Вниз по Западному побережью

Пэйринг или персонажи: Сэм Холланд / ОЖП / Том Холланд Рейтинг: G Жанры: Au, Songfic, Драма, Дружба, Повседневность, Романтика, Соулмейты, Эксперимент. Предупреждения: ООС, ОЖП, Нецензурная лексика (1 слово) ВНИМАНИЕ! Эта работа - не типичный рассказ о Томе. Здесь на первый план выступает его младший брат Сэм. Визуализация: https://vk.com/sonatasoname?w=wall-79976205_1312 Описание: "Быть или не быть?" Все мы знаем эту строку из Гамлета. Человек всегда сталкивается с выбором, и Шекспир наглядно показал нам это, не забыв упомянуть о последствиях в связи с принятым решением. Как же поступит она, оказавшись запертой в ловушке их собственной фантазии и реальности? Напоминаю, это отдельный драббл, и никак не связан с предыдущими частями.

Мелодия из данной части: Infinite Stream - Shooting Stars       Она до сих пор помнит, каково это – прикасаться. Легко, едва ощутимо. Подушечками пальцев, держа руку особым образом, словно зажимаешь яблоко. Она помнит, как в детстве по рукам били деревянной линейкой, если хоть на мгновение позволяла себе распрямить руки, вытягивая пальцы вперед. Помнит, как чопорная зловредная учительница с абсолютно отвратительным именем Роза, а отвратительное оно только потому, что жутко ей не идет, лично отстригла стучавшие по клавишам ногти с маленьких детских пальчиков. Да так, что из некоторых сочились тонкие струйки крови.       Эллисон было шесть, когда родители отдали ее в музыкальную школу. Вернее, ее няня. Девочка сама захотела заниматься музыкой, поэтому упрекать кого-либо в принуждении нет смысла. Однако пожурить в некомпетентности родительских обязанностей, вероятно, стоит.       Мистер и миссис Уайт – два лучших хирурга в центральной больнице Лондона. Выдающиеся специалисты во взрослой нейрохирургии. Работа не пыльная, нервная. Требующая собранности и большой концентрации. За время практики характеры обоих как-то ужесточились. И если Грэг Уайт был с рождения весьма закрытым человеком, то Мариса стала такой под влиянием мужа и давлением градуса ответственности. Казалось, рождение ребенка все исправило. Но так было лишь на первых парах. Повышения оба родителя добивались кровью и потом, а когда стали заведующими отделений – поняли, что совмещать воспитание дочери и присмотр за персоналом и больными, труд непосильный. Карьера для них оказалась в приоритете. В итоге, малышка Элли с пяти лет воспитывалась нянями.       Детство у нее было самым обычным: школа и различные кружки по интересам. С возрастом в девочке все больше прослеживались черты хладнокровного и расчетливого отца. В конечном итоге это сыграло с ней злую шутку. После двенадцати Эллисон прекращает занятия музыкой, постепенно уходит из других кружков, решая полностью посвятить себя науке.       Школьная программа давалась ей с попеременными успехами. При наличии дурацких отцовских генов, внутри хрупкого девичьего тела все еще трепетала живая цветущая душа, жаждущая новых ощущений и реализации в творчестве. Конфликт разума и сердца достиг своего апогея во время прохождения курсов профессиональной подготовки для получения степени бакалавра. И в этот раз верх одержало сердце.       То, что стучит с небывалой скоростью, в бешеном темпе перекачивая кровь. Разгоняет красную жидкость по венозным сосудам. Бьется с такой силой, больно врезаясь в грудную клетку. А ведь ничего особенного не происходит.       Эллисон просто смотрит на него. Смотрит, словно впервые, хоть с момента знакомства и прошло несколько месяцев. На эти кисти с длинными пальцами, умело скользящими по черно-белым клавишам. На ровную спину. На челку, спадающую ему на глаза. Он прикрывает их, играя по памяти. Ему и ноты не нужны, ведь все мелодии у него в голове. Десятки выученных еще в детстве. И сотни ненаписанных композиций, потенциальных шедевров, что он записывает себе в ежедневник и прячет его, как маленький, под матрацем.       Жизнь, по истине, странная штука. И ирония у нее довольно своеобразная. В тот момент, когда Элли готова была проклясть весь Лондон за отсутствие должного преподавателя по классу фортепьяно для частных занятий, ей подворачивает этот вот странный и довольно милый молодой человек.       Она сидела в небольшом уютном кафе, то и дело названия разным людям в поисках решения своей проблемы. А он был простым, но довольно любопытным официантом.       — У вас какие-то проблемы, мисс? – вежливо спрашивает брюнет, чуть наклоняясь, чтобы забрать опустевшую тарелочку из-под десерта. — Могу я чем-нибудь помочь?       — Нет, разве что вы знаете какого-нибудь педагога по фортепьяно, – устало отвечает девушка. Растирает виски, пытаясь купировать приступ начинающейся на нервной почве мигрени.       Наглости этому парнишке не занимать. Конечно, он только что нарушил одну из священных заповедей официантов, но его это не волнует, ведь за столиком сидит довольно очаровательная леди в беде. Тут у любого зажжется этот древний инстинкт «спасти» и «помочь». История стара как мир.       — Педагога, увы, не подскажу. А вот знакомство с его талантливым учеником вполне могу организовать. Если это вас устроит, конечно.       Эллисон вглядывается в присевшего напротив молодого человека. Копна каштановых кудрей с едва видными пшеничными проблесками. Внимательные добрые зеленые глаза. И веснушки. Очень много веснушек.       — А вас не оштрафуют за разговоры в рабочее время, мистер талантливый ученик? – скептически хмыкает она.       Он смотрит на нее, чуть прищурившись. Ему не больше восемнадцати, как ей кажется. Он же даже не задумывается о ее возрасте. Лишь о том, какая у нее милая и одновременно сексуальная маленькая светло-коричневая родинка чуть ниже левого глаза.       — Счет?       — Да, будьте любезны.       Этот странный и несвоевременный флирт так бы и закончился, оставив мимолетное воспоминание в жизни Эллисон. Но от чего-то всегда рациональная и пытающаяся найти логически правильный выход из ситуации, который при этом устроит абсолютно всех, Уайт забирает с собой белую салфетку с определенной последовательностью цифр и именем.       Сэм.       Сэм Холланд.       Касания. Легкие, едва уловимые. Его пальцы словно парят над клавишами, и ей хочется добиться такого же эффекта. Но от чего-то не получается. То ли мастерство минувших лет ушло, то ли появилась излишняя скованность. Сдержанность. Чопорность. Ну прямо как у старухи-учительницы в музыкальной школе. Прямая, как игла, малоподвижная. Невыразительная. Собственное эго играет с девушкой злую шутку, и она смазывает аккорд на середине, резко убирая руки.       Парень, отвлекшийся на мобильный телефон, подходит ближе, вставая позади нее.       — Что случилось? – Спрашивает так, словно ничего не произошло. Будто это вовсе не она только что угробила двухмесячный прогресс одним движением.       — Задумалась, – следует короткий ответ.        Холланд кладет руки на тонкие девичьи плечи. Игнорирует то, как девушка слегка ведет ими, пытаясь скинуть эти его мягкие и очень выразительные кисти. А он продолжает смотреть в ноты, пытаясь понять, какого рода мысли должны вертеться в голове, чтобы спутать такие простые аккорды.       В остальном день складывался вполне хорошо. Привычно серое небо Лондона не угнетало, вгоняя в крайнюю степень депрессии. После полудня пошел долгожданный снег. Ближе к обеду он уже успел хорошо припорошить землю, укутывая ее белой предрождественской ватой. К вечеру дороги замело, а снегоуборочные машины то и дело проезжали по улицам. Но все это не раздражало теплолюбивую Эллисон. Наверное, это из-за людей, окружающих ее сегодня.       Холланды были из той особенной породы людей, которые согревали. Про таких говорят только хорошее, сравнивая их с теплым пледом. Они словно окутывают тебя своей приятной мягкой аурой, согревая. Меняют твою внутреннюю погоду в мгновение ока. Жизнь Грин так и осталась бы безрадостной, лишенной простого счастья и теплоты любящих людей, но судьба решила иначе.       Впервые предрождественскую пору она проводит с чужой семьей, на удивление быстро ее принявшей. Вероятно, все дело в крайней форме расторопности и желании помочь вечно суетящейся Никки, матери-героине четырех сыновей. Миссис Холланд последнюю неделю крутится как юла по дому. Элли приходит утром, помогая со всевозможными праздничными делами, которые можно доверить только заботливым женским рукам. После этого она занимается на фортепьяно с Сэмом. Два предшествующих месяца они проводили уроки игры в стенах колледжа, в котором доучивался парень. Но учебное заведение закрылось на каникулы, а у Холландов дома есть рояль. Новенький рояль за несколько тысяч фунтов, купленный ему в подарок на Рождество за прилежную учебу.       — Сыграй еще раз с начала листа. – Звучит как приказ, но Эллисон и сама собиралась повторить отрывок разучиваемой пьесы. Опускает руки на черно-белые клавиши, делает глубокий вдох.       — Да, братишка, – без каких-либо зазрений совести отвечает Сэм на входящий звонок. — Да, мы ждем тебя. Мама и отец отправились в аэропорт. Что значит, ты их не видишь? Они выехали несколько часов назад, чтобы забрать своего блудного сына и наконец-то вернуть его домой. Да, снега многовато выпало. Не знаю, может быть… А ты не пробовал им позвонить?       Грин вдруг ощущает, как сердце сбивается с ритма. Спотыкается и со всей дури, бьет по ребрам, давит на диафрагму и становится невозможно дышать.       Она не была лично знакома с Томом, но знала о нем. Как о талантливом молодом актере, в первую очередь, что так хорошо справился с ролью супергероя. После был поиск личной информации, названия кинолент в послужном списке, просмотр интервью и нажатие на кнопочку «следовать» в инстаграме. А потом жизнь перевернулась с ног на голову. И Том стал не просто симпатичной мордашкой на экране, а старшим братом Сэма.       Девичье сердце было уверено, что ему нравится Том. Тогда как объяснить это нелепый трепет перед совершенно не интересующим ее Сэмом, что без стеснения флиртует с ней с самого первого дня знакомства?       — Ма, ну где вы? А у Грин чуть ли не пар из ушей идет. Она ведь пытается сосредоточиться, а он ходит тут кругами вокруг фортепьяно. Девушка дает себе мысленную оплеуху, что посмела подвергнуть критике обыкновенное волнение за родных. Ведь собственный инстинкт волноваться за родителей угас как-то сам по себе, когда мать накричала на нее, что та вечно звонит не вовремя, спрашивая, не вернется ли она пораньше с дежурства.       — Да, я понял, что трасса на выезд из города стоит. А на въезд? Значит, он сам доберется. Доберется, ма, он же не маленький. Ма… Мам! Можешь передать телефон папе, пожалуйста?       Элли ухмыляется. Да, когда дело касалось ее детей, Никки, временами перегибала палку, все еще считая трех совершеннолетних сыновей своими маленькими мальчиками. Порой это наталкивало на воображаемые мысли с участием ее мамы. Только вот неправдоподобность всегда губила эти розовые мечты на корню.       — Пап, вы там надолго? Ясно. Аккуратнее там, ладно? Что? Да, мам. Привет. Снова. – Сэм откидывает голову назад. — Остаться? Элли, мама приглашает тебя на ужин. Ты как? – А та в ответ лишь хлопает пушистыми ресницами. — Ну, она не знает. Ну, мам, я же не могу ее заставить. Да, я знаю. Элли, – вновь обращается он к девушке. — Боюсь, у тебя нет выбора. Наша мама – тот еще тиран. Да, я сильно тебя люблю. Ты самая лучшая мать на свете. Можно вернуть папу?       Эллисон пытается переварить этот странный диалог, в которой ее затянуло радостное настроение радушной хозяйки, спешившей сообщить всем, что ее мальчик вернулся домой. Отказываться невежливо, а соглашаться… Это ведь семейный ужин в честь Тома.       И фантазия понеслась в полет: она, сидящая рядом с ним, локтем касающаяся его локтя. Стол ломится от угощений, в приготовлении которых она принимала непосредственное участие. И его теплая улыбка. Шанс, выпадающий один раз в жизни. Неужели, это рождественское чудо? Но внутренний прагматик успевает кинуть камень, разбивая хрупкую девичью иллюзию влюбленности в идеализированного парня. Все будет не так: неловкое знакомство, косые взгляды в ее сторону. Множество разговоров, которые она не способна поддержать.       — Все в порядке? – из вежливости спрашивает девушка. Прикладывает руки к разрумянившимся щекам.       — Да, – тянет Холланд. — Ты уж прости, нашу маму трудно удержать. Ирландские корни и все такое. Если хочешь, мы можем закончить чуть раньше, и я провожу тебя домой.       Проводить домой.       А ведь было бы неплохо, если бы он ее проводил. Они смогли бы узнать друг друга получше. Она бы спросила его о съемках, о том, тяжело ли жить на чемоданах. Рассказала бы что-нибудь интересное, и плевать, что из интересного в ее жизни – только сериалы.       Он – Том. Не Сэм.       — Эй, – как-то непривычно тихо тянет парень. Она даже не заметила, как он подсел к ней на банкетку, соприкасаясь с ней плечами. Смотрит выжидающе, терпеливо. А она пытается унять глупое сердце, которому просто на просто хочется любви.       — Ничего, – отмахивается Грин. Распрямляет спину, кладет руки на клавиши цвета Инь-Ян. Выдыхает. И ничего…       А Холланд усмехается. Она ведь такая смешная в этом своем стремлении сделать все правильно. Не понимает еще, что чем проще – тем лучше. Два месяца бьется с этой засевшей в ней дурью, пытается раскачать эту пружину, что заставляет спину быть несгибаемо ровной.       — Позволь мне.       Касания. Легкие, едва уловимые. Его пальцы словно парят над клавишами, и ей хочется добиться такого же эффекта. Зачарованно смотрит, как он выбивает легкую трель, похожую на весеннюю капель. Или на постепенное проявление звезд в темном бархате ночного неба.       Его ровная спина не кажется графитовым стержнем. Он более подвижен при игре, позволяет себе покачиваться и кивать головой в такт мелодии. Кажется, что он весь в музыке, льющейся из-под его пальцев, которым могут позавидовать модели ювелирных украшений. Но изумрудная теплота глаз успевает бросать мимолетные взгляды на рядом сидящую девушку.       Эллисон просто смотрит на него. Смотрит, словно впервые, хоть с момента знакомства и прошло несколько месяцев. На эти кисти с длинными пальцами, умело скользящими по черно-белым клавишам. На ровную спину. На челку, спадающую ему на глаза. Тянется своей рукой к темным волосам с едкими вкраплениями прядей чуть светлее. Тянется так уверенно, почти касаясь. Уже хочет отвести назад, тем самым помогая ему. Но стремительно одергивает саму себя, словно случайно сунула руку под кран с горячей водой. Или ошпарилась кипятком из чайника.       Холланд усмехается, продолжая развивать мелодию. Наращивает темп, усиливает звучание, нажимая на педаль. А вместе с ускоряющимся ритмом в голове возрождается безумный рой мыслей. О происходящем, о том, что будет. И словно бросает в дрожь, или это всего лишь реакция на космически прекрасную мелодию и тепло чужого тела, что чувствуется даже через ткань его и своей кофт.       У Сэма слишком красивый профиль. Высокие скулы с сотней веснушек, едва вздернутый нос, высокий лоб. Слегка розоватые губы. Верхняя меньше нижней, которую он задумчиво покусывает, полностью погружаясь в музыку. И внезапное осознание, что хочется попробовать это сделать самой, прикусить его губу, прошибает сильнее, чем неожиданное заявление об ужине.       Хочется даже не этого, а едва коснуться всего одним движением. Таким же невесомым и легким, с каким он перебирает нужные аккорды.       И пружина спины каким-то образом прогибается в маленьком наклоне к нему. Холланд улыбается, не поворачиваясь. Продолжает играть, ведь это музыка ее раскрепощает. Заставляет чувствовать. И не бояться этих чувств. Ну, почти.       И визг мыслей стихает. Вместо него оживает картинка неба над ночным Лондоном. И звезды там живые и яркие, удивительно похожие на вангоговские. Перемещаются, сияя. Так же как искры в его глазах. В его.       В глазах Сэма.       И словно впервые Эллисон не думает о другом, занимающем ее мысли последнее время. Она видит Сэма, чувствует его, сидящего слишком, но все равно недостаточно, близко. Чувствует его сильную, но такую плавную энергетику, окутывающую с ног до головы в уютный кокон. И словно нет всех проблем, с которыми приходится сталкиваться. И как будто время остановилось, фокусируясь только на этом идущем моменте.       Холланд делает ей едва уловимые знаки, но она понимает их, словно они всю жизнь провели вот так бок о бок, общаясь только ментально. Подхватывает пару аккордов, помогая сделать мелодию еще более насыщенной. Вкусной. Гармоничной.       Девушка улыбается, сама не зная чему. Кажется, ощущению безграничной свободы, что служит лейтмотивом всей мелодии. Впервые ощущает себя так свободно, позволяет спине слегка нагнуться, плавно и немного лениво покачиваясь в сторону альта. Они играют вдвоем, но Сэм все равно остается лидером. Элли это чувствует, оспаривать не собирается. Лишь вторит его первичным аккордам, эхом растягивая мелодию.       Мелодия плавно спадает, повторяя начальные аккорды, но в другой тональности. Они звучат не так наивно, более чувственно. И такой же выглядит и сама Грин с горящими от вдохновения глазами. Сплетает их руки, перебирая белые клавиши. Чувствует, как его тонкие пальцы слега надавливают на ее, позволяя взять аккорд. Она жмется к его плечу своим, и не из-за какого-то юношеского стремления заполучить парня, а просто потому, что музыка способна на короткое время объединить совершенно непохожих друг на друга людей. Яркого и талантливого сангвиника, из которого энергия бьет ключом, и флегматика, обладающего неизменными взглядами на жизнь. Гремучая смесь, которая рано или поздно рванет.       Сэм плавно заканчивает мелодию, лениво перебирая оставшиеся ноты. На доли минуты уютная гостиная, украшенная к празднику большой живой елью и всевозможными игрушками, погружается в тишину. Эллисон кладет голову на плечо парня. Тяжело дышит, словно пробежала марафон, а не играла на фортепьяно. Но кто сказал, что музыка не может волновать так сильно, заставляя сердце заходиться в лихорадочном стуке?       — Сэмми, – тянет она, зажмуривая глаза. — Я так устала. – И речь идет вовсе не о физической усталости. Это нечто иное, что-то ментальное.       А Холланд боится шевельнуться, позволяя себе лишь втягивать сильнее с каждым новым вдохом цветочный аромат. Он бы зарылся носом в ее волосы, вдыхая их запах до скончания времени. Но эта небывалая роскошь. И приходится одергивать себя, снова и снова.       — Я провожу тебя домой. – Вот так просто. Безапелляционно. И остается только подчиниться.       Она натягивает на себя куртку, проверяя наличие ключей в кармане. Он – пялится. Не просто изучает взглядом, как впервые увидев ее в кафе. Не любуется профилем, сидя рядом во время игры на фортепьяно. Сэм пялится, пытаясь прекратить поток мыслей и идей, стремительно обрушившихся на него всего лишь из-за омелы, подвешенной над входной дверью. Эллисон ее еще не заметила. Возможно, она так и покинет дом, не придав значение этой тоненькой веточке, заботливо подвешенной миссис Холланд ради забавы.       — Ну, мы идем? – тянет Грин, кивая головой в сторону выхода. А парень так и стоит, подпирая дверной косяк.       Ну же. Сейчас или никогда.       У него в голове проносится отрывок из старого мультика про олененка Рудольфа. По собственным ощущениям он чувствует себя стопроцентным оленем. Разве что нос у него нормальный, за что спасибо большое матушке-природе. А расстояние между ним и девушкой, что так наивно хлопает своими пушистыми ресницами, сокращается.       — Сэмми?       Холланд обхватывает хрупкое девичье тело, скользя руками под не застегнутый пуховик. Притягивает ближе к себе, встречаясь с полным непониманием на ее красивом лице.       — Мы под ветками омелы.       — Оу.       Аналитический склад ума играет с Эллисон любимую шутку, подавляя побочные эффекты работы сердца. Никаких чувств, только разум. Голые факты, говорящие сами за себя. Они под омелой, но поцелуя не будет. Она решила это четко. Нет, нельзя его целовать.       Нельзя.       Нельзя.       Нельзя.       Почему?       Он смотрит на нее своими глубокими зеленовато-карими глазами. Они блестят в приглушенном свете прихожей, маня порхать им навстречу как мотыльку. Сэм облизывает пересохшие губы, перемещает руку, пытаясь ухватить девушку за подбородок. Но Грин не сдается. Уворачивается, явно давая понять, что ничего не будет. Ведь ничего не будет, да?       Холланд отступает на шаг назад, ведь нет вещи хуже, чем принуждение. Даже если на ее лице видно это чертово сопротивление между идиотскими генами, диктующими свою модель поведения, и обычным юношеским «хочу».       И когда он готов смириться с очередным просчетом, когда внутренний голос ехидно подмечает, что он проебался, Элли судорожно втягивает приоткрытым ртом воздух, вновь заставляя его посмотреть на нее.       В ее голове сотни мыслей, носящиеся бешенным роем пчел, слишком внезапно смолкают. И все внутри замолчало, затихло, перестало подавать признаки жизни, кроме одного единственно важного органа: сердца.       Оно вдруг заходится в таком бешенном ритме, словно участвует в формуле-1. Стучит запредельно сильно, готовясь к чертям снести ребра – эту клетку, что сдерживает его долгие годы, не давая выбраться наружу. Не давая чувствовать. Не давая жить. Оно вот-вот выпрыгнет навстречу ему. Такому странно привлекательному, доброму и слишком отзывчивому. Навстречу Сэму Холланду, что смотрит на нее с такой надеждой, с таким ожиданием, с такой… гордостью?       Потому что он чувствует, как она ломает собственные барьеры. Ощущает, как толстые стены замка вокруг нее рушатся. И плечи ее, идеально расправленные, вдруг расслабляются. Становятся мягче. И взгляд ее теплых глаз становится другим.       Она смотрит на него, словно впервые. Видит его, Сэма Холланда. Человека, помогающего ей воплотить мечту в жизнь. И дело даже не в уроках игры на фортепьяно. А в том, чтобы научиться чувствовать. Обрести весь спектр эмоций. Перестать вести этот серый образ жизни, где главное – это принять верное решение, чтобы угодить всем Ведь счастье кроется не в этом.       Счастье в том, чтобы на тебя смотрели вот так. Счастье в том, чтобы было на кого смотреть вот так же в ответ.       И сердце выпрыгивает, выламывая кости, заставляя тело по инерции нести следом за ним. Впечатываться в тело напротив. Прижиматься к нему, потому что невозможно преодолеть этот природный магнетизм. Обвивать руками шею, вставая на носочки. Он ведь высокий. Такой высокий, что рядом с ним свои метр и шестьдесят сантиметров кажутся какими-то хоббитскими.       Губы раскрываются навстречу губам, соприкасаясь в рваном эмоциональном поцелуе. Для традиции с омелой этого вполне достаточно, но им двоим этого мало. Сэм скользит языком внутрь податливого рта. Изучает его, вылизывает изнутри. Медленно. Так медленно и чертовски приятно, что у Эллисон подкашиваются ноги. Неожиданно сильные руки обхватывают тонкую девичью талию сильнее, напоминая, что он здесь и в любой момент поймает ее.       Длинные пальцы пианистки прочесывают каштановые волны. На ощупь они не такие, какими она себе их представляла. Более жесткие, мужские. Но ей это даже нравится. Ей нравится все это, если точнее. Это незапланированное, слишком внезапное действие будит в ней искру жизни. А в оставшемся работать на пару незначительных процентах сознании оседает приятное открытие: здесь и сейчас лучше, чем далекое «возможно» с бесконечным потоком знаков вопроса.       Грин жмется к нему, как кошка, долго не получавшая ласки. Трется о него, следуя внутренним инстинктам. Сэм смещает поцелуи, медленно скользя от подбородка вниз по шее. Девушка прогибается, все еще чувствуя опору в виде его цепких рук. Где-то внизу живота завязывается тугой узел, провоцирующий легкий, но весьма чувственный стон. Холланд с детства занимающийся музыкой, готов поклясться, что еще не слышал ничего лучше.       Он уже готов стянуть с нее эту ненужную куртку, когда щелкает замочная скважина, отпираемая со стороны улицы. Дверь распахивается, и горе-любители следовать традиции еле успевают отскочить друг от друга по противоположным стенам прихожей.       Том медленно входит в дом, хлопает дверью. Молчит, оглядывая растрепанную незнакомку. Кивает ей, чуть ухмыльнувшись, сам не понимая, что провоцирует этим катастрофу в ее хрупком внутреннем мире.       Эллисон смотрит на него. Впервые. Из всех вариантов их встречи жизнь выбирает самый непредвиденный. Нелепый. Глупый. Тот, который бы внутреннему идеалисту захотелось бы избежать всеми доступными способами.       Она чувствует, как к щекам приливает кровь, и уже не от удовольствия, что волнами прошибало буквально пару мгновений назад. Она горела от скрытых чувств, вырвавшихся наружу. Теперь же она заживо сгорает от стыда. Медленно. Мучительно. Под этим чисто по-холландовски пристальным взглядом. Таким задорным прищуром, как будто все понимающим. Да это просто чертов ад!       Сэм возращению брата рад, в принципе. Да кто вообще знает, чем бы все закончилось, не прерви он их так вовремя. А с другой стороны…       С другой стороны Эллисон, на ходу поправляя куртку, стремительно выбегает на улицу. Сбегает от проблем, воплотившихся прямо у нее перед носом: парень с обложки, идеализированный и привлекающий своей недоступностью, и парень, который готов проводить с ней каждый день. Который смотрит на нее так… Таким взглядом, какой она бы хотела поймать на себе в исполнении молочно-карих глаз. Тех самых, что с таким недоумением, сменяющимся заговорщицкими искорками посмотрели на нее минутой назад.       — Ну и что ты встал, северный олень? – спрашивает Том, стягивая ботинки. — Беги за ней!       Входная дверь вновь хлопает. Старший из братьев качает головой. Кажется, его не было дома слишком долго, и придется многое наверстать в кротчайший срок за несколько праздничных недель.