Мерзости нормы

У Лена всё идёт хорошо. Заслуженно — хорошо, выжданно-зубами выгрезенно, наконец-то — хорошо. В «Святых и грешниках» — неяркий свет, Мик доволен третьей по счету плитой с опцией «открытого огня» (и пожарная инспекция отъебалась от них в третий — благословенный — раз), сестра вечерами улыбается Лену из-за барной стойки, расплавленным золотом отправляя очередную порцию выпивки в стакан. Лиза обожает «Святых…», коктейли с апельсиновым ликёром и своего брата. Ещё — в последнее время — Лену кажется, что она непозволительно подолгу разговаривает с Циско. Этот Циско — их первый («И лучший, чувак! После тебя, Лиза, разумеется…») бармен — конечно, просто Циско. Лиза годами грозится выйти за него замуж, когда Лен запрещает ей танцевать на стойке, угрожать битой начальнику пожарной инспекции, перекрасить стены в «благородный темно-золотой»… Но сейчас — с этими их смешками, якобы дружески-случайными касаниями, разговорами о комиксах (Циско) и влиянии маски из авокадо на точность стрельбы из арбалета (Лиза) — он чувствует себя… неуверенно. Но не настолько, чтобы всерьёз — пока — об этом беспокоиться. В конце концов, это же Циско! Ну, то есть, у него носки с Человеком-Пауком (или с Бэтменом, или с Пакманом — Лен не особо разбирается, не сказать чтобы он об этом сильно жалел). Кто в здравом уме способен влюбиться в парня, у которого такие носки? И который не скрывает это как маленький позорный секрет, а наоборот — гордится? Поэтому Лен кивает собственной прозорливости и знанию чужих душ, поднимаясь на крыльцо черного («служебного, Ленни») входа. Он заглядывает в пустой зал, проходит мимо влажного жерла кухни — это царство Мика, и Лен, как обычно, просто мычит что-то неопределенное в ответ на его вечное: «Босс». В кабинете пахнет кожей (новый диван, порнушно-блестящий и внушительный, но удобный до зубовного хруста) и сандаловыми духами (Лиза сидит в его кресле, удобно устроив пятки босых ног на договорах о поставке Chivas Regal). Лен мимоходом гладит кончиками пальцев свой диван, распахивает окно, аккуратно-выверенным движением спихивает ноги сестры со стола и вытряхивает её из кресла. Лиза, ничуть не обидевшись, перебирается на ковер и обувает туфли с радостным: — Ленни! Ты вернулся, — её юбка короче приличного сантиметров на двадцать, а губы красные как «Кровавая Мэри» в фантазиях пятнадцатилеток, — а я… — А ты могла бы чуть меньше походить на голубую мечту маньяка и чуть больше — на человека с бейджиком… «Господин управляющий», даже так? — Это тебе, кстати! — Лиза кидает в него пластиковым прямоугольником. — И что-то я не замечала твоего имени в списках ценителей женской красоты. Скорее, у твоих красоток должна быть пара яиц в комплекте и греховное яблоко в глотке… — Я твой брат. И моя о… мои партнеры с яйцами не могут быть препятствием в том, чтобы понять: ты оделась неподобающе… — Ммм, — Лизе ничуть не интересен последующий монолог (она слышит его с тринадцати — во всех возможных вариациях, и поэтому торопится вставить реплику), — а я наняла нам посудомойщика. Лен подпирает голову рукой и обреченно интересуется: — Мы же чертов бар, откуда у нас посуды на целого посудомойщика? — Значит повар в баре тебя полностью устраивает, а милый паренёк, которому нужна подработка… — Мик готовит не так уж много, к счастью. И, — тут Лен пожимает плечами, — это же Мик. — Это Мик, — задумчивым эхом повторяет его сестрёнка, как будто эти два слова всё объясняют. Для маленького семейства Снартов они действительно объясняют всё — Лиза встряхивает блондинистой головой и бодро продолжает. — Так вот, он… Перри? Гарри? Не помню, он зашел вчера около десяти и выглядел как щеночек, которого пнули в мохнатый животик. И как человек, которому не помешают семь баксов в час пару дней в неделю. Я его мигом разговорила… Лен мрачно прикрывает ладонью глаза, хорошо представляя себе масштабы её… энтузиазма. — Парень учится на кого-то дико умного… По крайней мере выражения «дезоксирибонуклеиновая кислота» и «циклопен…циклопентанпергидрофенантрен» встречались в рассказе непозволительно часто. И его отец крутой, как вареное яйцо, а малыш стесняется просить у него монетки на месячную подписку «Нетфликса» или «ПорноХаба». Самостоятельная прелесть! Я поняла, что нам жизненно необходим мальчик «подай-принеси». Машинку там загрузить, и вообще… Сказала подходить к восьми, наверное, он уже… Черт! Лиза вскакивает на каблуки с нечеловеческой ловкостью. — Мик! Лен въезжает мгновенно: — Ты ему не сказала?! — Они с сестрой вылетают из кабинета, застревая в дверях, и спускаются на кухню в состоянии, близком к панике, переругиваясь на ходу. — Какого хрена, Лиза! Я не буду прятать труп твоего посудомойщика… — Не преувеличивай, братец! Мик вроде не… Кухня встречает их вкусным паром, гудением старой вытяжки, чужими глазами — карими, на пол-лица — и извечным невыразительным (сейчас — также до одури приятным): «Босс?» Лиза выдыхает с шумным облегчением: — Значит, уже познакомились с… Джерри? — Меня зовут Барри, мисс Снарт, и я пришел раньше, но… — Лен временно выпускает широкие до изумления плечи своего повара-тире-напарника-тире-почти друга-тире-Мика из-под непосредственного наблюдения. Пацан с глазами на пол-лица, какой-то длинный, в огромном фартуке до самых кроссовок — белых, потертых и ненавязчиво-древних. Он похож на оленёнка из книжки, доставшейся Лену в первом классе уже настолько растрепанной и старой, что смысл некоторых иллюстраций (да и историй) угадывался весьма и весьма приблизительно. Кажется, того маленького оленя звали Бэмби, и что-то грустное случилось с его мамой… Лен не запоминал «сопливые сказки для девчонок», пока в его жизнь не пришла Лиза. Но сестре никогда не нравились антропоморфные животные — она любила эпические битвы, храбрых рыцарей, драконов с шестью головами и на крайний случай соглашалась терпеть не слишком прекрасных принцесс (в пропорции одна принцесса на девяносто девять драконов). Сейчас она храбрее большинства рыцарей, взрывоопаснее многих драконов и прекраснее всех принцесс, а ещё громко фыркает и хлопает растерянно замершего на середине предложения пацана по спине. — «Мисс Снарт…» Ещё чего, малыш! Я — Лиза, и разве мы не пили с тобой вчера на брудершафт? — она подмигивает хмурому Лену и, не обращая внимания на густой румянец «малыша», спрашивает у Мика. — Так всё в порядке, повелитель огня? Этот Барри собирается работать у нас на выходных и пару дней в будни, идет? Мик не поворачивается к их маленькой живописной группе, но отвечает грилю негромко и добродушно: — Мне он понравился, босс. Назвал меня «мистер». — О, ну если так, — Лиза снова хлопает по болюче-острому даже на вид плечу, — ты его покорил, чудо-мальчик. И мы с чистой совестью и — что более важно — с чистыми руками можем познакомить тебя с остальными членами нашей счастливой семейки «Святых и грешников». Итак, это… — Привет, я Циско, — в дверном проеме мелькает лохматая голова, дальше по коридору проносится, — и я смертельно опаздываю на рабочее место, поэтому прости меня… Фредди? Приятно познакомится… — Взаимно, Циско… — растерянно говорит «Фредди» куда-то в пол, и Лену почти не смешно. Почти. Лиза нежно улыбается вслед вихрю из темных волос, любви к Супермэну и детских носков (излишне нежно — на Ленов непредвзятый взгляд) и заканчивает процедуру знакомства: — А это Ленни… — Снарт. Леонард Снарт, — Лен протягивает руку. — Совладелец. И по совместительству — брат. Чужая ладонь подозрительно горячая и влажная, но это не вызывает привычного отторжения — к неяркому, прохладному удивлению. Чужая ладонь по-девчачьи узкая, длинная — и это непривычно хорошо. Пацан дергает малиновыми ушами, натыкаясь на «Господин управляющий», и снова опускает глаза. — Барри. Зовут меня. Барри Аллен. — Сработаемся, Барри Аллен, — Лен перецепляет провоцирующий бейджик на гордую Лизину грудь. Барри Аллен работает у них с пятницы по воскресенье (утро понедельника, на самом деле, но он, кажется, не жалуется, отправляясь на учебу прямо со смены). Ещё Лен замечает его на неделе — обычно в среду, когда по вечерам в «Святых и грешниках» не слишком многолюдно, и несколько бильярдных партий для владельца («со-владельца, Ленни!») — это действительно святое. Лен чувствует спиной: плечами под второй кожей куртки, лопатками и даже — не сказать чтобы его это шокировало — задницей чужой взгляд, но лениво оборачиваясь через плечо он встречает только нелепо стриженный затылок. Иногда — если для удара приходилось почти ложиться грудью на зелёное сукно — успевал краем глаза зацепить покрасневшее ухо. Вот и весь Барри Аллен. У Лена всё идет хорошо — впервые за черт знает сколько лет — настолько хорошо. И поэтому он позволяет себе… не торопиться. Сначала его интерес к пацану такой — исследовательский, что ли? Чуть брезгливый — как в детстве к птичкам с перебитыми лапками, котятам в пятнах лишая, смеющимся сверстникам. Пацан краснеет слишком часто для совершеннолетнего, говорит быстро, но тихо и как-то очередями: выпалит с десяток слов и замолкает на тревожные секунд пять. А ещё — временами он совсем не похож на жертву бытового насилия по версии сценариста говённых сериалов и дневных шоу, он смеётся вместе с Циско над журналом с подозрительно яркой обложкой (неужели ещё один фанат чертовых комиксов?!) и провожает Лена чересчур знакомым — заинтересованно-влажным взглядом. Пацан загружает посудомоечную машину, моет пол (Циско бурно празднует повышение: «Я семь лет возил шваброй по всем поверхностям, конечно повышение!»), облизывает губы, сталкиваясь с Леном на выходе из бара — не глазами, потому что смотреть в лицо Барри Аллен, кажется, не любит — неуклюже-острыми локтями. Потом — Лен нехотя (потому что, в конце концов, для такого интереса есть другие места. Клубные туалеты — душные и пьяные, тёмные переулки, дешёвые номера с ржавыми пятнами на постельном белье. На крайний случай — тротуары с фонарями. Но никак не кухня собственного бара) обращает внимание на острые ключицы, доверчиво выпирающий седьмой позвонок, удивительно красивую задницу, обтянутую старыми джинсами. И в одну особенно приятную среду — Лен даже выиграл у себя двадцатку — он не уезжает домой как обычно — сразу же после закрытия. Он неодобрительно качает головой вслед стремительному Циско, отмахивается от понимающей усмешки Лизы, понятия не имеет о планах на ночь Мика — что, несомненно, к лучшему. Лен закрывает бар, привычным пинком снимает с подножки мотоцикл и негромко спрашивает у острых почти-убегающих в ночь плеч: — Подвезти, Барри Аллен? Плечи останавливаются, наткнувшись на невидимую стену простого вопроса. Пацан вежливо поворачивается, но остается в обманчиво-безопасной тени. — Я живу близко, мистер Снарт, так что… — И всё же, — Лен улыбается и облокачивается на сиденье бедром, — время позднее. Кто знает, какие нехорошие вещи могут поджидать одного Барри за углом? Как твой работодатель, я хочу быть уверен в… сохранности мм-профессиональных секретов? — В вашу машину помещается двенадцать пивных бокалов, двадцать две большие тарелки или пятнадцать бокалов и девятнадцать тарелок одновременно, — Лен не видит чужого лица, но слышит улыбку так явственно, как будто пацан — Барри, почему-то поправляет он себя — смеётся ему на ухо. — О чём я и говорил. Ты просто кладезь корпоративных тайн. Иди уже сюда, он не кусается. Барри делает поспешный шаг к мотоциклу — как будто боится, что Лен не собирается больше ждать. Он смотрит на шлем в его руках и спрашивает до стыдно-пунцовых щёк тихо, а ещё — отчаянно-смело: — А вы? Лен кидает ему средство защиты, отмечает судорожно-счастливую хватку пальцев и отвечает, заводя мотор: — Только если хорошо попросить. Барри обнимает крепко, утыкается коленями, притирается грудью, подбородком — в шлеме! — вплавляется-врастает в Лена и в мотоцикл. Он просит высадить его у памятника «какому-то генералу» — Лен знает эту небольшую площадь с безымянным бронзовым воякой и тучами жирных голубей. Сейчас глубокая ночь, и птицы спят по своим чердакам, а генерал одиноко блестит отполированной лысиной в свете фонарей. Барри протягивает шлем куда-то в район чужих коленей, мучительно-бесцельно поправляет лямки рюкзака. Лен держит руки на руле, но трогает его обжигающе-ёмким: — Кофе? Судя по лицу, Барри собирается задать ворох невероятно глупых вопросов, и только страх выставить себя мм-умственно дефективным не даёт ему это сделать. Лен приходит на помощь, потому что время и вправду позднее: — С тобой. Завтра. После университета. Заканчиваешь в пять — я подбираю тебя на парковке за главным корпусом. А что, — Лен потягивается, почти случайно напрягая мускулы, и похрустывает плечами, — не нравлюсь? Барри мотает головой так интенсивно, что ставит под угрозу функциональность вестибулярного аппарата как минимум. Потом, видимо опасаясь превратной трактовки невербальных знаков, выпаливает: — Да! Нет… Очень, — и заканчивает голосом умирающего лебедя, — кофе. Со мной, завтра, парковка, пять… Обжигаясь кофе (невероятно сладким даже на вид, с облаком взбитых сливок и кучей добавок), пацан издает восхитительный звук. На него послушно отзывается что-то в груди и заинтересованно дергается член. И если на что-то мифическое между ребрами Лен особо не обращает внимания, то член его ещё ни разу не подводил, гарантируя неплохой секс на пару ночей в любом случае. Но Лен верит не только — не столько даже — намёку на стояк, как тому, что с Барри хорошо. Когда тот немного справляется с молочной пенкой на губах, влажными ладонями, капюшоном ярко-алой толстовки, цепляющимися за столик коленями и смущенным кашлем — с ним становится ещё лучше. Лену интересно слушать про биологический факультет, про «поцелуй смерти» («Этот белок — убиквитин, он, знаете, подходит к испорченной молекуле и…»), про какую-то красавицу Айрис («Она моя сестра… Не родная, но всё равно сестра») и серьёзного Джо («Он меня очень любит, просто… Работа»). Лен внутренне морщится только на восторженном «Джо — отличный коп», но это уже его секретные тараканы. А потом ему быстро становится не до этого, потому что Барри вдруг на мгновение замолкает и грустно смотрит на свой полупустой стаканчик («Я тоже хотел… Не копом, не совсем — в лабораторную экспертизу, криминалистом… Хотел, но деньги… Ничего, биология — это здорово, правда!»). А потом Барри коленом задевает под столом его ногу и краснеет так отчаянно-прекрасно, что Лен не выдерживает и ловит торопливые пальцы ладонью. Барри не забирает руки назад, только начинает дышать через раз и продолжает говорить спустя восхитительную минуту тишины, во время которой он рассматривает салфетку на коленях, а Лен — его. И это, блядь, так полузабыто — да и было ли когда-то вообще, так по-детски наивно, забавно — и до одури хорошо, что Лен не сомневаясь пишет на салфетке цифры. — Позвони мне, Барри, — говорит он, вставая из-за стола. Он говорит, наклоняясь к чужому лицу, о том, что знает только Лиза (и Мик, но с ним никогда нельзя быть уверенным наверняка). — Я не очень люблю смс. Никогда не могу прочитать их с правильной интонацией. Позвони. Он целует горячую щеку, оставляет салфетку, выходит из кафе — и неожиданно улыбается дурацкому ветру вперемешку с мелкой пылью. Все выходные у Барри на щеке горит чужое прикосновение. Все выходные Барри украдкой кончиками пальцев гладит это место и улыбается, когда думает, что Лен не смотрит, — осторожно, сам себе.