☀️Рыжие волосы горят на солнце☀️
Юнги хмуро и быстро зашторивает последние массивные хлопковые шторы в доме, лишь после этого спокойно выдыхая. Солнце ярко светит в полдень, без спросу проникая лучами в пустые окна, а безбожно любопытные горожане так и наровят запихнуть свой длинный нос в чужой быт. Он выходит из небольшого дома, что находится почти в самом центре города, рядом с торговой площадью, и направляется на рынок, ища глазами лавку с фруктами. Хосок подкидывает в руках яблоко, без интереса следя, чтобы голодающие подростки не стащили овощи или фрукты с его прилавка. И видит своего друга. Тот опасливо пробирается через площадь, низко опустив голову. — Не парься ты так, — выговаривает в конце концов парень, наконец откусывая кусок намучавшегося яблока. Юнги только зафырчал себе что-то недовольное под нос, поправляя слои шарфов и платков на голове, и подошел мягкими неслышными шагами. Хоупу легко, у него волосы темно-темно каштановые, почти чернильные, и с этим уже ничего не сделаешь. Можно жить спокойно. У Юнги волосы горят на солнце огнем, в котором сгорит он сам, узнай о его тайне кто-то «чужой». Да и в общем он не вписывался внешностью в население этого городка. Небольшого роста, он скорее походил на изящного аристократа верхних слоев общества, чем на юношу, скрывающего свою личность, хотя за всю жизнь не сотворил ничего. Слишком уж все в нем было изящно, словно выточено: длинные бледные пальцы, тонкие губы, маленькие руки, ноги. Когда он сидел спокойно, его можно было принять за хорошенькую девушку, переодетую в мужские одежды и скрывающую лицо за платками и шарфами. Вот только волосы. — Тебе легко, а я видел, как вчера на главной площади какого-то парня сожгли. — За дело значит, — безынтересно пожимает плечами младший, не замечая, как какая-то девчонка крадет что-то из овощей, быстро сбегая. Он оглядывает друга, сидящего на скамье, и замечает прядку, все-таки выбившуюся из-под ткани и переливающуюся оттенками рыжего. Хосок откладывает яблоко и быстро заправляет прядь под платки, а Юнги только дергается снова и благодарит. — Он был рыжим, Хоуп. Просто рыжим. Я видел его до этого всего пару раз, но ему и двадцати похоже нет. Тот только пожимает плечами, не находя ответ: — Раньше они и просто мало-мальски красивых людей сжигали. Это, можно сказать, прогресс. Хосок на самом деле-то все понимает. И про костры из людей на главных площадях, и про страх старшего. Но все это — их правда, и тут никак не поддержишь. Лучше слепо отрицать, чем жить со знанием, что каждое «завтра» может развеять прах твоего друга над городом и оклеймить весь род за связь с ведьмами. Кто, вообще, придумал, что раз волосы рыжего цвета — ведьма и не иначе. — О каком прогрессе идет речь, если меня может сдать любой незнакомец, — Юнги нервный до ужаса: он давно не был на улице, но и давно не виделся с другом. — Пока Гук тебя не сдаст за золотые, тебе не о чем беспокоиться. — Хосок прерывается, чтобы передать редкому клиенту связку свежих фруктов. — А он-то тебя вряд ли сдаст. Скорее сам нароет хны и пойдет на костер, — несколько монет звякают в ладони брюнета. — Чонгук хочет революцию против правительства, — обрывает чужие попытки старший. — Хочет, я надеюсь, не значит — готовит? Но Юнги только молчит, заставляя друга выдохнуть сдавленное «ох».***
Дома привычно темно: окна прочно закрыты, а темные шторы не пропускают ни единого взгляда. Они не боятся людей, они боятся лишь того, что могут эти самые люди разрушить. Их жизни. Чонгук работает над странными чертежами за столом, и старшему не стоит видеть, насколько они революционные, чтобы знать это. — Вчера сожгли какого-то парня на площади, — выговаривает Юнги, и это вроде важных новостей прошедшего дня. Младший откладывает чернила и записи под стол, переводя внимание: — Я знаю, но он сам. — Сам поджегся? — Сам пошел на это. Ходят слухи, что его единственный друг умирал от голода и сильно болел. Этот рыжий парень заставил его сделать донос. У Юнги отчего-то ком в горле и все мировоззрение под откос. Он всю жизнь скрывается как может, старается в безумстве спасти свою жизнь, когда кто-то отдает ее просто так. Сгореть за мешок золотых и одну чужую жизнь. Он бы так не смог. Слишком родна привычка выживать, по-другому он просто не умеет. Гук смотрит с пониманием, что наталкивает на мысли. А если бы на кону была его жизнь? — Зачем тебе эта революция? — слетает с губ прежде, чем старший успевает подумать. — Чтобы мы могли просто выходить отсюда, не скрывая твои волосы. Не скрывая ничего. Юнги боится рисковать своей жизнью, когда на кону все. А младший провоцирует, организовывает чертову революцию ради его одного. Старший не спрашивает из-за него ли все это, потому что уже знает все ответы. — Но если бы меня не было? — Не было бы и чернил, и чертежей, и всех этих планов, — Чонгук отвечает честно, и это не позволяет не думать. Что причина всех бед действительно он. Он чёртова проклятая метка, приносящая во всем несчастье. Юнги садится на пол, рядом со стулом, на котором сидит Чонгук, и берет его руки в свои. Они у Чонгука большие, с мозолями и пятнами от чернил, но теплые и мягкие, как было еще тогда, когда они встретились в первый раз, на мосту через городской ручей. Юнги тогда сбежал из очередной деревни, преследуемый людьми с вилами и факелами. Юнги тогда едва минуло семнадцать. И все из-за чертовых рыжих волос. — Эй, — шепчет тихо Чонгук и отодвигает стул, садясь рядом со старшим. Его голова все еще закутана в шарфы и платки, а Гук любит эти огненные волосы.— Ты маг? Ты ведь умеешь колдовать? Прошу покажи, я никому не скажу! — Я не маг, — кричит испуганно рыжий парень и собирается пуститься наутек, но сильная рука ловит его и прижимает к себе. Тринадцатилетний Чонгук боится упустить его. Такого эфемерного, необычно. — Твои волосы… не убегай. Я спрячу тебя, только останься…
Юнги первый раз хочется рыдать, выть, как раненный зверь. Он пустил жизнь Чонгука по наклонной. Но шатен тянет за концы платков, убирает ненужные куски ткани и запускает пальцы в рыжие волосы, мягкие и пушистые, и целует в лоб, в нос, в губы. И Юнги печально улыбается и мысленно прощается с этим.***
За окном уже следующий день и светлеет, когда Юнги решает, что раз в жизни приятно дать всем увидеть, как горят на свету его волосы. И в этом правда ничего страшного. И тот парень с площади прав. Юнги сбегает из их с Чонгуком дома и бредёт по пустынным улицам, скрываясь временами от часовых. Его голова впервые не покрыта тканью на улице, и макушку приятно треплет утренний ветер. Он долго не мог заставить себя бросить прощальный взгляд на единственного человека, что не испугался его, не сбежал и не подал донос при первой возможности. Он спрятал, успокоил и приютил. Он полюбил его. Юнги все ближе к зданию правительства. Удивительно, как его еще не заметили и не подняли шум. Сегодня на редкость ясная погода, нет ни одного облачка, и рассветное солнце играет зайчиком в огненных волосах. Светлые ресницы подрагивают от нервозности и накатывающего волнами страха. Юнги выходит на главную площадь. Она вымощена аккуратной каменной кладкой, местами даже блестит. Правительство стоит рядом с главным католическим собором, и Юнги бросает в холодный пот только от вида готического креста на самой вершине. Мин медленно пересекает площадь, в центре которой угрожающе стоят несколько смертных приговоров: виселица, костер, гильотина. Выбирай, не хочу, смотри какое разнообразие. А за спиной послышался шорох. Кто-то сейчас подойдет со спины и даже не даст возможности попрощаться? Юнги поднимает трясущуюся руку к массивному дверному кольцу. Холодный металл обжигает пальцы, и Юнги уже хочет отпустить кольцо для стука, как ему на голову накидывают плотную ткань и он чувствует, как его ноги отрываются от пола, а кто-то сильный подхватывает его под колени и талию и заворачивает в мрачный проулок между домами. Юнги хочется кричать, звать безнадёжно о помощи, его сейчас убьют просто так, даже не как ведьму, а как какого-то ничтожного бедняка. Слезы собираются в уголках глаз, а дыхание судорожно перехватывает в истерике. Это все. Это конец. Ткань (которая оказалась пеньковым мешком) быстро сдергивают с задыхающегося парня и в волосы вплетаются знакомые длинные пальцы. Слезы чертят дорожки по щекам, его прижимают к груди и обнимают крепко-крепко. — Я тебя никуда не пущу, — хрипит испуганно Гук, и Юнги готов разреветься прямо сейчас. Дверь правительства со скрипом открывается, и из нее выглядывает заспанный священник. Он в задумчивости чешет висок и оглядывается по сторонам. Никого. Только ветер свищет в переулках. В одном из них стоят двое счастливых несчастных. Чонгук находит в потемках губы рыжего и прижимает его к себе так отчаянно, будто боится, что отпусти он рыжего, тот сразу же сгорит в лучах восходящего солнца. Юнги хватается за широкие рукава суконной рубашки Чонгука, рвано дышит, задыхается в поцелуе. Задыхается в своей спасенной за секунды жизни. Задыхается в любви к высокому парню с карими глазами и безумными революционными идеями, созданными только ради него одного. Они оба вздрагивают, когда мимо проулка пробегает пацан-оборванец, крича что-то своему другу о том, что сегодня попытается стащить из лавки с фруктами. Чонгук улыбается облегченно, заглядывает в темные глаза. А старший роняет голову на грудь Чонгука и тихо смеется. Шатен проводит по волосам Юнги, теребя мягкие рыжие кончики и целует их, потом макушку и шепчет в нее: — Я люблю их. — Они — моя смерть. Я тяну тебя за собой на дно. — Не говори чепухи, — он снимает с шеи плотный платок и накидывает на голову Юнги. — Мы справимся. Идем домой. Они незаметно добираются до их маленького домишки, Юнги нервно цепляется за край рубашки Чонгука, хотя раньше пугался проходящих мимо людей именно младший. А тот сейчас вечно оборачивается, волнуется, проверяет. Когда они входят в знакомый темный дом, Чонгук резко ловит старшего за запястье и тянет на себя, заставляя смотреть в глаза. И говорит то, что всегда будет помнить парень с рыжими волосами, что горят на солнце. — Мы обязательно со всем справимся, слышишь? Однажды ты будешь выходить на улицу, не боясь за свою жизнь и твои волосы будут самыми прекрасными среди остальных. Ты будешь гулять по городу, сидеть в лавке с Хоупом и приходить ко мне в мастерскую. Я буду обнимать тебя так сильно, насколько только хватит сил. И ты будешь свободен. И мы будем свободны…