***
Когда-то Пауль, вдохновлённый успехом новогоднего концерта, поделился с ней своими грандиозными планами собрать их с товарищами школьное ВИА на постоянной основе и отправиться в тур по стране. Они даже начинали что-то планировать, Пауль — будучи фанатиком музыки, а Машка — будучи фанаткой Пауля, но жизнь внесла свои коррективы, и благодаря тому, что сразу двоим участникам группы путь в страну теперь закрыт, мечту следовало бы похоронить. Так сделал бы кто угодно, но у Машки своё видение справедливости — вместо тура по России она начала грезить о том, как великолепная шестёрка отправится в концертное турне по Европе... Европа, в которой она никогда не бывала — абстрактная страна мечты, где все кругом красивые, богатые и слушают только правильную музыку. Приползая каждый вечер с работы, полуживая и почти счастливая, она любила загадывать, как отправится покорять европейские просторы в качестве менеджера группы... Но Ландерс жесток: он сказал, что всё пустое — и они не те, и времена не те. А ещё он сказал, что в глубине души сам мечтает о чём-то подобном. Помузицировав в рамках собственного проекта без малого два десятка лет, он принял временный переезд во Мценск как возможность перевести дух, произвести переоценку жизненных приоритетов, как отпуск, столь необходимый любому сорокалетнему мужчине, даже если речь о рок-звезде второго эшелона. Сперва отпуск затянулся, потом ещё и ещё, и однажды Пауль проснулся с чётким осознанием, что то, как он сейчас живёт — это уже не отпуск. Это и есть его жизнь. Не зря говорят, что нет ничего более постоянного, чем временное. — Пока время есть, пойду по дютику пробегусь. Может, мы чего забыли? — Ольга пытается скрыть нервозность за деловитостью. Они уже битый час толкутся в зале вылета терминала D аэропорта Шереметьево — рейс в Берлин задерживают из-за каких-то технических неполадок с самолётом, и пока все остальные пассажиры нервно утирают пот со лба, представляя себе картины самых страшных авиакатастроф, Ольга поглощена переживаниями совсем иного плана. Недавно случилось невероятное: под натиском уговоров повзрослевшей дочери, бывшая жена Пауля, Никки, вышла с ним на связь, чтобы огорошить неожиданной новостью: она согласна на его встречу с ребёнком. Последний раз он видел дочку воочию, когда та ещё носила розовые бантики и играла в куклы. Сейчас она — подросток, с телом, как у женщины, и разумом, как у дитяти. Несмотря на тайные созванивания по скайпу, Пауль не может быть уверенным, что он об этой девушке хоть что-то знает: она — картинка с экрана, такая живая и такая незнакомая. Свидание пройдёт под присмотром Никки — это было её условием. Ольга совсем не хотела лететь: на том, чтобы они полетели вместе, настоял Пауль — одному ему страшно, он сам признался. Не решаясь подогревать его переживания ещё и своими, Ольга благодушно согласилась составить супругу компанию. Ещё никогда она не чувствовала себя так неуверенно. Ребёнок от предыдущего брака — ещё полбеды, но бывшая жена... Череда пластических операций не прошла безрезультатно: нос выправили, шрамы сгладили лазером, губы подправили филлерами, и Оля стала почти такой же, какой была до нападения. Так говорят ей все, и чем больше говорят, тем меньше она в это верит... Ничего не окей, и другая женщина, конечно, тоже это почувствует. Ту, другую, Пауль знал молодой и красивой, и любил её, да так, что пожертвовал счастливым браком, уйдя из семьи ради её спасения. Та, другая, родила ему ребёнка, она же ребёнка у него и отняла, что делает её куда более важным человеком в жизни Ландерса, чем Оля. И пусть той, другой тоже уже давно не двадцать, но она прожила тихую и спокойную жизнь в Швейцарии, и кто знает, что у неё с душой, но вот с лицом у неё, скорее всего, точно всё в порядке. Сражённая неуверенностью в себе и страхом перед предстоящим знакомством, Ольга бродит меж полок отдела с алкогольной продукцией в одном из просторных торговых залов дюти фри, зачем-то снова выбирая водку — в тележке бутылок уже три. И это помимо целого пакета шоколадок "Алёнка" и "Вдохновение" и нескольких банок красной икры. Следом в тележку летит тряпичная кукла — русская красавица в соболях и жемчугах, затем — семиместная семёновская матрёшка, и ещё одна — с Путиным и Трампом, и наконец — павлопасадский платок в чёрных цветах на алом фоне. Спохватившись уже на кассе, она ухмыляется сама себе: с клюквой явно переборщила. В зоне дютика всё блестит витринными стёклами и чистыми зеркалами, и по коридору вдоль посадочных выходов, навьюченная пакетами с покупками, Ольга передвигается почти вслепую. Она уже давно привыкла избегать отражающих поверхностей — зеркала стали её страхом. За это Пауль порой называет её Кармиллой — он думает, что это смешно, и она тоже так думает, но страх никуда не уходит. — Ну что, всё сельпо скупила, или там ещё что-то осталось? — Пауль чмокает в щёку нагруженную приобретениями жену. — Что ты делаешь, люди же кругом... — шипит она, тревожно озираясь. Ей кажется, что взгляды всех людей вокруг сейчас направлены только на них. — Какие люди? Сколько говорить тебе — никому до нас с тобой дела нету, — Пауль прекрасно понимает причину её мнительности, и он не злится. Даже после того, как их паспорта обзавелись свеженькими штампами, а безымянные пальцы — скромными золотыми колечками, она признавалась, что всё ещё считает, будто он женился на ней из страха перед одинокой старостью, ну и из жалости. Вот тогда он здорово осерчал, но, не имея привычки унывать, воспринял обидное признание как вызов самому себе и поклялся сделать всё, чтобы она была счастлива. Не из страха одиночества или жалости, а от любви. До Берлина долетели без происшествий, хоть и с опозданием. День выдался тёплый, яркий, суетливый, этот день вымотал, обессилил и успокоил. Вечером, в гостинице, распивая вино и обсуждая состоявшуюся встречу, Ольга была счастлива. Она конечно надеялась на то, что всё пройдёт хорошо, но в итоге всё прошло даже лучше. Никки сильно изменилась: пронеся обиду на непутёвого муженька, в своё время из-за слишком тесных дружеских связей с опасными людьми нажившего недоброжелателей и тем самым поставившего жизни жены и дочки под угрозу, она наконец нашла в себе силы оставить все недомолвки в прошлом. Дочка — миниатюрная девчонка с проколотой губой, розовыми волосами и выкрашенными чёрным лаком ногтями, как маленькая рыдала в объятиях новообретённого отца. Наблюдая за трогательной сценой, разыгрывавшейся в тихом семейном кафе, Ольга держалась в стороне, чувствуя себя чужой и лишней. Но вдоволь пообнимавшись с папой, девочка сама подошла к ней и протянула руку: "Привет, я Лили!". Завтра они все вместе пойдут гулять в парк, а на следующих каникулах — кто знает, возможно — Лили приедет погостить к ним в Москву. — Я очень многое пропустил, ты знаешь, — шепчет захмелевший Пауль. — Тогда мне казалось, что вывезти их из страны — моя наивысшая заслуга. А теперь я понимаю, что... Ольга знает, о чём он, хотя и не может в полной мере этого прочувствовать. Наверное, это очень сложно — встретить родное дитя совсем взрослым человеком, со своими привычками, со сформировавшимся мировоззрением и устоявшимся укладом жизни, и вдруг осознать, что уже никогда не поведёшь его в первый класс, не насобираешь молочных зубов в коробок, не поможешь с домашним заданием... — Понимаю. Поверь, в том что касается пропущенного и упущенного, я знаю толк. Пауль укладывает голову жене на колени. Он давно её знает, то есть он давно с ней знаком, а узнал её по-настоящему — лишь недавно. Он, как и все, привык считать таких женщин, как она, немного обесчеловеченными. И всё-то у них не как у людей: и красота ярче среднего, и хватка железная, и обаяния, как у целого отряда высокосортных гейш, и всё-то они знают, и везде поспевают, и со всем справляются, и ни в чём не нуждаются. Ни в чём и, очевидно, ни в ком. Женщины — завидуют, мужчины — опасаются, начальники ценят, конкуренты грезят о том, чтобы переманить на свою сторону. Такие дамы никогда не были Паулю интересны. Узнав свою коллегу, рассмотрев её, он просто очень удивился. В ней оказалось столько же нежности, сколько и одиночества, и ему почему-то сразу безумно захотелось заполнить собой пустующий центр этой необъятной вселенной. Странно, но ему это удалось — он и сам не ожидал. В жизни многое — не то, чем кажется, но в их новой жизни, которую они сплели из двух одиночеств и которой самозабвенно наслаждаются, всё именно так, как и должно быть. — Брось, наверстаем! — Паулю легко и спокойно, ведь он наконец определился, чем займётся в ближайшее время. — Есть вещи непоправимые, а есть очень даже... Давай заведём ребёнка?***
— Блииин, я так рада была тебя наконец увидеть! Ну ничего — скоро нам придётся чаще пересекаться! — Марина допивает кофе и целует подругу в щёчку. Беседа была скорой, но душевной. Диана с сожалением узнала, что Валентина Михайловна, их классная руководительница, ещё зимой скончалась от сердечной недостаточности. Проводить наставницу в последний путь собрались все поколения её учеников, а Диане так никто и не позвонил. Немудрено — тревожить ею саму в ту пору стал бы только сумасшедший. А учительницу жалко — старая гвардия понемногу уходит, забирая с собою эпоху. Что до Маринки, то ей действительно пора бежать: с тех пор, как она ушла из школы и перебралась в обладминистрацию, её жизнь круто изменилась. Конечно, денег стало больше: ещё год назад она и мечтать не могла о зарплате в восемьдесят тысяч рублей, а сейчас не знает, на что её тратить. Когда-то родители помогали ей сводить концы с концами, теперь она помогает им. У ребёнка тоже всё есть, а баловать себя банально некогда. Год без отпуска, и предел мечтаний — выходной с семьёй или поход в салон красоты на несколько часов, без спешки и мобильника, а не как обычно — на полчаса в обеденный перерыв. Новая должность избавила её от старого бойфренда — они собирались пожениться, но молодой человек не вынес неожиданно свалившегося на голову его благоверной успеха. Он так и сказал: мезальянс, мол, это не по мне. Скатертью дорожка, подумала Диана, когда подруга поделилась с ней своей утратой. Сколько их таких — сильных и мужественных, сливающихся при первом же намёке на превосходство их "половинок" хоть в чём-то. Подруги уже и след простыл, а Диана никуда не торопится — у неё ещё полчаса, целых тридцать минут времени, которое она без зазрения совести вольна потратить только на себя. Она заказывает ещё чай и ещё одно пирожное. Она учится обходиться без чувства вины. О том, что случилось после того, как пуля настигла её на крыше Управления, она знает лишь по щадящим рассказам друзей и беспощадным видеохроникам того дня. Она проснулась в белой палате, а рядом никого не было. Раньше Диана смеялась над героями книг и сериалов, которые, очнувшись от глубокой спячки, задаются вопросом: "Где я?". Как можно не помнить? Когда этим вопросом задалась она сама, было не смешно. Хотелось просто встать и отправиться на поиски ответов, но первая же попытка пошевелиться привела к двум неприятным открытиям: тело отозвалось тянущей болью, особенно спина где-то в области левой лопатки, а ног в коленях, ниже и даже чуть выше она не почувствовала. Затекли наверное, просто надо подождать. Она терпеливо выжидала, отсчитывая ритм в такт секундной стрелке старинных настенных часов — текли минуты, и ничего не менялось. Тогда она решила подняться и размять ноги на ходу, и тут же очутилась на полу. На шум прибежала дежурная медсестра и подняла хай. Явившийся вскоре доктор явно старался достучаться до разума своей пациентки — мол, пулю извлекли, ни критической кровопотери, ни серьёзных повреждений нервных тканей не последовало, разве что незначительные, но это лечится, не всегда, но современные методики, и вообще, тебе сейчас не о ногах думать надо: главное — детки в порядке. Истерика длилась столько, сколько положено — пока хватало слёз и голоса, а когда они закончились, Диана беззвучно спросила: "Я не смогу ходить?". "Мы сделаем всё возможное, но помни: для тебя сейчас основное — это дети". "К-какие дети?". Она была так шокирована новостью о беременности — этот факт просто вылетел у неё из головы, и знакомиться с собственным положением ей буквально пришлось заново — что весть о двойне и вовсе не сразу укоренилась в её сознании. Какая разница, сколько их, этих эмбрионов, когда ног не чувствуешь. Беременность проходила под знаком боли. Возвращение в квартиру родителей с собакой и костылями под мышкой било сразу по всему — по самооценке, по самоуважению. Жить Диане совсем не хотелось, но её заставляли. Более того, родители почему-то решили мотивировать дочь скорым возвращением "жениха", с которым сами даже не были знакомы. Но встретиться с Олли в таком состоянии — раздувающейся как на дрожжах и ковыляющей до туалета на костылях — ей бы хотелось меньше всего. Всё стало ещё хуже к последнему триместру — родители отняли костыли, опасаясь падений и травм, и купили дочери инвалидную коляску. Она несколько недель просидела у себя в комнате, глядя в окно, а потом грянули заморозки, и последние мечты на лучшее растворились вслед за первым снегом на асфальте вдоль теплотрассы. И только Тимошка не отходил от хозяйки ни на шаг, то и дело тыкаясь мокрым носом ей в ладони. Когда начались схватки, она уже знала, что её ожидает. Диана почти молилась, чтобы анестезиолог перепутал дозы и не позволил ей проснуться. Но близнецы родились, и она проснулась. Несмотря на предсказания матушки и доброй акушерки, появление детей на свет ничего в ней не изменило. Она по-прежнему жила взаперти, используя свою комнату как келью. За окном белела жизнь, о которой она уже даже и не мечтала. Оливер продолжал звонить — он звонил так часто, как того позволял внутренний распорядок камеры предварительного заключения. Евгений Михайлович заезжал каждое воскресенье — денег он не просил, его гонорарами занималась Ольга — скорее заезжал по-человечески приободрить молодую мать, увещевая: Ридель скоро выйдет, с каждым судебным заседанием шансы возрастают... На заседания она не ходила, хотя её и вызывали как свидетеля. Справка о состоянии здоровья служила индульгенцией, но на самом деле, всё, чем руководствовалась Диана в своих отказах — это нежелание видеть Олли. Нет, не так: нежелание того, чтобы Олли видел её. Ведь после родов к неподвижным ногам с растаявшей мышечной массой и постоянно ноющей ране на спине добавился хирургический шрам на полпуза, от оси таза до самого пупка. Она не могла желать Олли остаться в тюрьме навсегда, но она бы хотела, чтобы он последовал за своими друзьями: Москва — депортация — назад пути нет. Молока было до невозможности много, и родители, благородно принявшие на себя все заботы по уходу за новорождёнными, приносили их матери на кормление строго по расписанию. Диана даже ночью не вставала, когда они орали — именно так, вместе: стоит заорать одному, и второй подключается неминуемо. Пока родители меняли памперсы, бегали по поликлиникам и занимались прикормом, их дочь ворочалась в своей постели, прикрывая голову подушкой, чтобы её рыданий никто не слышал. В день итогового заседания по делу Оливера она проснулась ни свет ни заря: не от волнения за суженого или яркого света в глаза, а оттого, что левая нога подозрительно дёргалась. Эти резкие, непривычные и болезненные подёргивания словно сорвали пыльные покровы с её существования. Заседание длилось весь день, но она на него не пошла — она вызвала такси, и в сопровождении отца отправилась в больницу. С того дня для неё начались сеансы физиотерапии и ночные бдения у кроваток орущих сыновей. А Оливер вернулся на следующий день и разделил с ней всё это. Память — штука страшная. Почему-то Диана уверена, что близнецы тая́т обиду и в будущем непременно припомнят ей попустительское отношение к их примитивным потребностям в первые недели жизни. Им уже девять месяцев, и они почти взрослые, а она уже давно избавилась от коляски и даже от трости, и ходит сама, хоть и не очень резво. Но чувство вины никуда не делось. Диана считает, что если она и оправдала чьи-то ожидания, то только свои: она — никудышная мать. Родить самостоятельно не смогла, взрастить — тоже, а сейчас, когда вроде бы всё наладилось, бежит из дому, напросившись на работу к Володьке-матерщиннику. Тот не отказал — ему нужны толковые люди, которым можно доверять. И всё же она бежит — настоящая мать-кукушка. Невесёлые раздумья крадут всё время: взглянув на часы, Диана неспешно встаёт, оставляя на столике несколько купюр. Пора. Олли уже ждёт. На самом деле, он уже с час как толчётся под часами исторического здания городского главпочтамта — на излюбленном месте встреч всех городских гуляк. Долговязый мужик с блестящей лысиной, чёрной бородкой и двойной коляской неизменно привлекает к себе всеобщее внимание — колоритный персонаж. Но плевать он хотел на внимание кого-то там: он слишком долго пробыл взаперти, вдали от тех, кому он дорог, и сейчас использует каждую минуту, чтобы наверстать упущенное. Вернувшись, он первым делом забрал Диану с детьми из квартиры родителей — заботиться о них было для него не делом принципа, а вопросом выживания. Теперь они — семья, хоть пока и неофициальная. Незнакомый дядя сразу пришёлся мелким по душе, а ведь он опасался, что они его не примут. Они ещё толком не говорят, но Олли спокоен — когда заговорят, для них он будет только "папа". Он щупает маленькую бархатную коробочку в нагрудном кармане белой рубашки — уже сотый раз за час, словно опасаясь, что она вдруг возьмёт и испарится. Утром он сбегал в ювелирный и купил ко́льца: одинаковые, одно большого размера и одно — поменьше. Диана будет ругаться. Ну и пусть. Одиннадцать месяцев в СИЗО выпили из Риделя всю жизнь. От заседания к заседанию тени под некогда ясными синими глазами становились всё глубже, и без того острые скулы становились рельефнее, как и мускулатура — в камере-одиночке его переполнял гнев, и чтобы не убить себя раньше времени, Ридель налегал на простейшие физические упражнения, посвящая почти всё своё время только им и сну. От заседания к заседанию он всё ждал, когда она придёт и выступит в его защиту, и хотя адвокат и уверял, что от её показаний толку не будет, скорее всего он просто врал. Не потому, что адвокат плохой, а потому что точно знал — Диане Оливер больше не нужен. Но он не прекращал звонить, а короткие разговоры с девушкой так резали по сердцу... И он придумал звонить не ей, а её родителям. От них он узнавал о здоровье Дианы, о том, как растут малыши, и вообще — они просили его скорее вернуться, а ведь он их даже никогда не видел. Интересно, сама Диана знала об этих разговорах? Позже выяснилось, что нет. Оливеру вменяли участие в нескольких убийствах, и его не отправили на зону после первого же заседания лишь потому, что на его причастие к вменяемым преступлениям не указывало ни одной прямой улики. Он засветился везде, нигде не наследив, как-то так. Прокурор вёл дело спустя рукава, но судью такой расклад не устраивал. Отпускать головореза на потеху публике не хотелось, хотя все понимали — рано или поздно придётся. Накануне итогового заседания, на котором и решалось его будущее — отправится ли он домой, во Мценск или в Германию, или же в далёкое путешествие по Транссибу — Оливер вызвал к себе Евгения Михайловича и попросил денег. Ему нужна была большая сумма — охранники в изоляторе за хорошее вознаграждение могли доставить ему средства для сведения счётов с жизнью прямо в камеру. Ридель решил, что если его осудят, он покончит с собой. Адвокат денег не дал — лишь покрутил пальцем у виска, исподволь нервно покусывая щёку. Адвокат не на шутку испугался — все-таки большие, детские, чистые глаза Риделя не могут врать. Заседание длилось восемь часов, по истечении которых обвиняемого освободили из-под стражи в зале суда. Адвокат довёз его до дома Дианиных родителей и, проводив долговязого взглядом, напился прямо там же — у подъезда, не заглушая мотор. Завидев девушку, шагающую ему навстречу неуверенной, но вполне изящной походкой, Олли воссиял радостью. Пока она приближалась, он любовался: она сильно изменилась — длинный хвост сменила на строгое каре, потеряла в весе, почти перестала улыбаться — но это всё ещё та девушка, которую он встретил в приёмной Линдеманна почти два года назад. — Ты почему панамки им не надел! Солнце же печёт, — у Дианы любое общение с ним начинается с упрёков, но Олли это всегда устраивало. — Раз и два-с, Пашке и Сашке, — она цепляет на белобрысые головки по красной кепке, и сыновья приветствуют её широкими улыбками редких, едва проклюнувшихся зубов. — Волнуешься? Она снова обращается к Олли. — Четыре выходных взял, — отвечает он, будто это хоть что-то объясняет. Диана понятливо кивает: Олли трудится на ММК начальником службы внутренней безопасности. Это как Володька в былые времена, плюс ещё много функций — ведь с тех пор предприятие сильно разрослось. Они направляются в ресторан при гостинице. Вчера приехали родные Риделя: отец, мачеха и сводный брат. Наконец они познакомились с внуками и... матерью их внуков. А сегодня им предстоит познакомиться и с родителями матери их внуков. Волнуются все. Зря волновались — обед в семейном кругу выходит шумным и каким-то даже слишком позитивным. Или так просто кажется людям, не привыкшим необузданно веселиться? Когда тарелки из-под горячего уже унесли, а десерт ещё не подавали, Олли вдруг достаёт свою коробочку и произносит: "Нам пора пожениться", — именно так, топорно, ожидаемо, без изысков. Все умолкают, а Диана, скорчив недовольную мину и придирчиво осмотрев кольцо со всех сторон, надевает его на безымянный палец... Оно впору, она улыбается, хвалит Оливера за выбор, все хлопают. Почти как в прошлый раз, в кабинете Линдеманна, когда он подарил ей первое кольцо в честь первого предложения. Теперь у неё уже два кольца — одно на левой руке, а второе она заботливо прячет обратно в коробочку, воссоединяя с близняшкой более крупного размера — пусть ждут своего часа. Это не обед в кругу родственников, а кино про счастье. Пашка, до этого равнодушно облизывающий ложку, перепачканную в икре, что подавали к блинам, вдруг хватает со стола пиалочку со сметаной и швыряет её в маму. Не попадает — пиалка пролетает мимо, растеряв в полёте всё содержимое. Теперь уже каждый за столом занят своим делом — одним и тем же: оттиранием волос и одежды от сметанных брызг. Диана — не исключение. Поскрёбывая ногтем по белой капле на лацкане чёрного жакета, она тихонько выругивается и вдруг понимает: это не кино. Всё по-настоящему. Уже почти одиннадцать вечера. Оливер искупал детей и уложил их спать — обычно вечерние процедуры так затягиваются, что по их завершению он сам только и в состоянии, что мечтать: вот бы и его кто покормил, искупал да спать уложил. В поисках чего-то лёгкого перекусить на сон грядущий, он забредает на кухню. Собака давно сопит под холодной батареей, а Диана хозяйничает за кухонным столом. Ожидания обмануты: вместо ложек и поварёшек в её руках цветные гелевые ручки и конверты... — Что делаешь? — он заинтересованно заглядывает через её плечо и расплывается в улыбке. Она подписывает приглашения на свадьбу. Список предполагаемых гостей мигает одностраничным вордовским документом на экране планшета. — Думаю, нужно успеть расписаться до конца месяца. В июле я выхожу на работу, и времени уже не будет. Завтра сходим в ЗАГС, возьмём список документов, а заодно забьём время и дату. Кстати, насчёт документов — твой папа ведь привёз всё необходимое? Про апостиль не забыл? Это не первое в её жизни бракосочетание с иностранцем, и с процедурой она уже знакома. И в Оливере она не обманулась: всё это время он помнил не только про кольца. Отец и впрямь привёз свидетельство о рождении, справку о том, что жених не состоит в браке, и что там ещё нужно... Осталось только всё перевести и заверить у нотариуса. — А почему бы не разослать приглашения по электронке? — Оливер берёт в руки планшет и придирчиво пробегает глазами по списку. Только друзья из ММК, семья и несколько Дианиных подружек, с которыми он пока не знаком. — И почему так скромно? — У нас и без того куча проблем. Я обещала, что выйду за тебя замуж, но я хочу праздник, а не официоз. А насчёт электронки... в ней нет души. Кстати, я позвонила в "Мечту" — хочу, чтобы наш праздник прошёл именно там! Оливеру и ответить нечего. Ещё утром он ожидал, что его инициатива, столь спешная, будет воспринята в штыки, ведь у них — снова — так много проблем, и основная из них — отсутствие собственного жилья. Пока они теснятся во всё той же съёмной однушке, и он уже голову сломал, где взять денег на жилище попросторнее. Личные сбережения Дианы, что оставались от продажи её питерской квартиры, и даже всё, что её родители насобирали себе "на старость", пошло на восстановление после операции и прочие медицинские нужды, пока он томился в застенках, не будучи в силах помочь. Теперь у него есть некоторая сумма, скопленная с зарплат и премий — хватило бы на первый взнос за ипотеку, но, кажется, её придётся выложить за свадьбу. Ведь вместо штыков Диана хочет праздник в пансионате "Мечта". Как символично! — Если хочешь — значит так и будет. Он чмокает будущую жену в оголённое под летним топом белое плечо и, схватив из вазы зелёное яблоко, топает спать, оставляя Диану наедине с её весёлыми картинками. Свадьба состоялась в конце июня. Людей было немного — около тридцати человек, зато все — самые близкие, искренние и независтливые. По слухам, приезжал сам губернатор, но это секрет. Машка помогла с организацией угощения, а все остальные просто помогли, явившись в назначенный день в назначенное место яркими, нарядными и счастливыми. Не было только Тилля и Флаке: эти двое и стали теми, кого по-настоящему не хватало — тех, кого не хватает, всегда вспоминают на каждом празднике. Вечером, в своём номере, выбравшись из лёгкого, расшитого яркими цветами платья в фольклорном стиле и запрыгнув в гостиничный халат, Диана, наплевав на традиции, вместо койки побежала к ноутбуку. Кому позвонить первому — Тиллю или Кристиану? Тянули жребий, и тот указал на Лоренца. Оставалось надеяться, что Линдеманн не обидится... Каково же было удивление молодожёнов, когда в окошке скайпа возникли они оба! "Вы снова вместе!". "А вы, а вы! Ридель в бабочке — ахахаха". Завершая разговор через полчаса, Флаке многозначительно заявил: "С нас подарок". Проснувшись утром, Диана долго прислушивалась к мерному похрапыванию мужа. Близнецов забрали к себе в номер родители — оно и понятно... Ночь выдалась замечательная, хоть новобрачная так и не сняла белой короткой комбинации, под которой не было белья. Своё новое тело она так и не приняла. Нужно было сбегать в душ, пока Олли спит. По пути в ванную она по привычке проверила вотсапп. Сообщение от Лоренца, такое раннее и странное: "Поезжайте к нотариусу за подарком". И адрес конторы. До нотариуса добрались только на третий день — торжества затянулись, и это было прекрасно. "Вот", — юрист протянул паре какой-то конверт с документами. Всего пара страниц. На первой — распечатанное с электронки послание: "Знаю, у вас проблемы с жилплощадью. Я мог бы подарить вам квартиру в любом городе мира, но как насчёт дворца? Правда он слегка подгорелый и стоит на пустыре — но с этим вы уж как-нибудь разберётесь". Второй лист — дарственная на "Галактику".***
— А знаешь, я даже рада, что мы не стали устраивать из нашей свадьбы никакого торжества. Так вымоталась за эти дни! Приятно конечно, но как представлю, сколько усилий на это ушло... Ирина падает на кушетку в прихожей квартиры, некогда принадлежавшей бабушке Линдеманна, и с наслаждением избавляется от босоножек на высоких каблуках. Она не кривит душой: не имея своего праздника, они по полной оторвались на чужом, заняв примечательный домик номер тринадцать, что на опушке леса. Ох, уж эти воспоминания! Ирина, не удержавшись, даже нашептала дочке: "Смотри, Алиск, вот здесь мы тебя и заделали". Рихард предлагал шикарную свадьбу, "в американском стиле", как он выразился, и тогда она даже не стала уточнять, что он имел в виду. Дресс-код ковбойский и кантри-бэнд что ли? Нет уж, спасибо — прокурорское начальство не оценило бы. В глубине души оба понимали: любые торжества в ту пору были бы неуместны. Когда трое лучших друзей сидят по тюрьмам, и будущее их туманно, какие уж тут празднества. Поэтому, по-быстрому обстряпав все нюансы с документами, они просто сходили в ЗАГС и вернулись уже окольцованными. Рихард предлагал привлечь в качестве почётных свидетелей Стаса и Фрау, но Ирина резонно предположила, что мценский ЗАГС к такому пока не готов. Обошлись без свидетелей. Жить решили у неё, но Линдеманн подоспел с сюрпризом — даже находясь в камере, он не позволил друзьям бедствовать (хотя им это и не грозило). Свои двенадцатиквартирные владения на Ленинской он подарил молодожёнам. Как чуял, что самому ему туда вернуться уже не суждено. Алиса родилась через три месяца, и Ирина с опаской ждала, что будет дальше. Не то чтобы она не вполне доверяла увещеваниям мужа, гарантировавшего некогда, что возьмёт заботы о ребёнке на себя, пока она продолжит построение прокурорской карьеры, но всё же молодая мать не исключала, что обстоятельства сложатся не в её пользу, и ей-таки придётся бросить службу ради семьи. Не пришлось: впервые приняв розовый свёрток из рук акушерки, Круспе просиял так, что сомнений не осталось: отцовство — его призвание. — Кстати, я тут знаешь чего подумал? — Рихард полоскает соску под струёй кипятка, пока капризная Алиса надрывается беспричинным плачем в своём манеже. — Почему в нашем доме подъезды нумеруются справа налево? И правда — "Линдеманновский подъезд" по адресу улица Ленина, дом 36 — первый по счёту, но последний, если считать как положено, слева. — Я знаю, почему. Ирина гладит форму — белую блузку, синюю юбку и мундир: завтра на работу, а так не хочется... Со сменой регионального руководства работы в органах поприбавилось. А насчёт подъезда она и вправду знает: впервые посетив странный дом, она, выцепив необычную особенность, задалась целью выяснить сермяжную правду... Всё оказалось просто до безобразия: дома по улице Ленина возводились ещё в девятнадцатом веке, и подъезды имели по два входа — "парадный", с улицы и "задний", со двора. Жильцы попадали в дома через парадные, которые, как и положено, нумеровались слева, поэтому подъезд Линдеманна — первый. Задние же использовались дворниками и прислугой. В советские времена улицу сделали сугубо пешеходной, и во избежание столпотворений посреди променада парадные входы замуровали, оставив в распоряжении жильцов лишь задние. А нумерация подъездов и квартир осталась прежней. Когда Шнайдер — последний из команды — съехал, оставив подъезд в распоряжение молодого семейства, Рихард, коротая дни в ожидании возвращения благоверной со службы, любил разгуливать по хоромам с дочкой на руках. Три этажа, подвал, чердак и люк на крышу. О таких богатствах даже он никогда не мечтал, а мечтал в своей жизни он о многом. День за днём прогулки становились всё короче, пока и вовсе не стали в тягость — Круспе заскучал. Продолжив работу в ММК на должности специалиста по связям с общественностью, он неделями не выходил из дома — для работы ему нужен был лишь компьютер с интернетом и изредка — бутылочка пивка. Становилось совсем тоскливо. Всё чаще вспоминал он шумные безобразия, творившие здесь в былые дни. И он завёл себе новую мечту: обустроить в подъезде шесть гостевых квартир — по числу друзей. Пусть они приезжают в любое время, когда захотят. Как ни крути, но этот подъезд на каком-то энергетическом, метафизическом уровне навсегда останется их общим местом. И пусть у каждого уже свои семьи — пускай приезжают с семьями. Пусть двое и вовсе никогда больше не переступят порог этого дома — их квартиры останутся за ними навсегда. Круспе влюблён в своё прошлое, хоть оно и было синонимом его одиночества. Отринув воспоминания, он возвращается к дочке и даёт ей соску. Наконец угомонившись, она вскоре засыпает — выходные в пансионате вымотали всех, даже её. Круспе может бесконечно долго смотреть на ребёнка: его дочь — символ того, что он больше никогда не будет одинок. Раз уж выдалась минутка, можно и покурить. Жена настрого запретила дымить в квартире и даже на балконе — теперь он выходит во двор, а иногда и на крышу. А иногда ему лень, и он никуда не выходит — с рождением ребёнка и появлением в его жизни всех сопутствующих ограничений, курить он стал заметно меньше. В поисках пачки и зажигалки Рихард ощупывает карманы несвежих брюк, брошенных рядом с корзиной для грязного белья, и прикидывает, чем займётся завтра. Супруга предупредила, что задержится допоздна: очередной процесс над каким-то мздоимцем — выкормышем предыдущего режима, выжимает из неё все соки, а уж после продолжительного отгула дел накопилось наверняка... Возможно, заскочит Шнай. В последнее время он иногда заскакивает — в обеденный перерыв, благо офис в десяти минутах от Ленинской, или вечером, после работы, особенно когда Стас в деловых разъездах. Да, случилось совсем уж немыслимое — Круспе со Шнайдером сдружились. Даже странно — что им мешало сделать это раньше? Да просто раньше они, они оба, были другими. Во время последних посиделок за чашкой какао, они обсуждали пенсионную реформу и повышение налоговой ставки, время от времени отвлекаясь на то, чтобы подсунуть очередную погремушку визгливой Алиске в розовых ползунках. Да уж — время не стоит на месте... — Уснула? — Ирина шепчет, выглядывая из дверного проёма. Хрупкие смуглые плечики чуть вздёрнуты. — Давай быстрей, пока время есть. Жду в ванной. Рихарду дважды повторять не надо — махнув рукой на поиски курева, он снимает очки и, как есть, в одних трусах, следует за обнажённой супругой. Время — это ресурс, которым нужно распоряжаться правильно. И у своей дисциплинированной жены он в этом плане многому научился.***
— Владимир Иванович, подпишите, пожалуйста. В отделе кадров без вашего одобрения не утверждают. — Не утверждают, говоришь? — недовольный тем, что его снова отрывают от дел почём зря, губернатор принимает из рук ассистента заявление на отпуск. — С первого по четырнадцатое июля? А не маловато тебе? Может сразу на месяцок возьмёшь, чего мелочиться? — Ну Владимир Иванович, я же предупреждал заранее. Обещал Катю на море свозить, путёвки куплены уже. В Геленджик. Работа в аппарате губернатора накладывает на Кирилла дополнительные ограничения, такие, например, как статус "невыездной". Но он ничего не имеет против Геленджика, а его девушка — и подавно. После попытки самоубийства ей поставили диагноз "большое депрессивное расстройство", и встретив её из больницы, побывавший в перипетиях и уволившийся из органов Кирилл думал, что всё уже позади. Как же он ошибался — Катю пришлось выхаживать уже дома, борясь за каждую улыбку. И вот, наконец-то, их первый совместный отпуск, о котором они так мечтали ещё с первого курса академии. Неужели, крах надеждам? Кириллу не верится, что начальник может так с ним поступить. — Ладно, шучу я, — углядев, что парень вот-вот разревётся от обиды, губернатор Володька смягчает и тон, и мину. — Давай сюда. Размашисто черканув свой афтограф на суетливо протянутом листе, он откидывается на спинку губернаторского кресла. Всё равно Дианка обещала к первому числу выйти на службу — официально она ещё в декрете, но кажется, она уже настолько устала от прелестей материнства, что на работу чуть ли не набивается. По крайней мере, заскочив на их с Риделем свадьбу пару дней назад, у Владимира сложилось именно такое впечатление. Все ожидали, что кандидат Владимир Иванович Иванов с предвыборной гонки будет снят, правда никто не мог объяснить — за что. Просто потому, что связался с неправильными людьми? Ну так выбора у него не было, к тому же вертолёт ему передавали сами силовики, добровольно и не задавая вопросов — когда речь идёт об освобождении заложников, роль пилота в побеге из окружения выглядит чуть ли не спасительной. Так что его не сняли. Он выиграл выборы при феноменально высокой явке и полном отсутствии вменяемых конкурентов. Он выиграл их так оглушительно и безапелляционно, что даже самым непримиримым недоброжелателям не оставалось ничего, кроме как признать волю народа. И Володька, пожалуй, был последним человеком в регионе, который её, эту волю, признал. Было очень страшно, и в то же время — без каких-либо путей к отступлению. Приняв дела от губернатора предыдущего, тут же собравшего в охапку все свои активы и срулившего за рубеж — очевидно, уж слишком он опасался повторить судьбу своего ставленника и по совместительству главного подельника в разграблении региона Кречетова, Володька погрузился в новые обязанности. Сколотив профессиональную команду из числа уважаемых в регионе специалистов в различных областях, он взялся за работу, поначалу действуя по наитию, но с каждым днём набивая руку и переходя от экспериментов к осязаемым успехам. Так, на должность министра здравоохранения он назначил врачиху из женской консультации, а на пост министра образования и народного просвещения — молодую учительницу младших классов. Сформировав региональное правительство по данной схеме, он затаился и стал ждать, что будет. Ждали все, и ничего плохого не произошло. За год сделано было немало — несколько заброшенных предприятий возобновили производство, статьи бюджета перекроили так, чтобы бо́льшая часть региональных доходов шла на социальные нужды, местным фермерским хозяйствам понизили ставку кредитования, а областной прокуратуре намекнули, что пора бы повнимательнее присмотреться к деятельности некоторых бизнесменов, наживших свой капитал во времена правления предыдущего губернатора. Налоговикам так же негласно нашептали поменьше прессовать мелких лавочников и активнее взаимодействовать с крупнейшими торговыми сетями, захватившими чуть ли ни весь город, и при этом не приносящими ощутимых налоговых отчислений. В обществе шептались: одни — о том, что нового губера скоро убьют, другие — о том, что он аж в президенты метит. Но шёпот без следа растворялся в звуках маленького города. Город зашумел, и это было сродни возрождению, выходу из спячки. Дверь за Кирюхой захлопывается — счастливого ассистента в приёмной дожидается Катя. Они берутся за руки и выходят из здания администрации в тёплый летний вечер. Владимир Иванович этого не видит, иначе порадовался бы за молодёжь. Оставшись один, он поднимается с кресла и подходит к окну. Ещё солнечно: в июне дни самые долгие, но уже идут на убыль. Домой он не спешит — во-первых, к себе домой нельзя — по статусу ему полагается резиденция, шофёр и охрана. А на казённой даче нет ни старой радиотехники, ни времени на неё. Там пусто и одиноко — каждый вечер он возвращается туда только чтобы поужинать и лечь спать. Он работает без выходных, проводя дни либо в своём кабинете, либо в поездках по региону. Вокруг него вьются какие-то бабы — очень уж гламурные, молодые и дерзкие, и в неимоверных количествах. Сильно мешают работать. Но на следующей неделе у него деловая встреча с министром здравоохранения, и он возлагает на эту встречу некоторые тайные надежды. Пока он стоял у окна, небо над Мценском из безоблачного голубого стало сизым, то там, то здесь порезанным перистыми розовыми облаками. Скоро ночь. Ещё раз вглядевшись в город, простирающийся за окном его кабинета, прислушавшись к его звукам и прислушавшись к себе, губернатор довольно покачивает головой: всё спокойно. Тихонько улыбнувшись, он возвращается к работе над документами.