Мелочь и Сатана

      Я в прострации. Руки меланхолично вертят бокал и тряпку, — мокрое стекло противно скрипит, совмещаясь с сухой тканью под разными углами. В потолочных колонках играет противоречивая «Yes Boss» — Hess is More. Ноут с плейлистом, который был составлен не мной, но врезался в память уже капитально, — за моей спиной. Стоит мне развернуться и нажать кнопку — заиграет что-то другое. Но я в прострации.       Песня чем-то завораживает. Я гляжу, прищурившись, на солнечные лучи, рассеянно текущие сквозь бежевые вертикальные жалюзи на окнах дальней стены. Она слишком ритмичная и томная. Да. Её бы ставить в стриптиз-барах, поздно ночью, а не здесь, посреди бела дня, когда в голову лезет только саркастический смех и опасная мысль: а что, если вот прямо сейчас в бар зайдёт мистер Я-придерусь-ко-всему-что-увижу, услышит эту песню и начнёт подначивать?       Я просыпаюсь из оцепенения почти моментально, разворачиваюсь и роняю бокал на пол. Чертыхаюсь, глядя на разлетающиеся осколки, брезгливо отдергиваю ногу в открытых сандалиях. Этого мне ещё не хватало. Обречённо тянусь за стоящей неподалёку метлой. На моё счастье, бар почти пуст — только пара столиков у окон заняты мирно беседующими парочками, босс ничего не слышит из своего кабинета, новенький-менеджер где-то на складе, — никто не видел моего барменского позора. Я выпрямляюсь, чтобы скинуть осколки в мусорку, и чувствую спиной что-то не то. Чёртова песня всё ещё играет, и… дайте-ка я обернусь… Ну точно.       Чёрные глаза мистера Джойса, ехидно прищуренные и раздевающие меня взглядом, — тут как тут. Я с усилием давлю в себе желание огреть знакомую физиономию метлой. Вместо этого, изобразив подобие приветственной ухмылки (судя по реакции Джойса, больше напоминающее гримасу отвращения), хватаю с прилавка очередной бокал и принимаюсь лихорадочно его протирать. — «I can be soft… I can be hard… Let me do the B-part… please… please…» — Вот никогда не понимал, — услышала я вместо приветствия, — что, серьезно, протирание бокалов — это основная составляющая ваших обязанностей? Ни одного, блядь, бармена не видел, который бы не протирал бокалы все свободное время. Даже, блядь, в фильмах. Даже, блядь, в книжках каких-нибудь задрипанных любой трактирщик стоит за стойкой с тряпкой, у вас это что, любимое занятие? Или у вас на кухне их только моют, но не вытирают?       От количества «блядей» в речи мистера Джойса у меня звенит в ушах. Он произносит это слово именно так — с твердым, сцеженным и выжатым «дь» на конце, даже не обращая внимания на то, что пишется-то через «т», с чувством так, с ритмом, с расстановкой, так, что хочется бросить бокал на пол и зааплодировать. — Вытирают, почему же. Но нам приходится их снова мочить и вытирать, чтобы мимопроходящее руководство видело, что мы не хуйней страдаем, а честно въебываем каждую свободную минуту. — Хитрые, блядь, — не задумываясь, отвечает он и кладёт на стойку зеленую банкноту. — Ебани-ка мне олдфэшн. — «But I'm afraid we're not quite there yet… So darling… Grab that mic again and give your best shot…» Ну как нарочно. — Сами ебаните, — огрызаюсь я. — Касаемо вашего тона, слово «ебани» в моем понимании применимо только в прямом смысле. — Нихуясе ты сегодня дерзкая. И в каком таком прямом? — В таком, в котором я ебану вас бутылкой бурбона по голове, — процеживаю я, чувствуя, как злость кипит, пытаясь вырваться наружу и затопить всё вокруг. — И осколки разлетятся по всему бару, а бурбончик, между прочим, дорогой! — Тоже мне, блядь, дорогой, «Эван». Потчуете клиентов всякой хуйней, а я вас ещё должен учить самые простые коктейли хуярить. — Клиенты у проституток, — елейным тоном отвечаю я. — А у нас — посетители. — Эва! — слышу окрик и вижу искаженное злобой и страхом лицо старшего менеджера. — Ты как с клие… с посетителями разговариваешь! Совсем тронулась?! И уже обращаясь к нему: — Мистер Джойс, прошу прощения, эта девица у нас больше не работает, ваш заказ за счет заведения. Больше такого не повтори… — О, — перебивает его тот, — отлично. У меня как раз должность секретарши освободилась. Пойдёшь ко мне? — Благодарю покорно, — хмыкаю я, разглядывая зависшего менеджера. — Но боюсь, что Стэнли ошибся, и я здесь всё ещё работаю. Да и не хватит мне познаний в великом и могучем, на вас работать. Не-не-не, только не к нему! — А жаль. Я бы тебе платил ровно столько, чтобы тебе хватало без зазрений совести разбивать мне об голову бутылку нормального бурбона. Каждое утро. — Мне хватит одного раза и одной зарплаты, — огрызаюсь я и тянусь за бутылкой. Стэнли, переводя охуевшие глаза с одного на другого, смотрится очень забавно. — Што за шюм? — из подсобки выглядывает босс и, увидев нас, вынимает изо рта канцелярский зажим. — О, мистер Джойс, рад вас видеть. Как ваши дела? — Были охуенно, до тех пор, пока я к вам не пришёл, — как всегда, отвечают ему. — У тебя, блядь, что, коллекция работников года? Почём такие экспонаты нонче? Босс хмыкает: — Это Стэнли, он новенький. Ещё не успел познакомиться со всеми постоянными клие… посетителями. Я б его уволил, но сами понимаете — фестиваль через неделю, и работать вообще некому будет… Стэнли лишь беспомощно разевает рот и от этого выглядит ещё забавнее. — Вы бы, блядь, досье завели, — ворчит Джойс. — Такой разговор интересный прервали. — О’кей, — хмыкает Иоганн. — Так и сделаем. Примите мои извинения. И, в сторону Стэнли: — Займись лучше накладными. Я усмехаюсь в спину менеджеру и перевожу взгляд на Джойса. Он закатывает глаза в ответ и шипит: — Хрен с ней, с вишенкой, лей уже хоть что-нибудь. Хоть маслом машинным заправь, дай уже выпить.       Успокоившись так же быстро, как вскипела, я лезу за льдом, верчу бокал на стойке и украдкой гляжу на мужчину напротив. Сегодня у него непривычно густая щетина на подбородке: похоже, не брился с прошлой пятницы, да мешки под глазами прибавили в весе, — хотя до моих им всё ещё как до Луны, — и запах «Фаренгейта» едва уловим. — Опять дома не ночевали? — подначиваю я, не ожидая, что попаду в точку. — Экстрасенс…ка хуева. У тебя что, детектор в зрачках? Лёд булькает в бурбоне и торжествующе гремит по стенкам, когда я подаю ему стакан и киношным жестом забрасываю полотенце на плечо и так же торжествующе молчу. Джойс ухмыляется и делает большой глоток. Прямо из стакана, игнорируя трубочки. Этот жест почему-то вызывает в моей памяти что-то больное и колючее. — Н-да. — Что опять? — вздыхаю я. — Вишенка, блядь, где? — Так хрен же с ней. — Я пошутил, блядь. Я тянусь к холодильнику. — Сиди уже. Моя рука падает. — Лучше скажи, что у тебя с лицом сегодня? Подбухиваешь, что ли? Или ветрянка? Или и то, и другое? Я уже было вскипаю снова, но тут замечаю в глубине карих глаз веселую искорку и, против своей воли, улыбаюсь. Он не со зла, — внезапно понимаю я. Ему просто скучно. Как и мне. — Нет, это аллергия. — На что? — На идиотов. От его хохота звенит посуда в баре, а следом смеюсь я. В подсобке что-то падает с громким шумом и тихим матом.       К стойке подходит только что зашедший мужчина, кладёт на неё деньги и просит виски с колой. Я тянусь за бутылкой. То ли остроумных ответов в его голову не приходит (в кои-то веки), то ли ему надоедает со мной перепираться, но Джойс допивает свой бурбон молча. Мне от этого не легче — суженные чёрные глаза преследуют меня, игнорируя ворчащий за моей спиной телевизор. Я отстранённо замечаю, что чёртова «Yess Boss» давно уже сменилась Полом Маккартни, и мысленно с облегчением осеняю себя крестом. Я выдаю сдачу Джойсу и безымянному клиенту, но уходит только один, и к сожалению, не он. — Ещё чего-нибудь? — предлагаю я, увидев, что олдфешн опустел. — Расскажи мне о себе. Я вскидываю брови от неожиданности и нервно оглядываюсь в поисках кого-нибудь другого, кому он мог бы задать этот вопрос. Но бар пуст, — исчезли ворковавшие парочки, ушёл любитель виски с колой, — полдень, время затишья. Даже Стэнли затаился где-то, дабы не провоцировать судьбу, и в подсобке больше ничего не грохочет. — Эм… — Чувствую себя пресной рыбой, брошенной для развлечения в водоём с акулами. — Даже не знаю, что вам рассказать. — Расскажи мне то, чего я не знаю, — предлагает он с самодовольной ухмылкой. Я усмехаюсь. А многое ты знаешь? Видимо, немой вопрос читается в моих глазах, ибо Джойс, слегка отклонившись назад и сложив руки на груди, начинает ровным тоном говорить то, чего я никак не ожидаю услышать: — Сирота. Сколько тебе, шестнадцать? Семнадцать? Впрочем, не думаю, что тебе больше восемнадцати, и Иоганн вполне бы взял на работу несовершеннолетку. Думаю, ты бросила университет, — если вообще в него поступала. С жильём тоже, думаю, проблема, а живёшь где-нибудь на съёмной хате на окраине, приехала сюда издалека. Друзей нет, домашних питомцев, — он окидывает меня придирчивым взглядом, — тоже. Куришь тайком от всех, по старой привычке, ибо начала курить рано, ещё подростком, привыкла прятаться от всех, а когда случается курить на людях — по привычке чувствуешь себя смущённой. Пошла работать в бар, чтобы иметь доступ к выпивке, судя по тому, как ты хлещешь абсент, — усмешка тяжестью в двадцать пять кило. — Ну-ка, расскажи мне, в чём я неправ. Я усмехаюсь. Сажусь на стул, кладу локти на барную стойку и, глядя ему прямо в глаза, говорю: — Во всём. Ну почти. В глазах недопсихолога мерцает недовольное удивление. — Ну-ка, давай, разубеди меня. — Нет, — не соглашаюсь я. — Так не интересно. У меня условие. — Какое? — Я рассказываю правильную информацию, но в ответ на каждый пункт вы даёте мне такую же правильную о себе. — После того, как ты озвучишь своё предположение? — хмыкает он. — Можно. — Окей, идёт. Начинай. — Я не сирота. Почти что вру, но кого это интересует? — Чёрт с ним. — А у вас есть сын, или дочь, которая живёт на расстоянии и совершенно вами не интересуется, поэтому вы доёбываетесь до всех, кого видите. — Мимо, — усмешка. — Я бездетен. — Тоже может быть. — Дальше. — Мне двадцать один. — Да ладно, — срывается с его губ. — Серьёзно? — Я бы показала паспорт, но там страшная фотография, — усмехаюсь я. — А вам, думаю, лет пятьдесят. Или даже пятьдесят шесть. — Да иди ты нахрен, — ворчит он. — Мне сорок два. — Да ладно? — ехидно вскидываю я брови, сама про себя думая о том, что он, оказывается, ровно в два раза меня старше. — Серьёзно? — Я бы паспорт показал, — доверительно сообщает он. — Но у меня нет привычки носить его собой, потому что меня и так в этом сраном городе каждая собака знает! Я чуть-чуть отодвигаюсь, чувствуя, как меня проедают невидимые брызги ядовитой слюны, и вскидываю руки в защитном жесте. — Ладно, ладно. Я же не собака. — Но тем не менее, припёрлась издалека, раз не знаешь, кто я такой. — Ошибочка, — смеюсь я. — Я здесь родилась. — Да ладно? Всю жизнь здесь живёшь? — Не всю. На пару лет уезжала в детстве, да недавно вернулась из столицы, — победная пауза, — после того как закончила универ. — Пиздишь, — лаконично реагирует Джойс. — Не пизжу. — И на кого? — На физика-ядерщика. — Точно пиздишь. — В этот раз пизжу, — соглашаюсь я. — Но сейчас не моя очередь. — Да? — Джойс вскидывает брови. — Тебе рассказать, сколько я здесь лет живу и какой университет закончил? — Нет, на самом деле. Лучше расскажите мне, кто вы такой, и чем вы занимаетесь. Тихий смешок перерастает в кашляющий хохот. Я злюсь. — Ох, дитя моё. Неужели тебе до сих пор никто не сказал? Я складываю руки на груди. — Не сказал что? — Я местный Сатана, — сообщил Джойс, и уставился на меня в упор. — А. Это всё объясняет. Он смеётся, но больше ничего не объясняет, делая жест «продолжай дальше». Я молчу мгновение, раздумывая, добить ли его, или нет, но решаю остановиться. Мне действительно интересно и непонятно, кто он такой, но если он не хочет говорить — я узнаю у кого-нибудь другого. У Ильника, например. Кстати… — У меня есть друзья, — победно восклицаю я. Джойс смеётся: — Ни одного. И думаю, даже кошки у тебя нету. — Верно, — киваю я. — И собаки нет. И у вас, я думаю, тоже. Он пожимает плечами, как бы говоря: «нет, ну и похуй». — А ещё я не испытываю никаких проблем с тем, чтобы курить на людях, — резюмирую я. У мистера Джойса звонит телефон и я отхожу, делая вид, что чем-то занята, и чувствую себя сердитой на то, что наш разговор так глупо закончился. Ещё я чувствую себя недовольной тем, что достаточно много рассказала о себе, а о нём узнала только возраст, отсутствие детей (но не семейный статус. Хотя с каких пор меня волнует его семейный статус?) да наличие комплекса Сатаны.       Когда я оборачиваюсь, вопрос мгновенно исчезает из моей головы, потому что Джойса уже нет. Я рассерженно дёргаю фартук за лямку, бросаю его на стул и выхожу из-за стойки. Смена кончилась и терпение тоже.

***

      Стою на ступеньках бара, глядя себя под ноги. Он, чёрт возьми, был прав, и не только в этом. Я действительно не люблю курить на людях. Мне кажется, что все смотрят на меня и осуждают. И есть на людях я тоже не могу, сразу встаёт перед глазами картинка из детства, когда я, давясь слезами, молча ем суп огромной ложкой, а рядом сидит соцработница и причитает, поглаживая меня по голове, какая я несчастная. И мне сразу хочется плакать ещё больше. Единственное, в чём он был совершенно точно не прав, — это в абсенте. Я пришла в бар работать вовсе не из-за выпивки. Я не люблю пить. Никогда не любила. А абсент… Надеюсь, эту тайну никто и никогда не узнает.       Я медленно достаю из кармана пачку, не отрывая стеклянного взгляда от земли. На ощупь достаю сигарету, поджигаю её зажигалкой, затягиваюсь и, переведя взгляд на улицу, выдыхаю дым. Люди идут, не замечая меня, смеются, обсуждая друг с другом новости, проходящий мимо мужчина скользит по мне безразличным взглядом, мама с маленькой дочкой не обращают на меня внимания. Я докуриваю и бросаю бычок в урну.       Спасибо, мистер Сатана. Хоть какая-то от вас польза.