Мерзости нормы

18:02«Привет, это я» 18:02«Барри» 18:03«Мою посуду в твоем баре и в среду мы» 18:05«Чертпростименя (ты не любишь смс, а я отправил тебе уже 3. 4. Прости ((я только хотел узнать, не против ли ты, чтобы я позвонил?» 18:05«Тебе? Сейчас) Прости» Барри напряженно гипнотизирует экран, но всё равно оказывается не готов к сигналу входящего сообщения. Он взмахивает руками, сбрасывает телефон с колен, лезет поднимать, стукается затылком о ножку стола. И забывает обо всём, потирая ушибленное место, сквозь выступившие слезы осознавая — можно. Улыбаться, когда никто не видит. Исписывать блокнот бесконечными рядами тоненько-машинальных «Л» — кажется, мистер Филлипс потерял последнего заинтересованного слушателя (кому, нахрен, вообще сдался обязательный курс философии на биологическом?). Представлять — совсем немного, пожалуйста, совсем иногда — теплое «Барри» на прохладных сухих губах, и уверенность прикосновения, и остро-солёный вкус. Надеяться, кусать под струями душа пальцы, кончая, смотреть вслед, недолго, отчаянно, больно — но ведь можно же, а? 18:12 «Не против. Звони» Барри думает, что всё очень просто: он облажается. Это и краткосрочная перспектива — на предстоящий разговор, и долгосрочный прогноз. Некий итог, общий знаменатель, константа, Q.E.D*. С другой стороны — нельзя отрицать очевидное: он уже… произвел впечатление соседа инфузорий по эволюционной лестнице. В лучшем случае, а Ле… Лен — «не против». Не против горы идиотских сообщений (не мог нормально в одном сформулировать, придурок), феноменальной способности выбирать темы для рассказа (о, фолдинг белка, это же так увлекательно, разумеется), того, что они всего лишь «подержались за ручки» как гребанные школьницы. Последнее возвращает (ну, как «возвращает»… пинает вишнёвыми мартенсами в живот) к навязчивой мысли последних 122 часов: а может всё-таки стоило? Не предложить открытым текстом (температура его щёк в таком случае вполне могла бы привести к спонтанному самовозгоранию), но хоть намекнуть… Барри понятия не имеет, как можно было намекнуть на своё огромное и искреннее желание встать (рухнуть) на колени и отсосать Лену прямо в туалете той кофейни (до ноющей челюсти и севшего голоса). «Брать с заглотом ему не стыдно, а намекнуть — губы, блядь, нормально облизать или ебучий ягодный черенок морским узлом завязать — нашей принцессе, видите ли, неловко, » — подводит итог язвительно-знакомый внутренний голос. Барри сокрушенно вздыхает и пробует примириться с незваным советчиком («Но я же не… Он подумал бы…»). Ох, правда? Не шлюха? «Какое достижение!» — внутренний голос и Барри сливаются в единой горечи самокритики. А что ещё ты можешь предложить такому как… Нет, не «такому как» — просто — Лену? Лену с его бесконечно уверенным рукопожатием, вечной кожаной курткой — и особенным запахом, неожиданной — и оттого невозможно, щемяще-красивой — улыбкой. Лену, чьи длинные сильные пальцы мягко — но крепко и до безумия надежно — обнимают руль, горлышко бутылки, бильярдный кий и даже… Глупую конечность глупого Барри. Воспоминание или, скорее, фантомный жар чужих прохладных пальцев, 122 часа назад устроившихся на его — отчаявшихся и мокрых — придаёт сил. Нет, пропасть между восхитительным, умным, невероятным Леном и… ним не стала преодолимее. Нет, Барри не нашёл (внезапным чудом «до-и-после») у себя ничего особо конвертируемого — в чужую привязанность, внимание, интерес. Во внимание — Лена, его — интерес и чувства (Барри мысленно попросил прощения за чересчур «громкое» слово). Нет, но всё же — Лен ответил. Лен «не против». Лен существует, а Барри может — вы слышите: мо-жет — зайти на огонёк, присесть с краешку, заглянуть в окошко. И кто Барри такой — чтобы отказываться от возможности закричать в вакууме? Барри садится на пол, обнимает колени и нажимает «вызов». — Привет, это снова я… — Рад слышать тебя, Барри Аллен, — Барри Аллен с облегчением отмечает, что его собеседник не пускает в мягко-насмешливый тон неодобрение — значит, Барри налажал с сообщениями не так уж сильно. Наверное. — Соскучился? Нуу… Дайте-ка подумать: за 122 часа он — заходил в ту кофейню? Одиннадцать раз (узнавать его начали на четвертый, а последние два вышли совсем неловкими — их столик был занят и пришлось пить карамельный латте в непосредственной близости от пары с внушительным стажем семейной жизни и девушки угрожающе-несчастного вида). Пересмотрел «Осень в Нью-Йорке»? Дважды (эта история вопреки всему — особенно здравому смыслу — делала его счастливым в трудные… пиздецки трудные моменты существования). Подрочил без использования «дополнительных материалов» — на чистом энтузиазме от предыдущей встречи? Барри задумался, каким образом считать тот раз, когда он вроде бы уже кончил, а потом вдруг вспомнил чужие губы на своём лице, и снова что-то случилось такое, что… Он не уверен, что правомерно будет употребить слово «соскучился» применительно к… — Эй, куда ты пропал? — Соскучился, Лен, — отвечает Барри, плюнув на раздумья с высоты своего самоуважения. Следовательно — попав на себя. — Тебя почти не было видно в выходные, всё… в порядке? — В относительном, — Лен негромко вздыхает, и Барри видит — буквально видит — как он пожимает плечами и ерошит короткий ёжик на затылке, — просто у Лизы, знаешь, планы… насчет нашего скромного предприятия грандиозны в такой степени, что иногда нет подходящих цензурных слов. И финансовой стороной вопроса в семье я занимаюсь с тех самых пор, как у неё — к вящему изумлению — не получилось купить на пятицентовик с десяток порций мороженного и тележку сахарной ваты. Иногда мне кажется, что с четырехлетнего возраста её базовые принципы лишь слегка изменились внешне… — Сестры… Однажды Айрис забыла меня в торговом центре… Не смейся — она сказала «ждать здесь», а потом… просто испарилась на четыре часа. Я забеспокоился, только когда ко мне подошли сотрудники магазина и вежливо проинформировали об окончании рабочего дня. А она — цитирую: «подумала, что я уже ушел»! — Сколько тебе было, тринадцать? — это необидно, потому что Лен спрашивает со смехом — настоящим коротким смехом — и от него горячая волна необъяснимым науке способом (минуя звуковоспринимающий и звукопроводящий аппараты, например) ударяет Барри в низ живота, и от острого мгновенного возбуждения ему почти больно. Барри изумленно прикусывает щёку и старается ответить без запинки — сохраняя комический эффект (и стараясь не застонать): — Это был прошлый вторник, — и тут же, надеясь на передышку — спрашивает, — а ваши родители или… другие члены семьи не побеспокоились об уровне финансовой грамотности твоей… — Семья Снартов — только я и Лиза, Барри. Так было всегда. Барри становится неуютно от равнодушно-прохладного тона этой фразы. Но проклятое тело не желает возвращать ему контроль над ситуацией. Его член напряжен так, что почти болит (а душа — болит ещё сильней), поэтому Барри собирает остатки воли и выпаливает в трубку, меняя тему («как идиот»):   — Лен, в Центральном Музее будет Международная выставка драгоценных камней и минералов, а ты тогда сказал, что тебе нравятся камни, и я бы хотел пригласить тебя, в смысле — при…пригласить, и… — Возможно я не упоминал, но такие камни нравятся мне не в совсем общепринятом и мм… обще-приятном смысле, — говорит Лен после паузы (во время которой Барри не на шутку рискует откусить себе кончик языка). — Но, ещё это было очень смело, Барри Аллен, пригласить меня на свидание. На выставку драгоценных камней и минералов. Барри говорить не может (сви-да-ни-е), зато яростно кивает головой. — А смелость заслуживает награды, — продолжает Лен обворожительно и, кажется, снова смеётся, и черт, Барри расстегивает ширинку, даже не осознавая, что он это делает. — Пусть камни нас дождутся. Когда, кстати? — Может, завтра утром? — «Куй железо, пока он не против». — Когда поменьше народу? — Утром? А твоя учеба? Барри знает, что соврет — бесстыдно, гладко и без запинки, ещё до того как Лен закончил предложение. — У меня окно с десяти, свободно, вообще… — и эта ложь почти мгновенно приобретает в его глазах статус «святой». «У меня свободна вся жизнь (простите, профессор Филлипс, но вам шестьдесят, да и Гегель умер ещё в позапрошлом веке, а вот Лен — у него в глазах голубой цвет встречается с зеленым, сестра намеревается править миром через маленький бар — и он хочет пойти с Барри на выставку чертовых камней), » — думает Барри весело. Не весело — а хорошо до звездочек в глазах — сжимать и гладить себя прямо через трусы после торжественного и насмешливого: — Ну, тогда договорились, Барри Аллен. После предвкушающего и нуждающегося: — До завтра, Лен. Барри Аллен проходил по Земле (в основном — как выяснилось — по оксидам. Оксид железа, окись кальция, окись магния, оксид калия и оксид натрия. И загадочные кремнезём и глинозём, оказавшиеся — кто бы мог подумать — «тоже оксидами, Барри») двадцать лет и два с половиной года, но, как неотвратимо выяснилось тоже, не знал о камнях и минералах ни-че-го. И то, как элегантно и восхитительно-незаметно Лен принял этот позорный факт, заставило Барри почувствовать себя немного жалким — и благодарно-счастливым одновременно. Лен знал всё. О камнях, минералах, шкале твёрдости Мооса и огранке типа «двойная голландская роза». Мало того, он рассказывал о них, как о живых. Про то, как загадочные кристаллы александрита способны менять оттенки окраски в зависимости от освещения: от сине-зелёной, травяной и оливковой при дневном свете до розово-малиновой или красно-фиолетовой, пурпурной — при вечернем или искусственном. Про то, что звездчатый черный сапфир самых крупных размеров был найден в 1938 году в Австралии и про то, что 2007 год — Лен задумчиво улыбается на этих словах — принес «Черной звезде Квинсленда» нового обладателя. Они переходят из зала в зал — от «ведра алмазов» к колумбийским изумрудам, и в глазах у Лена загорается что-то трудноуловимое. Он становится не слишком похожим на серьёзного владельца бара — пусть даже с приставкой «со-». Он сбрасывает кожаную куртку — а вместе с ней и большую часть морщинок на переносице, прохладной сдержанности, лет… Барри не знает, куда смотреть ему хочется больше — на редкий розовый жемчуг или на узкие лямки серой майки. Конечно, больше всего Барри хочется прилипнуть глазами к прихотливому рваному шраму на предплечье, но это совсем не вежливо. Поэтому он зачем-то застегивает верхнюю пуговицу на рубашке и несколько секунд разглядывает пол у себя под ногами. Лен выходит из музея под нежаркое осеннее солнце и не торопится надевать куртку — всё, как понимает Барри, — обратно. Но чужой телефон начинает зло вибрировать, и Лен оглядывается — с сожалением? Барри думает, что Лену действительно жаль этой пары часов, этих камней и отсутствия других проблем, кроме тяжести забытой на поясе куртки. Лен отвечает на звонок, дергает молнию вверх, извиняется, что… Барри не понимает — зачем. Он полон до краев своим счастьем и горящими глазами Лена, и поэтому возвращается домой пешком — так медленно, как только может. Барри возвращается домой — ему кристально-понятно: от учебы сегодня смысла не будет. В тишине квартиры он неожиданно натыкается на сонного Джо — тот пытается налить себе кофе, не промахнувшись мимо кружки. Джо взмахивает ложечкой, кивает всем телом над манящей твердостью стола. Он после ночной смены — и хочет спать так явно, что Барри сначала решает ретироваться в комнату без лишних разговоров. Но Джо собирается с остатками мыслей и спрашивает — это было бы тепло, если бы у него остались хоть какие-то силы — поэтому просто — спрашивает: — У тебя всё хорошо? — Всё хорошо, — отвечает Барри (как много раз до этого). — Тебе нужно лечь и забыть про кофеин хоть на пару минут. Джо сокрушенно косится на почти полную кружку, но признает его правоту. Он проглатывает зевок, потирает лоб и с чуть виноватой — и смертельно усталой — улыбкой молча выходит из кухни. «Всё хорошо». Барри нехотя отпивает горький кофе и вспоминает, как давно отвечал на подобные вопросы что-то ещё. Выходило — очень давно. Очень давно у Барри всё хорошо. «Учеба идет неплохо? — Всё хорошо. Как твои дела? — Спасибо, хорошо. Ты встречаешься с кем-то? — Да, всё хорошо». Барри лениво задумывается, знает ли Джо о том, что его приемному сыну нравятся мужчины. Или «кто-то» так и остаётся архетипически-бесполым «кем-то». Айрис вот знает. Правда, ей он тоже говорит что-то вроде «всё хорошо». Потому что это правда — очень давно у Барри всё хорошо, а теперь — у Барри есть Лен — у Барри всё лучше. — Да куда уж лучше, чувак? — Циско толкает его локтем в бок, и Барри наконец перестает разглядывать дверь, за которой скрылся Лен. Лен, который поздоровался с ним невероятным «добрый вечер, Барри». Лен, который мимоходом смахнул паутину с его волос — чёртов Циско и его «залезь под стойку, там круто». Просто — Лен… А Циско всё неймётся. — Он же… старый, блин, разве нет? Старый? Барри вдруг осознает, что и понятия не имеет, сколько его боли между ребрами лет. А ещё — что это почему-то абсолютно неважно. Но делиться своим открытием — даже с Циско — он не станет. Потому что… — Хм, а разве Лиза намного младше? — Лиза… это Лиза, чувак, — хмурится Циско в ответ. А Барри неожиданно вспоминает кое-что, мучающее его любопытство. — А почему, кстати, у неё шрам на ключице то есть, то нет — нарисованный, что ли? Циско хмурится ещё сильней и несильно стукает Барри по лбу: — Дурак? Кто будет такое… рисовать. Он настоящий, чувак. Она его тональником замазывает, периодически. Знаешь, они с Леном ругались… Лиза всегда кричала, что уродство, а он — гордится даже… Своими, я имею в виду — и ничего с ними делать не хочет. Ты видел? — На руке, — Барри краснеет, а Циско насмешливо свистит и, кажется, собирается пошутить про «выключенный свет и одеяло», но мимо них золотым ураганом проносится Лиза Снарт — и он давится восхищенным «при-и-вет». Барри, пользуясь удачей, возвращается на кухню — Мик (он до сих пор не уверен, как нужно обращаться к широким плечам и бритому затылку, но вроде все говорят просто «Мик») сосредоточенно включает и выключает плиту, и маленький огонек то появляется, то гаснет. Барри не замечает в непосредственной близости от повара никаких требующих тепловой обработки продуктов, но — в конце концов — это и не его дело. Мик, видимо, ценит чужой такт и спустя несколько минут говорит в пространство перед собой: — Да ты — нормальный, парень. — Эм, спасибо? — почему-то Барри кажется, что в данном случае — это комплимент. Его реплика остается без ответа, но Мик ещё раз щелкает переключателем и огонь в тишине между ними гудит весело и ровно. Лиза Снарт тем временем старается наставить брата на путь истинный (ну, как она это понимает). Лен старается спрятаться от неё за ворохом «очень важных» бумаг, но когда это останавливало его сестру…   — Итак, малыш Барри совершенно очарователен, ты в курсе? Птичка напела мне, что у вас уже было два свидания, а ты знаешь, что обычно происходит на третьем? Ставлю сотню, что… — Хватит, я занят, — Лен смотрит на неё как может безразлично. Лизу это, разумеется, не отпугнет, но попытаться стоит. Лиза внезапно подмигивает так, словно знает: вся куча бумажек на его столе — бесполезный мусор, а единственное, о чём Лен может сейчас думать — это обкусанные темные губы и тень от ресниц на чужой щеке. Лиза выходит из кабинета и оборачивается только в дверях: — Секс на третьем свидании — уже можно, братец. Если ты не в курсе… За ней остается шлейф крепких и сладких духов, и он, разумеется, не в курсе, потому что три — это максимальное число раз, когда он вообще встречался с кем-то одним. И, разумеется, прикладная ебля на второй минуте знакомства — это нормально для такого, как он, и для «кого-то», но… Но не с Барри. Лен никогда не делал подобного раньше, а ещё Лен твердо уверен, что с Барри по-другому нельзя. Лен надеется на правило третьего свидания сильнее, чем ему хотелось бы признавать. Так… Барри говорил, что не умеет играть в бильярд?