Князь Оленев

Как и в тот памятный день приезда, "жестокое телесное возбуждение пробудило черной, жаркой ночью молодого князя Оленева...". Обессиленный и раздраженный, он почувствовал себя совершенно обреченным человеком, вынужденным всю жизнь страдать от излишней горячности крови и бесстыдного воображения. Страдания его молодой плоти увеличивало то обстоятельство, что в соседней комнате слева на широкой койке лежала его несравненная Ганна. И он уж наверняка знал, что в той комнате точно так же жарко, и что Ганна, возможно, тоже страдает от истомы… Но нет, как можно! Она есть чистый ангел, чья душа не осквернена грязными помыслами. «Как я испорчен…» - ужаснулся Никита. - «Сколько еще темного и таинственного кроется в моей душе? Того, чем я не в силах управлять, которое, напротив, управляет мной». Оленев размышлял о том, как безжалостны и неуравновешенны бывают мужчины. Ведь беда не столько в том, что он жаждет удовлетворения своих физических потребностей, это естественно и не противоречит законам природы, а в том, каким образом он хочет это сделать. Его чувства распаляли картины самые невероятные и порочные, в которых порой не было и капли нежности к женщине. Очевидно, что любой юноша, читая, как герой настигает, словно охотник, вожделенную деву и силой принуждает к совершению греха, не имеет в душе ни сострадания, ни жалости к жертве. Даже не отдавая себе в том отчет, он непременно представит себя на месте насильника, и ум его будут занимать не жестокость и развращенность мужчины, а те нежные прелести юной девы, так сладострастно описанные автором. Само состояние абсолютной беззащитности девушки усиливает наслаждение. Кто знает, может быть и его притягивает незащищенность Ганны? Ведь он точно знает, что она сейчас в его руках, и стоит ему подняться, пройти в ее комнату, как она уже не сможет вырваться из его объятий. Никто не придет ей на помощь, когда он навалится на неё своим тяжелым телом. «О, как я ужасен! И как это мучительно быть рабом похоти», - вздохнул князь, поразившись тем выводам, к которым он пришел: ведь он должен быть в совершенно невменяемом состоянии, чтобы причинить Ганне боль! Это невозможно, в себе, в своей холодной выдержке он уверен. Однако как искушает она, как стройны и полны ее ноги, как тяжела ее грудь… Ганна – воплощение земной, телесной красоты, и Никита догадывался, что его мучения не закончатся, пока он не овладеет ей. Князь поднялся. На нем не было ничего из одежды и воздух из открытого окна приятно ласкал и освежал его кожу. Неожиданно он оказался в покоях Ганны. В темноте отчетливо различались изгибы ее фигуры: неприкрытые колени, томно откинутая голова, обнаженные руки. Опустившись на колено, он всем туловищем потянулся к ней и жадно вобрал в легкие воздух, дурманящий запах ее тела. Его рука сама собой потянулась к соблазнительной выпуклости ее груди, губы скользили по плечам. Князь забыл, как дышать. Единственное, что было в его сознании – это невыносимая нежность и мягкость ее плоти и безудержное желание к ней прикасаться, ощущать всем телом, губами, кончиками пальцев. Но почему его ласки безответны, а сама она неподвижна? Неужели то, что сводит его с ума, не вызывает у нее даже слабого вздоха? Никита с еще большим остервенением впился в ее губы. - Никита… барин! «Наконец, она ответила мне» - подумал князь. - Барин, просыпайтесь! - Ммм? - Вставайте! И прикройте срам – стыд-то какой! - Гаврила? Ты почему здесь…ммм, - промычал Никита спросонья. - А где нам быть-то? – фыркнул камердинер. – Никакого порядку в доме… Из моей лаборатории систематически исчезают спирт и кармин. И что прикажете делать? «Так я спал и не ходил к Ганне? - подумал Никита. – Какое разочарование!». - Вечно ты не вовремя… - пожаловался князь, сладко потянувшись, и снова провалился в сон. Дверь приоткрылась и появилась круглая голова Акулины. - Чего надо? – спросил Гаврила, недовольно сморщив лоб. Акулина стояла неподвижно, ошеломленно приоткрыв рот. - Али оглохла ты, баба? – разозлился химик и проследил за направлением ее взгляда. - Ах ты, Господи! Тьфу! Барин, - взмолился Гаврила, - да прикройте же срам! Почему об этом нужно напоминать? Уж не маленький, сами знать изволите… Он кинулся накрывать его одеялом, сползшим на пол. - А ты шо уставилась! А ну пошла вон, бесстыдница! Прочь! - Уж и поглядеть нельзя, - съязвила Акулина. – А глядеть-то и вправду есть на что, не то что у некоторых! Оленев густо покраснел и повернулся спиной, как можно надежнее спрятав предмет всеобщего интереса и волнения. Что они себе позволяют?! Он барин или кто? - Ух, проклятая!.. – вскочил побагровевший от ярости Гаврила, готовый тотчас швырнуть кухарку из дому. – Сейчас я тебя… - Уймись, окаянный. Барин приехали, выходи встречать. Никита вскочил, как ошпаренный. Отец? Зачем сюда пожаловал отец? Куда спрятать Ганну? Как объяснить, что в соседней комнате спит крепостная девушка? В панике натягивая рубаху, он никак не мог привести в порядок мысли. Он стремглав бросился в покои Ганны, но не обнаружил ее, что еще сильнее привело его в волнение и замешательство. - Гаврила! Где Ганна? - Не знаю, барин. Может, домой ушла? - Что ты мелешь, болван? Она не могла уйти домой ночью! Я немедленно должен ее найти. - Но стойте, - остановил его Гаврила. – Вы должны встретить и поприветствовать вашего батюшку! - Но… - Идите, я ее найду и спрячу. Пока Никита одевался и суетился в поисках Ганны, его отец уже поднимался в верхние покои. Князь еще не был стар, но волосы его тронула седина, а лицо избороздили морщины. В нем можно было угадать человека бескомпромиссного и несдержанного, на которого наложили отпечаток бурные страсти, которые он переживал в годы молодости. - Вы один, отец? – спросил Никита, стараясь придать своему лицу радостное выражение, чтобы скрыть тревогу. - Да, жена в столице с детьми, - коротко ответил князь, глотнув вина, поданного к столу. – Чем ты занят? «Порочными мыслями», - чуть было не ответил Никита. - По правде говоря, предаюсь безделью, - он непринужденно улыбнулся. - Хм, недурно. Значит, постигаешь прелести барской жизни, - покачал головой старый князь. – Неплохо, если еще время от времени будешь вспоминать о карьере. - Хотите отправить меня бороздить моря? – ядовито спросил Никита. «Не может выносить моего присутствия, - горько усмехнулся он про себя. – Недаром я байстрюк». - Ни в коем случае, сын мой, - рассмеялся его отец. – Ты должен посвятить себя двору, а не природным стихиям. Я могу рекомендовать тебя барону Корфу. Что скажешь? - Полагаю, у вас есть связи при дворе. - Несомненно… Я – дворянин. А у дворян много привилегий. Мы вольны сами строить свою судьбу. - На вашем месте, отец, я бы не был в этом так уверен, - Никите не удалось скрыть сарказм, которым так и веяло от его слов. Упрекнув себя за детские обиды, он сосредоточился на еде. Ведь князь не отказался от него, дал ему свое имя. Он виноват только перед его несчастной матерью. Ну, а он? А кого волнует, что чувствует сам князь Оленев-младший? Кто поймет всю глубину его одиночества? Разве что Гаврила…