«От тех, кого слишком любишь, держись подальше. Они-то тебя и прикончат.»
Громкие слова о любви, которыми раскидываются миллионы людей по всему миру. Говоря их, большая половина и близко не знает, что такое любовь и вправду ли, испытывают это к человеку, которому это адресовано. Любить — не просто кричать о своих чувствах на весь мир. Любить — доказывать это каждый божий день всякими мелочными делами. Кофе в постель — любовь. Давать ей одежду — любовь. Заботиться, когда заболеет — любовь. Переживать, когда находишься в другом городе — любовь. Не шевелиться, когда заснет на тебе — любовь. Улыбаться, смотря на то, как спит — любовь. Данила Кашин, так редко говорящий кому-то о своих чувствах, сейчас был настолько искренен и открыт, что ранить его проще простого. Перед Лизой стоял беззащитный мальчик, который что-то чувствует, который запутался в себе и собственных мыслях. Он не знал правды, что чувствует к ней, но пьяная голова вперемешку с дурным подсознанием крутили и вертели его, как хотели. Перед его глазами целая куча разноцветных стёклышек, от которых здоровый смысл, как из-за снотворного, уходил в спячку. За штурвал самолета встал алкоголь, бушующий в организме, и трепещущее, слегка невнятное чувство, испытываемое к Неред. — Ты пьяный, — выпалила Лиза, отстраняясь от Кашина. — Ты просто пьяный, Дань, успокойся, — скорее, успокаивая себя этими словами, девушка проглатывает ком, образовавшейся в горле и не дающий сказать что-либо внятно. В принципе, она понимала, что это говорит не сам рыжий, а влитые, как будто не в себя, литры всякой дряни, но эти утешения делали только хуже. Ей было больно, но вот из-за чего именно? Из-за того, что её лучший друг признается ей в любви? Или из-за того, что он делает это, будучи пьяным? — Именно поэтому я и говорю это сейчас, — опуская голову вниз, рыжий достает из кармана пачку сигарет. — Три осталось, блядь, — недовольно пробубнил он, беря одну из оставшегося. Спокойно, как будто ничего и не происходит, он зажимает её между зубов. Безразлично смотря на переподругу-недодевушку, Кашин подводит огонь из зажигалки и, делая первую тягу, откидывает голову назад. — Будь я сейчас трезвый, я бы не сказал этого. Да, пусть я и бухой до такой жопы, что даже не знаю, как до сих пор стою и говорю, но знаешь, эти слова, наверное, самые правдивые за последнее время. Я люблю тебя. Как бы это не звучало, это правда. Завтра я уже буду утверждать, что говорил это потому, что пьяный. Буду отнекиваться и отказываться от этих слов, но просто помни, бухой я или нет, я всё равно тебя люблю. — Хватит курить, Дань, прошу, — сделав шаг вперед, Лиза тянется рукой к сигарете. — Я не могу смотреть на то, как ты убиваешь себя. Выкинь её нахуй, — пытаясь вытащить её, девушка, спотыкаясь об собственную ногу, летит и падает на Даню, который поймал её, несмотря на то, что перед его глазами всё плывет, как в море корабли. — Помнишь, как ты поймал меня на крыше? Тогда, когда мы только начали общаться? Мы были пьяными, а между нами было всего ничего, а я назвала нас неправильными. И, наверное, сейчас назову неправильными, потому что я все ещё люблю Кирилла. — Неред обнимает Кашина, стараясь сдержать подступающие слёзы.« — Ты ещё не уехала, ты ещё стоишь передо мной. Я помню наше время, но я не помню, когда успел влюбиться в тебя.
Серые дома, полупустые города, Замотали мои ноги с ночи до утра. Моя вера медленно доходит до нуля, В этом городе, городе больше нет тебя. »
« — Я ещё не уехала, я ещё стою перед тобой. Я помню наше время, но я не помню, когда успела начать влюблять тебя в себя.
Я знаю, что между нами толстая струна И оборвать её никак не получится. Мы встречаемся с тобой только лишь во снах, Каждый раз сильно радуясь случаю. И я капкан, ты петля, лети мотылёк, Забывай меня через тысячи дорог. Не вини меня, это не моя вина, Просто в городе, в городе нет тебя. »
«Расстояние ничего не портит. Разница в возрасте ничего не портит. Мнение родителей ничего не портит. Всё портят люди. Сами. »
— Ты ещё спрашиваешь? Как я мог забыть это? — улыбаясь, Даня прижимает её к себе, гладя по волосам. — Я помню, как ты смеялась, как улыбалась, как засыпала под ‚Игру Престолов‘, как просыпалась. Помню, что ты любишь заварной кофе, что любишь компьютерные игры и песни Lorde. А ещё, когда я пьяный, то я очень романтичный и могу нести очень философскую хуйню, блядь. Ля, как бы хуйню сморозит? — закрывая глаза, Кашин улыбается ещё шире. — Не переживай, Лиз, я просто рад, что ты счастлива с ним, поэтому не ебись со мной и с моими словами. — Да что ты вообще несешь? — возмутилась Неред, ущипнув ‚друга‘ за спину. Они оба старались как-то упростить этот момент прощания, чтобы не было так больно, так плохо и так неебически страшно от не знания, что будет дальше. — С тобой я всегда буду, бля-ядь, короче, заморачиваться. Вот. Да. Ты — дорогой мне человек и поверь, ты никогда не перестанешь им быть, поэтому только попробуй сказать подобное ещё раз, я тебе въебу, — Лиза уже чувствовала, как её глаза стояли на мокром месте. — Аллё, блядь, не реветь. Сопли она мне тут раздувать надумала, ты чего, Лиз? Вообще ебанулась? — Елизавету действительно сильно поражало то, насколько он силён и то, как он держится. Было видно, что ему действительно плохо, но даже дрожи в голосе не было, он крепко стоял на ногах и довольно сносно строил предложения. — Ну, тогда пока? — понимая, что вся выдержка вот-вот полетит коту под задницу, Даня отцепляет от себя Лизу и, держа её за плечи, выдавливает улыбку. — Тебе пора, Лайзка. — Гм, — замешкалась Неред, явно не понимая такого поведения ‚друга‘. — Ты, пожалуй, прав. Пока? — стараясь не разреветься, девушка убирает с одного плеча руку парня и, сжав его ладонь в двух своих, отпускает её. — Прощай, Дань! — кидает она, а после, отвернувшись, приставляет ко рту ладонь и убегает. Бежит. Бежит между улиц. Между дорог, попадая под свет фонарей, как мошенник под свет фонаря полицейского. Давая свободу всем чувствам, которые накопились в ней за это время, Лиза падает возле какого-то здания и, поджав под себя коленки, утыкается в них. Плачь навзрыд. Крики во всё горло. Холодные руки, дотрагивающееся к лицу. В душе всё гадко. Всё мерзко. Всё слишком гнило. Там нет убежища милой Елизавете, там нет убежища сильной Елизавете, там нет убежище раненной Елизавете. Там, в общем-то, нет убежища никакой Елизавете. Там пусто. И только вода выходит наружу, из-за неё болят красные глаза и отрывками хватает воздух рот. Сквозь тишину Питерских улиц мигом пролетали крики, после которых всхлипы, река слёз и удары об стенку. Раз. Костяшки бледнеют. Два. Боль начинает подступать. Три. Физическая боль не сможет затмить душевную. Четыре. Всё мешается между друг другом. Пять. Всё становится только хуже...