уже вырос. Ещё очень молодой, но уже совсем не маленький, высокий и быстрый, оказывается, он умеет драться так, как никто никогда не мог от него ожидать. И только Антонио помнил, что в детстве Ловино всегда самозабвенно кусался и толкался локтями. Сейчас он знает, что тогда Ловино не хотел причинить ему вреда. Оказывается, он умеет бить очень больно. Антонио лежал, пока не перевёл дух, потом медленно сел, и когда, наконец, снова поднялся, вокруг не было никого. Только он, Ловино и их ссадины и синяки. Глаз Ловино заплыл так сильно, что больше не открывался, струи крови на его щеках — как струи слёз из далёкого детства, но Ловино давно уже их не проливал. И сейчас он не плакал. А вот Антонио шмыгнул носом, как это раньше делал Ловино. — Как ты узнал? — Не тот вопрос. — Тебе больно? — Всё ещё не тот, хотя что может быть важнее? — Почему… почему ты… — Дурак, — сказал Ловино — интересно, в который раз за их совместную жизнь, существует ли такое число? — Думаешь, мне не захочется вступиться за тебя? Думаешь, после всего, что ты для меня сделал, я не буду искать хоть один… хоть один-единственный способ тебе помочь? — Мне казалось, ты уже понял, что я ничего не просил взамен, не просил заслуживать… — Идиот. — Что ж, хоть какое-то разнообразие. — Разве ты не понимаешь, что хотя бы иногда я хочу заслужить? Дать взамен… самую малость. Тебе это не нужно? Отлично. Это нужно мне. Я хочу, чтобы ты любил меня не просто так, а за что-то. Хотя бы иногда. Философскому спору суждено было умереть, едва родившись, — не время, не место, может быть, позже… Но, опираясь на руку Ловино (который опирался на руку Антонио, и так далее до бесконечности), Антонио уже знал, что этот спор они не начнут сначала, и смысла в нём не было ни на грош. Потому что одно совсем не мешает другому.