Немцы в городе

Стас бредёт по растрескавшемуся асфальту, разгоняя кроссовками мутную воду сентябрьских луж. Серый город, серое небо. Солнце ещё будет. Не надолго, но будет — бабье лето никто не отменял. Хотя, как ни крути, за последние полтора месяца, сегодняшний день, пожалуй, самый удачный. Есть работа — уже хоть что-то, опять же, мама обрадуется... Парень неосознанно закрывает лицо руками и кривит страдальческую гримасу. Случайный прохожий, завидев его, наверняка предпочёл бы перейти на другую сторону улицы, но вокруг ни души — нормальная ситуация для послеобеденного рабочего вторника в центре города. Стас движется прочь от улицы Ленина, где и располагался офис кадрового агентства, утвердившего его на вакансию. Сегодня — очередной скучный вечер в компании мамы и Андрея Малахова, а со следующей недели начнётся работа. С тех пор, как Стас вернулся, жизнь ещё ни разу не поворачивалась к нему своей светлой стороной. Пять лет учёбы в Москве, и, получив долгожданный инъязовский диплом, он сгрёб все свои накопления и рванул в страну мечты — солнечную Испанию. Девяносто дней туристической шенгенской визы с лихвой хватило, чтобы устроиться гидом в барселонский офис Тез-Тура, познакомиться с местной красоткой по имени Марта, поселиться в её квартире и забыть родной Мценск, как казалось, навсегда. Он даже начал учить catalán в довесок к уже имеющемуся в его арсенале castellano, но что-то не задалось. Девять лет, чёрт, почти десять! Девять с лишним лет он пахал на именитую турфирму без выходных и отпусков, терпя заскоки тупых туристов, придирки босса — турка и редкого самодура, а также холодность Марты и её нежелание узаконить отношения. Ещё немного, и нашлась бы лучшая работа, лучшая девушка, началась бы лучшая жизнь в лучшей в мире стране... Как говорят в таких случаях — всё рухнуло в один миг. Стас оказался в числе ста тридцати сотрудников, попавших в компании под волну кризисных сокращений. В качестве отступных — три месячных оклада и срок в тридцать дней, по истечении которого его пребывание в стране мечты стало бы нелегальным. Придя домой, он обнаружил свои чемоданы у дверей, а родителей Марты — в дверях. Пришло время сказать "adiós": они, наконец, поняли, что не для русского гастарбайтера цветочек растили. Сама Марта даже не явилась объясниться, лишь прислала смску, содержание которой Стас уже и не помнил. Двадцать девять дней он кантовался в дешёвом хостеле, рассылая резюме и бегая по собеседованиям, а на тридцатый купил билет на последние деньги и отправился домой. К маме, во Мценск. Один. Ни с чем. Никакой. Но что такое фиаско, он постиг не сразу. Разум отказывался принимать простую правду жизни: сперва Стас страдал бездельем, встречался со старыми друзьями, гулял по местам своего детства, но неделя сменяла неделю, и вот уже безделье мутирует в апатию, старые друзья не особо-то спешат проводить с ним время, ведь за годы его отсутствия у них появились новые друзья, новые интересы, работы, семьи — одним словом, их жизнь уже как-то сложилась и без него. И одинокие прогулки по местам давно ушедшего детства уже не приносят чувства сладкой ностальгии, а лишь усугубляют апатию, низводя её до ощущения кромешной безнадёги. За эти годы у него было всё: яркая жизнь под южным солнцем и будущее, казавшееся таким близким и таким светлым. Но вот он оказывается отброшенным на десятилетие назад: он будто бы снова выпускник, и жизнь впереди — чистый лист. Только ему тридцать, вокруг Мценск, а завтрашний день не обещает никаких перемен. Стасу кажется, что единственный способ не свихнуться от жалости к себе — это поверить во временность такого положения дел. А разве может быть иначе? Сейчас он немного придёт в себя, подзаработает деньжат, порассылает cv... Ещё полгодика — и вот он уже в Москве, а если повезёт, то снова в Испании! Он едва заметно улыбается и сворачивает с Ленинской в переулок, ведущий в сторону его родной улицы Космонавтов. Хорошо, что Мценск такой маленький — можно везде успеть пешком, наслаждаясь свежим, не загаженным выхлопами промышленных предприятий, воздухом. "Ну-ну, посмотрим, как ты запоёшь, когда грянут метели", — предательски возражает голос разума. Стас хмурится от очередного напоминания о собственной никчёмности — ведь у него даже нет машины. И не предвидится. На ММК, куда его сегодня приняли на прохождение трёхмесячного испытательного срока в должности начальника отдела сбыта, зарплату обещают по местным меркам неплохую, но и её не хватит даже на первый взнос за машину. Стас заходит в родной подъезд, поднимается на третий этаж и поворачивает ключ в двери их с мамой двухкомнатной квартиры. — Я пришёл! Мама у него работает в школе, и после четырёх она всегда дома. Парень бросает взгляд на своё отражение в зеркале, висящем в полутёмной прихожей. Да, он ещё не совсем обрюзг от маминой стряпни и полного физического бездействия, но дело к тому идёт. Быть тощим и дряблым... хуже только быть тощим и мёртвым! Тёмно-русые волосы давно не помнят стрижки, кожа на грустном лице тусклая и обветренная. Пухловатые бледные губы сжимаются в стариковском недовольстве. И только ярко-зелёные глаза с вечно расширенными зрачками и едва заметными лучиками на внешних уголках век выдают, что парень скорее жив, чем мёртв. — Ну что, сынок, как прошло? — женщина чмокает сына в холодную щёку и помогает снять не по погоде лёгкую джинсовку. — Вроде взяли, мам, в понедельник первый день. Стас сбрасывает грязные кроссовки, не расшнуровывая, и спешит в уборную. Заперев щеколду и уже расстегнув джинсы, он слышит голос матери прямо из двери, будто бы она говорит, прижавшись к ней губами с противоположной стороны: — А хозяин кто? Правду говорят, что ММК евреи купили? Стас, едва сдерживая раздражение, мочится, и лишь завершив, отвечает — всё так же, через дверь: — Да новый владелец немец вроде. Кажется, Мценский Мебельный немцы прикупили, будут инвестировать, воскрешать производство и всё такое. — Ага, немцы, как же! Знаем мы их! Евреи кем только не назовутся... Как по имени-то его, главного вашего? — Линдеманн вроде. Имя не помню. Самого его я пока не видел. Но у кадровички на папке со стопкой резюме разглядел фамилию заказчика: русскими буквами "Линдеманн, ММК", — Стас открывает дверь, чуть не сбивая маму с ног. — Пойдём ужинать. — Ну пойдём! Линдерман, значит? А говоришь — немцы! — мама хохочет звонко, по-девичьи.