Пока существует насилие, не будет ни мира, ни справедливости, ни равенства, ни свободы. Вы не станете тем, чем или кем Вы хотите стать. Вы не будете жить в мире, в котором хотите жить. — Андреа Дворкин
Боль. Лайт ощущал лишь мучительную, скручивающую внутренности боль. Все его тело было расколото надвое, разорвано, истерзано и использовано. Все случилось так быстро, что он едва ли смог осознать уже после, но в тот момент, когда это происходило, у него было чувство, будто это никогда не кончится. Он был уверен, что обречен на существование в вечных муках, и хоть его руки цеплялись за грязный цемент, сам он едва осознавал, за что теперь пытался ухватиться. Сперва он решил, что, наверное, умирает. Возможно, в него выстрелили, или его сбила машина, а он не понял, и вот теперь оказался в аду. Но он вспомнил слова Рюка о том, что те, кто пользуются Тетрадью Смерти, не могут попасть ни в ад, ни в рай, так что это было исключено. Он шел по переулку, так? Шел домой впервые за… ну, за годы с тех пор, как оказался скован этими дурацкими наручниками с Рюдзаки. Он вышел прогуляться, проветрить мозги за несколько дней до неизбежной смерти Эла. Потом свернул в переулок, где его схватили, бросили на землю и… боль. Он стиснул зубы, и колющее чувство пронзило не только его тело, но и душу — проникая, проламывая. Внутренности словно были в огне; он отчаянно желал что-нибудь сделать, но нападавший был физически больше и сильнее его, а Тетради Смерти поблизости не было. А даже будь она поблизости, он не смог бы ею воспользоваться — не смог бы вписать имя того, кто напал на него, даже если бы каким-то образом смог его узнать. Рюка рядом тоже не оказалось, так что тот не видел его позора — Лайт был этому рад. Скорее всего, Шинигами не понял бы всю серьезность ситуации и лишь посмеялся бы над Лайтом в этой своей глупой, раздражающей манере. Гы-гы. Вдох-выдох, вдох-выдох — Лайт поймал себя на мысли, что ненавидит этот звук. А еще он к своему полнейшему ужасу вдруг осознал, что из его плотно зажмуренных глаз текут слезы. За все это время тот мужчина не сказал ни слова. А потом все оказалось кончено. Мужчина исчез, и Лайт просто лежал на земле бессчетное количество времени, прежде чем медленно отодрать себя от цемента и подняться на ноги. Он ощущал полнейшее… оцепенение. Слезы боли давно высохли, и из его глаз больше не скатилось ни капли. Он заставил себя подняться. Никто не должен был найти его в таком… в таком виде. Он натянул штаны, застегнул молнию и плотнее закутался в свой плащ. Это скроет порезы на его рубашке — все равно до возвращения в штаб Эл он ничего не сможет сделать. Он сделал шаг и чуть не упал от боли, но схватился за мусорный контейнер, чтобы устоять на ногах. Зло нахмурившись, он снова зашагал, игнорируя боль в теле. От штаба его отделяло всего несколько кварталов, и он попытался доковылять — может, ему даже удастся идти так быстро, что никто его не заметит. Он вошел в здание, проехал на лифте вверх и прошел в конференц-зал — к тому моменту всем уже сообщили о его приходе. — Я устал, — сказал Лайт следственной группе, пряча глаза под челкой, чтобы никто не увидел выражение его лица. — Я иду спать. Не сказав больше ни слова, Лайт отправился спать — перед этим заметив, но проигнорировав выражение явного раздражения на лице Эла из-за его отсутствия в рабочие часы. Прежде всего Лайт принял душ. Он яростно тер тело, желая сделать так, чтобы на нем не осталось ни малейшего следа от той ночи. Лишь когда он вышел — с влажной, розоватой кожей, — он почувствовал удовлетворение. Теперь он мог обо всем этом забыть. Теперь он мог жить дальше, устроить смерть L и просто-напросто… Его рвало в унитаз туалета до тех пор, пока он не избавился от всего съеденного за день. Он вытер рот обрывком туалетной бумаги, смыл его и тщательно вымыл руки. Стал чистить зубы, и в тот момент, когда он взглянул на себя в зеркало, вдруг вспомнил… Он кричал. Он помнил, что кричал. Как же, мать вашу, это было жалко. Уже когда он лег, он понял, что никогда и никому не сможет рассказать о том, что случилось. Это… это было неважно. Его отец сочтет это отвратительным — черт, Лайт и сам считал, что это отвратительно. И он позволил этому случиться! Он же Кира, черт возьми! На Киру — на Бога — не нападают в переулке и не насилуют. Изнасилование. Нет. Лайт покачал головой, и едва его тело оказалось на кровати, как он с головой накрылся одеялом. Это было не оно. Его же не могли… но ведь его изнасиловали. Он усмехнулся в подушку при этой мысли. Он должен был стать Богом. Боги не истекают кровью, Богам не бывает больно. Он должен был спасти мир. А как он мог это сделать, если не сумел спасти даже себя самого?***
Тем утром Лайта разбудил будильник — он чуть не подпрыгнул от пронзительного звука. Едва он сел, как тут же вздрогнул от боли, что прошила низ живота. Он уже почти было решил, что весь этот эпизод лишь приснился ему. Он качнул головой, прогоняя жалость к себе, и стиснул челюсти. Мне просто нужно прийти в норму. Если не позволить этому захватить мои мысли, то я смогу с этим справиться. Лайт оделся, нанес на свое поврежденное анальное отверстие Неоспорин и вышел в комнату, где уже сидел Рюдзаки. — Надеюсь, ты хорошо поспал, Лайт-кун, — сказал Эл, не отрывая глаз от экрана компьютера. Лайту хотелось усмехнуться — этот комментарий детектива прозвучал как легкая насмешка. — Да. Спасибо, Рюдзаки, — ответил Лайт, осторожно садясь на стул и входя в свой аккаунт, чтобы просмотреть сегодняшние данные. — Есть что-нибудь новое? — М-м, — промычал Рюдзаки, беря с тарелки пончик и отправляя кусочек в свой широко открытый, приветливо встречающий еду рот. L покачал головой. — Новых сведений не поступало, Лайт-кун. Лайт кивнул и принялся читать сводки о преступниках, убитых за сегодня, однако он особенно не вчитывался. Рюдзаки искоса поглядывал на него своими неестественно огромными глазами. Он знал. Эл знал, что с ним что-то не так. Он видел, каким слабым вдруг сделался Лайт — каким чертовски грязным. Он должен был стать Кирой. Как он допустил такое? Он перечитал заметку о человеке, которого в тот день убила Миса — тот беспорядочно спал с женщинами, зная, что у него СПИД. Его глаза расширились — он об этом не подумал. А что, если теперь ему передалось какое-нибудь венерическое заболевание? Он тяжело сглотнул, но лицо его оставалось спокойным. Нужно было расслабиться… он сделал глубокий вздох. — Ягами-кун хорошо себя чувствует? — спросил Рюдзаки с надутой из-за очередного куска пончика левой щекой. — У тебя усталый вид. — Нет… — Лайт прокашлялся и снова уткнулся в свое задание. — Я в порядке. — Хорошо, потому что за сегодняшний день Кира убил уже с десяток преступников — включая человека, задержанного в момент ограбления, во время которого были убиты два клерка, — сказал Эл своим раздражающе ровным голосом. У Лайта было такое чувство, будто детектив насмехается над ним. Притворяется, будто все нормально, ублюдок, а ведь было ясно как день, насколько Лайт отвратительный. Кира? Ха! Он больше не заслуживал этот титул. Останавливать преступников? Верно, он уже доказал свою склонность к этому. Нет. Он больше не был Кирой. Настоящим Кирой. У него было чувство, словно он под наркозом — словно его парализовало каким-то неизвестным наркотиком, что вырвал из него душу и в клочья разорвал его чистоту. Теперь ничто не имело значения. Да и с чего бы? Он сомневался, что когда-нибудь забудет этот день — а ведь в ближайшие несколько дней Рэм придет, чтобы убить Эл. Еще он осознал, что мысль о смерти L теперь не доставляет ему такого удовольствия. То, выживет ли он сам, тоже не особо его волновало, но и в смерти детектива больше не было того садистского чувства удовлетворения; он больше не мог быть Кирой. Его использовали, уничтожили и… испортили. Теперь он знал, что не был Богом. Он даже не был уверен, что теперь являлся полноценным человеком. У людей есть душа, так? Ему казалось, что теперь у него ее не было. У него болел зад, а еще голова раскалывалась из-за ужасной мигрени, но внутри не было ничего. Он вдруг понял… что не может беспокоиться о том, что с ним происходит — что уж говорить обо всем мире. Он пил кофе и слушал умозаключения Рюдзаки; все из них были верными. Он ничего не говорил — разве что кивал и негромко бормотал в знак согласия. Как он мог жить в этом мире, с этими людьми? Эти люди ничего не знали об истинном зле. Они считали злом Киру, ха! Кира уж точно не был злом. Он останавливал людей, которые творили ужасные вещи — подобные той, что случилась с ним! Он был Кирой! Он мстил за всех хороших людей во всем мире! Так было раньше. До прошлой ночи. До того, как из него все вырезали — все его достоинство и гордость. До того, как его заставили давиться собственным унижением на глазах у другого существа, восставшего против Бога. На глазах у того, кто был могущественнее Лайта. Но нет, никто ведь не мог быть могущественнее Бога! И все же кто-то оказался сильнее Лайта… что значило лишь одно… Что Лайт — не Бог. — Лайт, — во время обеденного перерыва к нему зашел отец. Сам Лайт в это время работал — он просто-напросто выдавал собственное отсутствие аппетита за яростное желание поймать Киру. — Ты уверен, что не хочешь пойти со мной? Внизу его желудка дернулось нечто холодное и тугое — чувство, которое он смутно определил как страх. Страх выходить наружу и покидать это здание. Что, если тот человек был там и только и ждал возможности снова напасть на Лайта? Его внутренний гений знал, что это глупо, но все равно. Все указывало на то, что нападавший был серийным насильником, оппортунистом, а не тем, кто преследовал одного и того же человека, чтобы снова и снова на него нападать. Лайт вообще сомневался, что когда-нибудь снова увидит этого человека. А если бы и увидел, то не узнал бы. Он не видел лица ублюдка. — Да, пап, я в порядке, — Лайт натянул на лицо лучезарную улыбку. — Я… правда хочу поймать Киру. Я посвятил себя этому делу. — Ладно, Лайт, как скажешь. — Его отец кивнул и зашагал к двери, по пути поправив очки и надвинув их на переносицу. Но Лайт вовсе не посвящал себя поимке Киры. Он даже больше не посвящал себя тому, чтобы быть Кирой. Руки. Грубость. Холод. «Нет!» Рык. Молния. Штаны Лайта, сдернутые к коленям. Руки. Боль. «Ааааа!» Лайт чуть заметно вздрогнул и испустил вздох, и Рюдзаки окинул его каким-то странным взглядом. Лайт закрыл глаза, возвращая себе хладнокровие, а потом одарил Эла легкой улыбкой и снова повернулся к компьютеру — так, словно ничего не произошло. Впрочем, стоило ему снова уставиться в монитор, как он нахмурился: он вдруг понял, что это бессмысленно. Зачем ему работать, если он и есть Кира? Нет, он был Кирой. Теперь он не Бог. По сути, ему теперь было наплевать, жив он или мертв. Для Лайта это было невообразимо странно. У него никогда не было той подростковой депрессии, через которую проходят многие другие дети. Той самой, во время которой думаешь о самоубийстве и порезанных венах. Он даже не мог припомнить, когда ему не хотелось бы жить. Каждый раз, как он слышал о самоубийстве по новостям, ему казалось, что эти подростки просто незрелые и не могут адекватно смотреть на свою жизнь и свое прошлое. Но… нет. Он не станет себя убивать. Это было бы… не в стиле Лайта. Он никогда бы не занес нож над собственным запястьем и не накинул бы петлю на шею, никогда бы не прыгнул с крыши здания и не наглотался бы таблеток. И его похороны были бы по нормальному парню из разряда «никто и подумать не мог, что он совершит такое». Все бы решили, что должны были увидеть в нем грусть, которой при жизни не было. Лайта не заботила смерть, но его сильная воля к жизни вдруг пропала. К концу дня по настоянию Соичиро Лайт наконец отправился в свою комнату спать. Впрочем, сперва он пошел в душ. Он тер и тер свое тело — почти злясь на собственные руки за то, что те не могут его отмыть. Нахмурился и вышел, стараясь не смотреть в зеркало. Он вытерся насухо, вспоминая, кем он должен был стать. Кирой. Кирой, черт побери! Он должен был принести в мир справедливость! А теперь… теперь он стал жертвой и… понял, что хоть и стал ненавидеть преступников еще больше… Ему теперь было плевать. Он просто хотел, чтобы все кончилось. Но он не мог совершить суицид, как уже до этого решил. Это была бы дурацкая смерть, да и к тому же ему не нравилась мысль о том, что по нему будут скучать. Его отец, мать, сестра… он не хотел, чтобы единственным воспоминанием о нем и его теле были его перерезанные запястья. Нет. И он совершенно точно не хотел, чтобы кто-то решил, будто он трус. Потому что он не трус. Нет. Суицид был исключен. Вообще-то, был лишь один способ умереть так, чтобы его отец, мать и сестра не стали по нему скучать. Он мог признаться в том, что он — Кира. Рюдзаки был бы в восторге. Лайта бесила эта мысль. Ему не нравился Рюдзаки, но больше он не чувствовал необходимости убивать его. Потому что если он убьет Эла, то его отец и следственная группа, которые высоко ценили детектива, лишь приговорят его к пожизненному заключению вместо смертной казни. Так не пойдет. Тогда он застрянет в камере с кем-нибудь, кто тоже может попытаться напасть на Лайта. Нет. Лишь Рюдзаки позаботится о том, чтобы он умер — и, возможно, его отец, если будет чувствовать то же, что во время его заточения. Он почти забыл об этом. Он не хотел, чтобы его убил отец, но если это был единственный способ… что ж, ладно. Если он признается в том, что он — Кира, перед всей следственной группой, то его отец почти наверняка убьет сперва его, а потом и себя, как и говорил раньше. Однако он боялся — и нахмурился, стоило ему это осознать. В последнее время он слишком многого боялся. Боялся выходить, боялся, что это повторится, а теперь боялся смерти и того, куда в итоге попадет — в ад или рай. Может, в чистилище? Это было последнее заключение, к которому он смог прийти — единственное направление, куда могла бы отправиться его душа. Он сел на кровать и покачал головой, вздохнув. Это было нормально — захотеть все бросить — для… людей, подобных ему? Он еще никогда не был в таком положении, и его мозг отчаянно пытался найти выход. Были жертва, преступник и те, кто пытались помочь жертве — либо эмоционально, либо засадив преступника за решетку. Лайт думал о себе как о последнем, но, по правде, теперь он мог считать себя всеми сразу. Хотя он не считал себя преступником. Он помогал миру, пока был Кирой, и никогда не станет об этом жалеть. Никогда. Он… не уйдет, а уволится. Да. Он уволится, так лучше всего сказать. Уволится. Уйдет в отставку. Ретируется. «Сдастся» звучало так, словно он опустит руки, а это было не так! Просто раньше он был Ягами Лайтом, а теперь он себя им не чувствовал. Теперь, когда он столкнулся с такой травмой, попытки создать утопический мир были... бессмысленны. Потому что даже теперь в этом мире, охваченном страхом перед Кирой, какой-то человек проигнорировал его закон. Лайт скользнул под одеяло и принялся обдумывать план. Он думал о том, как поступит, и как отреагируют на это люди. Миса придет завтра, поэтому он продумал, какие указания ей даст. Он представил реакции следственной группы. Он так хорошо все обдумал, что предположил даже то, какой будет его смерть. Он осознал, что будет напуган до самого конца. А, может, и после конца — в зависимости от того, куда попадет его душа. Лучше всего для него будет… полностью исчезнуть. Просто перестать существовать. И тогда он перестает помнить. И с этой обнадеживающей мыслью Лайт погрузился в сон.***
На следующее утро Лайт снова принял душ. Он встал почти за час до будильника из-за ночного кошмара. Он находился в темной комнате без окон и дверей, но в ней был кто-то еще — он слышал чужое дыхание. Но этот кошмар не имел значения, так что он отключил будильник и прошел в зал, где Рюдзаки — что было неудивительно — уже сидел в своей обычной позе и пристально вглядывался в многочисленные экраны. Он поднял на Лайта широко распахнутые глаза. По какой-то причине Ягами не мог так долго выдерживать зрительный контакт. Он решил, что нелогично считать, будто детектив видит и знает, что с ним случилось. Эта мысль была непроизвольной. И все-таки… — Доброе утро, Лайт-кун, — поприветствовал его Эл своим обычным мягким голосом. — Доброе, Рюдзаки, — ответил Лайт — а потом кивнул и сделал себе чашку кофе. Он заметил, что Эл отпивал чай из своей чашки, и перед ним на тарелке лежал наполовину съеденный кусок торта. — Не рановато ли для торта, Рюдзаки? — Лайт попытался приподнять уголок рта в вымученной улыбке и прошел к своему месту. — Для меня это не рано, Лайт-кун, а, наоборот, очень поздно, — ответил Рюдзаки, вызывающе отправив вилку в рот. — К тому же… для торта никогда не бывает слишком рано. Лайт кивнул, словно понимал, но был не согласен. — Ты рано встал, Лайт-кун, — отметил Рюдзаки, устремив взгляд в монитор. — Обычно ты не просыпаешься еще по меньшей мере полчаса. Ты плохо спал? — Нет, все в порядке. Просто проснулся и решил пораньше начать день, — соврал Лайт, намеренно уходя от ответа. Если Эл и заметил — а он, конечно же, заметил, — то никак это не прокомментировал; лишь начал читать сводки. Спустя три часа прибыл Айзава, а вскоре и Соичиро. Мацуда пришел на пятнадцать минут позже. После этого Лайт перестал обращать на них внимание — он сосредоточился на людях, убитых Мисой. Хм. Это будут ее последние жертвы. Это было странно. Он подумал, как отрегирует Рюдзаки, когда он признает свою вину. Хоть он и размышлял над этим на протяжении всей прошлой ночи, он не мог предугадать настоящую реакцию Эл. Обрадуется ли он, узнав, что все это время был прав во всем, или почувствует облегчение, что наконец-то поймал Киру? Хоть Элу и станет легче от того, что такой убийца — кем он был по мнению Рюдзаки, но не Лайта, — перестанет разгуливать на свободе, Лайт также понимал, что для детектива это не будет победой. Потому что Лайт признается, и хоть он проиграет это сражение, войну он выиграет, потому что Рюдзаки не сможет его разгадать. В конце концов, Лайт отступит сам и по своим собственным причинам. Элу же придется весь остаток жизни провести с мыслью, что он так и не раскрыл это дело. Эта мысль доставила Лайту какое-то больное удовольствие — он перевел взгляд на Эла, представляя, как будут выглядеть эти глаза, когда он скажет ему, что тот был прав во всех своих подозрениях. Это будет… увлекательно. Лайт опустил локоть на стол и подпер рукой подородок, борясь с порывом протереть глаза, болящие от яркости компьютерного экрана. Сердечный приступ за сердеченым приступом… а что, если они убьют его при помощи Тетради Смерти, в качестве причины вписав тепловой удар? Хм. Это явно будет лучше электрического стула, хоть он и предпочитал смертельную инъекцию. Просто. Безболезненно. Но постойте. Разве не Рюк должен будет его убить? И будет ли это вообще теперь иметь значение для Шинигами? Если его больше не интересовал Лайт, захочет ли он убивать его? Без разницы, подумал он. Главное, чтобы все это кончилось. Потому что он не настолько хорош, чтобы быть Богом — не теперь. Вскоре зашел Ватари и сообщил Лайту о том, что пришла Миса. Он кивнул и вышел в коридор, чтобы встретить свою «девушку» и дать Мисе указания. Он знал, что его не услышат, так как часть штаба не прослушивалась, и что Миса сделает все, что он ей скажет. Он надеялся лишь, что она не станет задавать слишком много вопросов. — Миса! — Он улыбнулся. Она повернулась к нему и с детской, радостной улыбкой бросилась ему навстречу. — Лайт! — воскликнула она, забрасывая руки ему на шею. Лайт чуть не дернулся от ее прикосновения. «Нет». «Ааааа!» Но у него лишь немного перехватило дыхание. Он умел с виду оставаться спокойным, поэтому медленно обвил руками тонкую талию Мисы. — Миса-Миса та-а-ак сильно скучала по Лайту! — завизжала она. — А Лайт скучал по Мисе-Мисе? — Да, Миса, я скучал, — прошептал Лайт ей в ухо. Он увидел Рюка, парившего за ее спиной и смотревшего на Лайта с этой своей извечной жутковатой ухмылкой. — А теперь мне нужно, чтобы ты выслушала меня и сделала все, что я скажу, ладно? Отстранившись и сжав обе ладони Лайта в своих, она горячо кивнула и растянула губы в сияющей улыбке. — Да! Миса-Миса сделает все, что ты захочешь! — Принеси завтра Тетрадь Смерти, — сказал ей Лайт. — Спрячь у себя под блузкой, а когда обнимешь меня, помоги сунуть ее мне под рубашку. — Но они ее найдут… — проговорила Миса, округлив глаза. — Просто сделай так. Ладно, Миса? — спросил Лайт с таким ласковым выражением лица, будто он ее умолял. Миса тут же воспряла духом. — Ну конечно, Миса все сделает! — улыбнулась она. — А что с L? Ты сказал, он… — Я все отменил, — сказал Лайт. — L не умрет. — Что…? — Миса нахмурилась и слегка выпятила нижнюю губу. — Но я думала, так хочет Лайт! — Он снова меня подозревает, — солгал Лайт. — Он опять сказал, что если в скором времени умрет, то я и есть Кира. Не знаю, почему, но он снова решил, что я — Кира. — Н-но… — начала Миса растерянно. — Разве это не еще одна причина, чтобы… Лайт с неохотой наклонился и глубоко ее поцеловал. Он внутренне поежился, когда ощутил вкус ее губ. Почувствовав, как ее пальцы чуть впиваются в его ладони, он отстранился. Она выглядела ошарашенной — как тогда, когда он поцеловал ее в последний раз; на щеках выступил легкий румянец, а большие глаза затуманились. Она тихо захихикала. — Ладно, хорошо, я принесу, да, — согласилась Миса. Лайт улыбнулся и поглядел на Рюка — тот смеялся в своей раздражающей манере. Гы-гы. — Давно не виделись, Рюк, — пробормотал он. Боюсь, мы скоро расстанемся. — В следующий раз не приходи с ней. — Как скажешь, Лайт. — Рюк пожал плечами и склонил голову, и его висячая серьга в виде сердца звякнула о его лицо. — Ладно, увидимся завтра, Миса. — С этими словами Лайт снова зашагал в конференц-зал. — Миса-Миса сделает так, как сказал ее рыцарь! — крикнула она ему вслед. Лайт коротко махнул ей и скрылся за углом.***
Снова оказавшись в комнате с Рюдзаки и остальными, Лайт занял место в нескольких метрах от Эл и начал просматривать данные, оставшиеся с утра. Все, что ему теперь нужно было сделать — дождаться завтрашнего дня; если ему повезет, он даже сможет избежать разговоров. К несчастью, удача была не на его стороне, и ему пришлось говорить с Рюдзаки — тот спросил, не заметил ли Лайт ничего необычного. Решив, что это все равно не навредит, Лайт рассказал Рюдзаки о том, чего тот еще не знал: — Я просто раздумывал над тем, как можно убить бога смерти… Эл с интересом на него взглянул. — И к чему же ты пришел, Лайт-кун? — Ну, они явно не могут умереть естественным путем спустя какое-то количество времени — они в каком-то смысле «бессмертные», и их имена нельзя вписать в Тетрадь, — продолжил Лайт. — Тогда как еще их можно убить? Им нельзя нанести физический вред и нельзя убить с помощью Тетради Смерти. Я решил, что единственный логичный вариант — это что они умрут, если «нарушат правила». — Продолжай, — произнес Эл своим монотонным голосом. Теперь его отец, Мацуда и остальная часть следственной группы также внимательно слушали его заключение. — Так вот, если их работа — убивать людей, делая их жизнь короче, то было бы логично предположить, что они нарушат правило, сделав чью-нибудь жизнь длиннее, — продолжил Лайт, в определенный момент замолкнув, чтобы изобразить задумчивость. — Значит, если Шинигами увеличит продолжительность чьей-нибудь жизни, то, вероятно… умрет. — Но это совершенно бессмысленно! — Мацуда моргнул. — Ведь… Тетрадь Смерти не удлиняет жизнь — она убивает людей! — Не думаю, что Лайт-кун имел в виду, будто сам объект удлиняет жизнь, — спокойно сказал Рюдзаки, внимательно глядя на Райто и раздумывая над его объяснением. Лайт почти слышал его мысли: что все это значит? Если он Кира, то не стал бы рассказывать мне нечто подобное. И тем не менее: — Думаю, Лайт-кун хотел сказать, что боги смерти удлиняют чью-то жизнь, обрывая чью-нибудь еще. — Именно. — Лайт кивнул. — Вроде как если они убьют того, кто собирался убить другого, то человек, которого чуть не убили, будет жить дольше. Логично? — Это… допустимо. Если окажется, что все это — правда, то эта информация даже может оказаться полезной, — ответил Рюдзаки. — Но…но… зачем Шинигами это нужно?! — в отчаянии спросил Мацуда, глядя на Соичиро в поиске поддержки. Отец Лайта, совершенно сбитый с толку, встал. — В смысле… Шинигами не стал бы этого делать, так? Зачем им спасать человека? — Возможно… — Лайт сделал паузу и отвернулся, желая придать себе чуточку смущенный вид, — стал бы, если бы влюбился в человека? Рюдзаки моргнул и отхлебнул свой чай. Когда он отставил чашку, на его губах играла легкая улыбка. Он открыл рот и заговорил: — Интересно, — заявил Эл. — Если версия Лайт-куна правдива, то единственный способ убить Шинигами — заставить его влюбиться в человека. Лайт кивнул. — Это интересно, и в то же время неактуально, — продолжил он невозмутимо. Мацуда и Соичиро пожали плечами. Лайта раздражала эта самоуверенность Эл. — Ладно, следующие откровения я оставлю при себе. — Он снова отвернулся к монитору. — Я совсем не то имел в виду, Лайт-кун, — произнес Рюдзаки, спокойно глядя на Лайта. — Я лишь хотел сказать, что нам никак не удастся использовать эту информацию. Однако любопытно, что ты вложил в это открытие столько времени, и все-таки оно оказалось не бесполезным. Только не в данный момент. Ты полагаешь, что Рюк или Рэм могут влюбиться в кого-то из нас? Лайт снова взглянул на Рюдзаки, и его глаза сузились. — Нет. Эл кивнул и снова уставился в экран компьютера. Лайт же вернулся к своему; впрочем, комментарий Рюдзаки вывел его из себя чуть больше обычного. Он чертовски ненавидел Рюдзаки и его снисходительный тон. Черт бы его побрал. Лайт с нетерпением ждал, когда увидит беспомощность на лице детектива, когда ему откроется. Он с нетерпением ждал смерти, чтобы избавиться не только от худшего эпизода в своей жизни, но и от L. От этого конченого ублюдка.***
Той же ночью Лайт лупил стену. Она была тверже лица Рюдзаки, но его это не останавливало. Он в очередной раз принял душ и все равно не стал чистым. Это было несправедливо. Он должен был стать парнем, убивающим преступников, а не становиться их жертвой! Во всем был виноват тот человек. О, как бы он хотел узнать его имя! Он бы воспользовался Тетрадью Смерти, чтобы убить его наихудшим способом. И начал бы с кастрации. Он лег спать, и ему снова приснился кошмар — тот же самый. Он проснулся весь в поту — задыхаясь и отчаянно пытаясь глотнуть хоть немного воздуха своими стесненными легкими. Сердце громко стучало в ребрах, и он в панике оглядел комнату. Черт. Ватари и Рюдзаки будут просматривать запись. Вот дерьмо. Если они его спросят, ему придется солгать. Он взглянул на часы: два часа ночи. Он проснулся на час раньше, чем вчера. Он мог встать и пойти к Рюдзаки; в противном же случае Рюдзаки увидит, что он уже два часа сидит без дела в своей комнате. Это обязательно приведет к спору, в котором Лайту не хотелось бы участвовать — Битва их разумов всегда забавляла Лайта, но он подозревал, что любой грубый физический контакт может вызвать другое воспоминание, чего он хотел бы избежать. Лайт снова принял душ. Одевшись и обувшись, он выскользнул из спальни и прошел в конференц-зал — где, как и всегда, сидел Эл и молча читал. Лайт налил себе кофе и сел на свое место слева от Рюдзаки — тот поприветствовал его очередным «доброе утро». Лайт ответил ему тем же и принялся читать список убитых. Рюдзаки приводил его в бешенство, но Лайт упивался мыслью о том, что случится позже. Скоро все кончится. Он больше не будет жить, вынужденный переживать все заново… вынужденный терпеть весь этот ужас. А еще сможет увидеть лицо Рюдзаки. О да, ему понравится. Возможно, он будет в шоке — не из-за того, что Лайт — Кира, а из-за того, что он это признал. Возможно, он… что ж, бессмысленно было предполагать. Рюдзаки был непредказуем. Все, что знал Лайт — это что скоро он будет свободен. Мир изменится, хоть он и не будет больше вершить над ним суд. Все будут думать дважды, прежде чем совершить что-нибудь плохое. Теперь, когда люди всегда испытывают страх перед внезапной смертью, в мире будет гораздо меньше преступности. Даже если полиция сообщит всем, что Кира пойман и убит, они всегда будут сомневаться. Всегда будут бояться. Когда все прибыли, день стал тянуться медленнее. Как бы ни было страшно Лайту это признавать — и он не признался бы в этом даже самому себе, — но ему нравилось проводить время с Эл. Он был единственным, с кем Лайт мог говорить на равных и чей разум мог сравниться с его собственным. Ему будет не хватать их небольших словесных перепалок и бесед — но только не самого L. Никогда. Наконец, Ватари сообщил о прибытии Мисы, и сердце Лайта подскочило к горлу. Однако выражение его лица осталось бесстрастным — он кивнул, вышел из комнаты и направился туда, где ждала его Миса. Он ощутил, как что-то ворочается внизу его живота, но этот признак беспокойства был единственным. Подойдя к Мисе, он позволил ей обнять себя — и вдруг ощутил прохладную обложку Тетради Смерти, задевшую гладкую кожу живота, когда та скользнула ему под рубашку. Миса отстранилась и радостно ему улыбнулась. — Миса-Миса сделала так, как просил ее Лайт! — И ты очень хорошо потрудилась, Миса, — прошептал ей Лайт. — А теперь, Миса, я хочу, чтобы ты отдала мне ее во владение. И никаких вопросов, идет? — Но… — Она прикрыла рот ладонью и залилась краской. — Ладно. Раз Лайт говорит никаких вопросов, значит, Миса-Миса не станет их задавать! — Спасибо, Миса. — Лайт кивнул и зашагал прочь. — Постой, Лайт, ты разве не хочешь поцеловать Мису на прощание? — крикнула Миса, и Лайт мысленно вздохнул. Он обернулся, чмокнул ее в губы и медленно зашагал обратно в конференц-зал. Стоило ему подойти к двери, как он сделал глубокий вздох. Вот и все. Если он хотел дать задний ход, то сейчас было самое время. Лучше было бы сделать это до того, как Миса сунула ему под рубашку Тетрадь, но теперь счет шел на минуты. Он мог бы догнать Мису и вернуть ей тетрадь, если бы захотел. Он уже почти развернулся, как вдруг… Толчок. Руки. «Нет». Холод. Боль. «Ааааа!» С силой зажмурившись, Лайт мысленно успокоился. Нет. Он больше не сможет жить с такими воспоминаниями. Он сойдет с ума. Возможно, вскоре ему станут сниться кошмары со всей этой сценой, деталь за деталью. Каждая точка, где касались его чужие пальцы. Каждый вскрик, каждая дорожка слез, каждая вспышка боли. Лайт не плакал с самого рождения — и никогда не делал этого из-за эмоциональной боли. Но физическая боль была чем-то совершенно иным. Он все еще прихрамывал при ходьбе. Он схватился за дверную ручку; та оказалась холодной и твердой под его пальцами. Он был рад, что у него не вспотели руки, и пытался сохранять дыхание ровным, хоть то и грозилось сбиться с ритма и сделаться рваным. Ну уж нет. Лайт был спокоен. Лайт всегда был спокоен. Он был спокоен, открыв дверь. Он был спокоен, ступив внутрь. Он был все еще спокоен, когда закрыл ее за собой. Он сел на стул и снова прокрутил в голове все то, что запланировал прошлой ночью — зная, что именно скажет Эл, и что Лайт на это ответит. Он предположил, что ему зададут вопросы. Предположил, что Мацуда начнет как идиот хватать ртом воздух, Айзава нахмурится, а его отец… его отец будет выглядеть так, словно у него разбито сердце. Лайту не очень хотелось видеть лицо Соичиро. Так что он взглянул на Рюдзаки — устремил темно-янтарные глаза на детектива и упорно прожигал его самого и его сгорбленный силуэт тяжелым взглядом. Разумеется, очень скоро Эл оторвался от чтения и поднял взгляд на того, кто так беззастенчиво его рассматривал. Какую-то секунду Рюдзаки не заговаривал — лишь раздумывал, что может означать этот странный взгляд. Не отыскав в своем космическом уме никакого объяснения, Эл сказал спокойно: — Лайт-куну следует работать над делом. Лайт ощутил, как сердце бешено бьется о клетку ребер — как у приговоренного к смертной казни, которого от ее исполнения отделял лишь час. — В этом нет нужды, Рюдзаки. Рюдзаки моргнул. — Почему же, Лайт-кун? Лайт уже было замолк, но понял, что Эл воспримет это как признак слабости. Вместо этого он всмотрелся прямо в эти ониксовые глаза и расправил плечи, пока те в знак поражения не поникли. — Потому что Кира и так расскажет правду. — Это признание, Лайт-кун? — спросил Эл тоном, который можно было посчитать оскорбительным, если бы только Лайт не был Кирой. Но он был им, и поэтому ответил лишь: — Да. Рюдзаки не знал, что на это ответить. Он не открывал рта, боясь, что в этом случае оттуда вылетит какая-нибудь бессмыслица. Лайт слышал, как смолкли позвякивание ключей и кликанье мыши, как стих скрежет стульев по полу, а на смену им пришли пристальные взгляды. Его отец и остальная часть следственной группы глядели на него во все глаза. Он лишь невозмутимо смотрел на них в ответ. — Лайт, — Черт. Это был его отец. — Ты… Да быть того не может! Это какая-то очень глупая шутка. Твое заточение доказало, что ты — не Кира… — Правило о тринадцатом дне — фальшивка, — сказал Лайт, не в силах встретиться глазами с отцом и упрямо прожигая взглядом Рюдзаки — тот в ответ смотрел на него с непроницаемым выражением на лице, и по нему нельзя было сказать, рад он или опечален. — Рюдзаки был прав. Как и по поводу того правила, что как только Тетрадь Смерти будет уничтожена, любой, кто прикасался к ней, умрет. Соичиро уставился на него, разинув рот; глаза безумно распахнулись. Мацуда, как он и ожидал, принялся хватать ртом воздух, а остальная часть следственной группы была словно в шоке и ярости одновременно. — Я придумал их, чтобы меня не вычислили и чтобы вы не уничтожили Тетрадь, — сказал им Лайт. — Но… ты… не… — запнулся Мацуда. — Все это время…? — В какой-то момент я потерял память, — объяснил Лайт, переводя взгляд на молодого полицейского. — Если отказаться от Тетради Смерти, то тут же забываешь все, что с ней связано. — Так, значит, когда ты был в заточ… — Да как вы можете оставаться такими спокойными?! — Лайт рассчитывал на этот взрыв Соичиро. Это было неизбежно. Существовала 24%-ная вероятность того, что отец застрелит его после признания. — Кира… Лайт — Кира… мой сын! — … да, я — Кира, — согласился Лайт, избегая его взгляда. Рюдзаки все еще молча смотрел ему в лицо. Лайт поймал себя на мысли, что больше всего его беспокоит реакция Рюдзаки. — Ты… ты… — И вот тогда Соичиро потянулся за оружием. Рюдзаки вдруг поднял руку, и его голос прорезал вызванный Соичиро шум. — Пожалуйста, Ягами-сан, не совершайте необдуманных поступков, — спокойно попросил Эл, все еще не сводя глаз с Лайта. Это крайне нервировало; Лайт ощутил, как волосы у него на голове встают дыбом. — Но… он мой сын… — Да, он Ваш сын, Ягами-сан, — согласился Эл. — Но давайте выслушаем всю историю, прежде чем решим, что с ним делать. — Я… — Соичиро обливался потом и отчаянно ловил ртом воздух. Взволнованный и напряженный, он выглядел так, будто вот-вот заплачет. Круги под его глазами стали больше и темнее, чем утром, да и сам он будто постарел на десять лет. — Да. Разумеется. Ты… ты прав, Рюдзаки. Я позволил эмоциям взять над собой верх. — Мне жаль, — сказал Лайт, и Соичиро взглянул на него чуть ли не с надеждой во взгляде. — Не за то, что убивал преступников. Я по-прежнему считаю, что был прав. Мне кажется, я заслужил награду, а не наказание, за то, что делал мир лучше. Но общественные законы не допускают такого, и мне жаль, что один из тех, кто приводил эти законы в исполнение, оказался тем, кто за меня переживает. Соичиро ничего на это не ответил. У него был затравленный, усталый взгляд, и Лайт вдруг подумал, что этот взгляд напоминает ему его собственный, когда он не пытался казаться собранным. — Лайт-кун, — произнес Рюдзаки, и на этих словах бровь Лайта поползла вверх. Интересно, что Эл не изменил своего дружеского обращения. — Расскажи нам всю историю с того момента, как ты нашел Тетрадь Смерти, до этой самой минуты. — Я был в школе — я смотрел в окно и вдруг увидел, как она падает с неба… Он рассказал им о том, как нашел ее; как прочитал и решил, что это лишь чья-то дурацкая шутка. Он рассказал им, как решил опробовать Тетрадь и как обнаружил, что сразу после этого кто-то умер. Потом — о том, как попытался снова, зная, что понять наверняка можно лишь с двух попыток. Он рассказал им, как появился Рюк, и как он разозлился на Линда Эл Тейлора за то, что тот так грубо отозвался о его цели. Он рассказал им, что это было глупейшей ошибкой, которую он никогда бы не совершил снова. Он рассказал им о встрече с Рьюгой и об их игре в теннис; о том, как познакомился с Мисой, у которой были "глаза", и которая хотела стать его девушкой. Он поведал им о своем гениальном плане согласиться на заточение и лишиться памяти; о том, что к тому моменту, как он вышел бы оттуда, Рэм пришлось бы убить L, чтобы Миса осталась жива, и как он все-таки не позволил богу смерти убить его. Потом он достал из-за пояса вторую Тетрадь Смерти и швырнул ее на стол перед Рюдзаки, отчего та чуть ли не упала на нетронутый кусок торта. Спустя долгое время молчания Рюдзаки сказал: — Мне не верится. — Я все понял! — закричал Мацуда, хватаясь за волосы. — Это… это Лайт, да? Я… — Ты не так меня понял, Мацуда, — сказал Эл, закатив свои огромные темные глаза. — Я имел в виду, что не верю в это. Глаза Лайта подозрительно сузились. — Хочешь сказать, что когда я отрицаю, что я — Кира, ты меня подозреваешь, а как только в самом деле признаюсь, что я — он, твои подозрения тут же рассеиваются? — Нет, Лайт-кун, — возразил Эл, снова устремляя взгляд на Лайта. — Я имею в виду, что если ты и в самом деле Кира, то ты не стал бы мне об этом рассказывать. Нет никакой причины так поступать. Мои подозрения на твой счет были в лучшем случае необоснованными и случайными. — Так… значит, ты думаешь, что я кого-то прикрываю, — сказал Лайт с отвращением. — Нет, я не верю в то, что Лайт-кун стал бы отдавать за кого-то жизнь, если бы у него была возможность этого не делать, — ответил Эл. — Тогда что ты хочешь сказать? — спросил Лайт, пытаясь подавить вздох раздражения. Он старался не смотреть на остальных членов следственной группы — особенно на своего отца, который, скорее всего, по-прежнему смотрел на него своими старыми, усталыми, печальными глазами. — Если верить Тетради Смерти, действия человека можно контролировать в течение двадцати трех дней до момента его смерти, — произнес Рюдзаки, отправляя в рот кусок своего шоколадного торта. Лишь L мог есть в такой ситуации. — Поэтому я утверждаю, что кто-то может контролировать Лайт-куна перед тем, как он умрет. Он сделал глоток чая. — Возможно, там написано «Ягами Лайт: верит в то, что он — Кира, и признается в этом полиции. Умирает в день X», или что-нибудь подобное, — произнес Эл, глядя на свое отражение на ложке, зажатой между большим и указательным пальцами. — Это единственное заключение, к которому я могу прийти, исходя из этого признания. У Лайта было такое чувство, будто он проглотил что-то мерзкое и кислое. Рюдзаки что, был идиотом? Нет, он был невероятно умен. Раздражающе умен. Но, черт возьми, это было слишком умно — даже больше, чем ожидал или хотел бы Лайт. Он ведь был Кирой! Эл должен был арестовать его, убить его, а не… не вот это. — Я — Кира. Показать тебе, как легко для меня будет прямо сейчас убить какого-нибудь преступника? — спросил Лайт с вызовом в голосе. — Если ты поверил в то, что ты — Кира, то это, конечно, будет легко для тебя, — заметил Рюдзаки, пожав плечами. — Итак, Лайт-кун, у твоего признания есть конкретная причина?.. — Я устал. Я… ухожу на покой. Вот и все. — выплюнул Лайт, говоря явную ложь — как и все те люди, которых он убил и которые теперь были под землей. Будто он стал бы рассказывать им о том, что причина, по которой он не хотел больше жить — это потому что его изнасиловали, и он не хотел больше об этом помнить. Он был так чертовски слаб — даже теперь. Отвращение к себе жаркой горечью подступило к горлу. «Нет». Боль. «Ааааа!» — Значит… Рюдзаки, — заговорил Соичиро — тихим, хриплым голосом. — Неужели… ты хочешь сказать, что мой сын — не Кира, и что его заставили признаться в этом под действием другой Тетради Смерти? — Вероятность этого равна 85%. — Рюдзаки кивнул. Соичиро плюхнулся на стул, чувствуя, как все тело пронизывают облегчение и надежда. Нет, подумал Лайт. Нет, только не это. Не может такого быть! К черту Рюдзаки и его непредсказуемость. Он предполагал, что отец может убить его, или что его официально арестуют и казнят, или что-то даже менее законное, что пришло бы Эл в голову, но это… нет. Ни за что. Какого черта вообще происходит?! — Лайт-кун, я вынужден просить тебя позволить мне произвести еще одно лишение свободы, — сказал Рюдзаки, скользнув по губам серебристыми зубьями вилки. — Всего двадцать три дня совместного проживания на восемнадцатом этаже со мной. Если в течение этого времени ты умрешь, значит, ты не являешься Кирой; если ты не умрешь, я поверю в то, что ты — он. Это был абсурд. Лайт нахмурился. — Почему ты это делаешь? — Потому что мне нужна правда, Лайт-кун, — сказал Эл — а потом позвонил по телефону Ватари. Скоро их отведут на восемнадцатый этаж. Лайту ничего нельзя брать с собой, всем необходимым его обеспечат в комнате — так ему сказали. Эл знал, что что-то не так, и вне зависимости от того, был ли Лайт Кирой, он хотел узнать, что именно. Он был уверен, что за двадцать три дня сможет разгадать этот ребус. Ему нужно было раскрыть не целое дело, а одного-единственного человека. Он отыщет причину поступков Лайта, чего бы ему это ни стоило. Это была головоломка, а их он любил не меньше, чем сахар. Лайт пронзил Эла свирепым взглядом, жалея, что не может узнать, что скрывается за этой черной, бескрайней радужкой его глаз. Эл хотел разгадать его, но этому ни за что не бывать. Он хмуро взглянул на Эла, а Эл, в свою очередь, хмуро взглянул на него; их взгляды схлестнулись в мрачном немом поединке. Я узнаю правду… Ты никогда не узнаешь правду… Я об этом позабочусь.