***
Нежиться в кровати во время отпуска, лениво переминаясь по постели во время поцелуев — пожалуй, просто отличное времяпровождение. Шторы были раздвинуты нараспашку, поэтому горячие лучи попадали дорожками к нам, заставляя жмуриться от света на глазах. На ней была надета моя полосатая рубашка, которую я решил оставить для девушки. Она просто чертовски горячо смотрелась в ней, особенно, когда края рубахи задирались выше по бедру… Седлая мои бедра, Леа маленькими поцелуями покрывала сначала линию челюсти, переходя ниже к шее и груди. Ее голова легко оказалась на моей груди, а волосы забирались к носу, щекоча. Пригладив их, я продолжил размашистые движение по ее голове, прижимая в объятьях к себе. Ее тихое сопение было еле различимо, даже в той тишине, в которой мы находились. — Твое сердце так сильно бьется, — я почувствовал ее улыбку, но у самого губы даже не дрогнули. — Я хочу сегодня пройтись по магазинам, если ты не против. — А почему я должен быть против? Пойти с тобой? — В том то и дело, что не хотела тебя таскать. Сам знаешь, мороки много, — она вздохнула, поерзав по мне. — А ты лучше позови сантехника, кран нормально включить нельзя на кухне. — Да-да, я помню, — я закатил глаза, вспоминая все разы, когда она мне об этом говорила. — Не забудь, пожалуйста, а то ведь… Договорить она не смогла — я притянул ее за подбородок и сразу углубил поцелуй. Наши ленивые выходные долго не протянулись, ибо Леа решила все-таки встать с притягательной теплой кровати и начинать собираться. В номере всегда было настолько хорошо убрано, а наши вещи аккуратно сложены, что даже было скучно. Что ж, займемся вызовом сантехника.***
На улице ужасно парило. Из-за сухости во рту будто саднило, и никакая вода, никакой душ не спасали ситуацию. День шел неимоверно долго. Тяжелая тоска разгоралась во мне все сильнее с каждым стуком циферблата на часах, с каждым действием и мыслями. Было понятно по кому и по чему эта тоска вообще появилась, но какой это сейчас имеет смысл? Я помню наши с тобой моменты. Все до единого. Помню, как мы танцевали в одних спортивных штанах в нашей квартире. Помню, как тогда твои глаза сияли ярче, чем огни за окном. Помню, как подсадил тебя на курение; как ты зажигаешь сигарету и передаешь ее мне, выпуская струи дыма. Помню, как при этом опускал свою голову на мое плечо, смотря в темноту. Возможно, я поступаю по-скотски по отношению к Леа, но я просто хочу почувствовать вновь твои короткие поцелуи на своей коже по утрам. Видеть наши скомканные простыни, твое сонное лицо по утрам и целовать тебя, пока ты жалуешься на нечищеные зубы. Я обещал тебе, что все закончено. Что не буду приходить к тебе в пустую квартиру, что не буду будить пьяными звонками. Обещал не ломиться в дверь даже в экстренных случаях. И я сдержал обещания, ломая наши сердца. Я чертов эгоист, знаю. Но я так устал. Устал достукиваться до тебя, когда ты делал вид, что не слышишь. Устал доказывать тебе, насколько ты важен в моей жизни. Ты верил в это, но что-то же тебя останавливало. И что же это «что-то», милый? Почему наша история прекратилась, почему мы сожгли все наши с тобой мосты? Я много пил. Читал, как люди любят заглушать боль внутри себя алкоголем и считал их безумными глупцами. И что в итоге вышло со мной? Скорее всего я и есть тот безумный глупец. Я обещал, что не сдамся, не разрушу себя, чтобы не случилось, и провалил даже это, Тарьяй. Мое тело все еще помнит тебя, твои губы, твои руки, твои слезы. Мои воспоминания бурлят только мыслями о нашем прошлом. Я так жалок с этой речью в своей голове, но, черт, плевать! Поговори со мной. Вздернул головой, будто мысли из головы волшебным образом могут улетучиться. Было бы все так просто. Я и не заметил, как руки начинали дрожать, а сердце гулко биться. Блять. Ну к черту это все! Проведя пятерней по волосам, я взял телефон у двери и вызвал обслуживание в номер, назвав причину. Надо же чем-то заняться, чтобы отвлечься, не так ли?***
Рабочий провозился с поломкой больше получаса. И все это время я стоял возле него и пытался вести диалог, который он же и заводил. Ради приличия я отвечал, а он, наверно, ради приличия задавал вопросы. С улицы дул легкий ветерок, разгоняя волнами воду в бассейне. Листья деревьев расшатывались под его потоками, шелестя. Инструменты падали, когда сантехник перебирал их, ища нужный. Его кряхтение доносилось из-под раковины, где он работал. Наконец, когда последняя деталь была готова, а мужчина спокойно выдохнул и вылез, вставая на ноги, тогда и была закончена работа. — Ну вот и все. Я вызову к Вам уборщика, а то тут много грязи после работы, — начал трепетать мужчина, вытирая пот рукой, — можете принимать работу. — Спасибо за это. И никого не зовите, я сам все уберу, — пожимать руки мы не стали, и он начал уходить к двери. Мы шли по коридору, и я отчетливо слышал какой-то шум на веранде. Скорее всего ветер усилился, разгоняет шезлонг, наверняка. Я отпер дверь для рабочего, пропуская его в коридор. Мы попрощались, и снова услышал шум, хмурясь. Не на шутку разгулялся, однако… Дверь захлопнулась, я повернулся. Коврик у входа собрался в горку, и я нелепо поскользнулся. Упав на колени и локти, я почувствовал острую и жгучую боль на левой голени, вскрикивая. Очень больно, что перед глазами звездочки пляшут. Поднял больную ногу повыше, чтобы разглядеть, и ужаснулся. Такая дыра, и не понять от чего. Где-то заглушено я слышал снова шум, но такой, как будто он был совсем близко, где-то рядом и он приближался. Горячая алая кровь все текла и текла, и от этого зрелища начинало подташнивать. Голова кружилась от боли, а внутри все будто застыло от шока. — Хенрик, господи, позволь мне помочь тебе, — знакомый голос неожиданно раздался около уха, и мне помогли подняться. Резко дернул голову на него, хмурясь от головокружения и удивления. Какого черта он здесь делает? — Попытайся сесть, приятель. Да, вот так, молодец. — И он убежал куда-то, возвращаясь максимально быстро с тазиком воды, бинтом и салфетками. — Ти, я и сам могу! — отчего-то злость возникла передо мной, и отображалась в моей реакции. Боль закрывала от всех других чувств, но я резко почувствовал себя сильно уставшим. Я чувствовал, как он помогал мне, что-то делал с раной, но поднимать глаза совершенно не хотелось. — Как ты тут вообще оказался? Слова пришлось зажевать в собственном тихом скулеже. Ощущения не были одними из приятных, но терпеть нужно. Вдруг он снова заговорил: — Откуда они? Я проследил за его взглядом, разомкнув глаза. У порога лежали какие-то кусачки, измазанные моей кровью. Чертов сантехник. И как так меня могло угораздить порвать об них ногу вообще? Делая дыхательную гимнастику, удалось избавиться от тошноты и головокружения, и теперь беспокоила только нога, над которой усердно работал Тарьяй. Он с внимательным и обеспокоенным лицом бинтовал мне ноги, подкладывал туда салфетки, просил помочь ему, чтобы он мог помочь мне. Каков каламбур. Он спросил про Леа, и я ему ответил. Отчего-то все то, что копилось за эти годы, горой груза обвалились на плечи, и хотелось то ли плакать от бессилия, то ли завалиться на кровать и проспать без задних ног. Наверно, он заметил мое настроение, и его лицо скривилось. О, нет! Не хочу видеть тебя таким из-за меня, малыш. Не хочу. Что-то подталкивало меня сказать тебе самые глупые, но важные слова. И как я могу отказать, если это касается тебя, милый? — Ты всегда спасаешь меня, Ти. Но я не спасаю тебя в ответ… — поджал губы, которые дрожали, и усмехнулся. Скорее всего, сейчас я совершу большую ошибку. Возможно, эта ошибка станет самым лучшим выбором моей жизни. — Что ты имеешь в виду? — ох уж это твое потерянное лицо. Его синяки под глазами становились уже фиолетовыми. Как же ты спишь, дитя? — Как ты мог забыть! Что будет, если я спасу тебя?.. — «Красотка» помогала не только Эвену, но и мне, видимо. Я хотел с ним поговорить о многих вещах. Поговорить о том, что копится. Мы же друзья, верно? Друзья открывают друг перед другом душу, рассказывают многие вещи. Вот и я расскажу. Правда то, что меня волнует по большей части, так это ты. Но мы поговорим. Мы должны поговорить. — …я спасу тебя в ответ.***
Они стояли на балконе своей квартиры, обдуваемые ветром. Мелкие капли дождя попадали в помещение, хлестая по лицу, но им было не до этого. Тёмные тучи сгущались в страшные образы, а гроза все не переставала громыхать. Погода за окном правильно передавала их атмосферу. Казалось, будто время замедлилось, Земля перестала вращаться вокруг Солнца и себя самой, а шелест листьев больше никогда не послышится в их сознании. Но все было далеко не так. Люди за окном ходили в том же порядке, шум листвы слышался и сейчас, Земля делает все те же обороты. Ничего не изменилось, кроме них самих. Хенрик невидящим взглядом смотрел вперед, притоптывая ногой какую-то мелодию; Тарьяй шумно дышал, перебирая трясущиеся пальцы. Складывалось ощущение, что сейчас твердой почвы под ногами не окажется, и они упадут. Казалось, что так же все обрывалось и внутри, горечью оставляя вкус на языке. Воздух казался ужасно спертым, и каждый глоток воздуха был ужасной пыткой. Поэтому Тарьяй встал и нетерпеливо открыл окно еще больше, и ветер беспощадно бил их по лицу в своих порывах. Хенрик боялся смотреть на своего парня. Что-то мешало ему это сделать и не постыдиться себя. Он боялся увидеть в родных глазах что-то чужое и далекое, боялся увидеть там боль, горечь, разочарование… Узорчатые камнем стены казались сейчас такими интересными и успокаивающими. — Я думаю, что нам нужен этот перерыв, — Хенрик обтер вспотевшие руки об ткань своих джинсов, закусив губу. Эти слова давались с трудом, но то, что происходило между ними не должно продолжаться дальше. Он любил его всем сердцем, но они должны позаботиться о себе какое-то время сами. — Слишком много думаешь, Холм, — парень раздраженно фыркнул, откидываясь на стену позади себя. Он принимал во внимание то, что виновен во многом, но то, как сильно над этим трепетал Хенрик, его изводило. — Мне очень нужно просто понять себя и то, что мне по-настоящему нужно. Ты прав. Он устало прикрыл глаза, отрицательно крутя головой. И что, все, это их конец? Неужели на этом все закончилось? Тихие выдохи Тарьяй начали перерастать в смешки, а затем и в громкий хохот. Хенрик обеспокоено на него смотрел, не понимая, как реагировать. — Мы мечемся между молотом и наковальней со всеми съемками, проектами, встречами. Ты хоть помнишь, когда мы в последний раз могли спокойно поужинать вместе, поговорить даже о простых вещах? — спросил Хенрик, когда истерический смех Ти начинал прекращаться, и он утирал собравшиеся слезы. — Мы с самого начала не разобрались в друг друге и в том, что нам делать с нашими чувствами, на самом-то деле. Признай это, не отнекивайся. Тарьяй презрительно посмотрел на него. Конечно, получать слова в свой адрес, которые больно били по тебе от самого дорогого для тебя человека, было тошно. Но признавать он этого не хотел совсем. — Ты сам сказал, что тебе нужно разобраться с тем, что тебе нужно, Ти! Ты так зависим от влияния общества, — Хенрик хмуро скривился, а его грудь начинала подниматься со вздохом выше. — Тебе так важно, что люди скажут о тебе. Что они скажут о нас с тобой. Я объяснял тебе эти вещи, чтобы мы могли всегда находиться в зоне комфорта, и ты говорил, что все понимаешь. Значит ли это, что ты врал, а? — Не драматизируй, пожалуйста, — с каждым словом Тарьяй ощущал удар под дых. Все это было правдой, той правдой, которую он пытался прикрыть тряпичной тряпкой. Будто скроешь ей, и никто не заметит. Пустить на самотек, махнув рукой. Так он и делал, так поступал с их отношениями. И к чему это привело? Они молчали. Дождь за окном усилился, и теперь на их полу образовывались маленькие лужи из тех капель, которые попадали сюда. Оба чувствовали себя опустошенными и немного злыми. Злыми на себя, свои поступки, свои слова. Злыми друг на друга за то, что не говорили об этом раньше, не разруливали их общие дела вместе. Дождь капал и капал, отбивая глухим звуком. На пол упала новая капля, соленая, не дождевая. Тарьяй тихо всхлипнул, утирая ладонью следы своей слабости. — И что, на этом… все? — он старался придать голосу уверенности и не допустить, чтобы он надломился. — Вот тут все и закончим? — Мы сделаем только паузу. Я очень тебя люблю и не хочу терять. Это… это сложно для наших отношений, но необходимо. Я просто хочу, чтобы мы смогли подумать о себе раздельно. Подумать о нас, — Хенрик взглянул на него, но глаза скрывала упавшая челка и тень. — Я так горжусь и дорожу нами, ты себе не представляешь. Тарьяй снова скривился. Эти слова были пусты и ничего не значили. Ни грамма. Больше походит на конец, чем на замедление событий. Грудь будто жгло, и он ничего не мог поделать. Он любил парня так же сильно, как и раньше. Но выходит всегда лишь так, что он теряет то, чем дорожит больше всего. — Это только пауза, Тарьяй. Потом, надеюсь, будет все хорошо. Потом не было хорошо. Их «потом» не настало. Пауза затянулась слишком надолго. Квартира начинала пустеть, одиноко прохлаждаясь на окраине Осло. Новые звуки в ней появились, когда Хенрик пришел забрать свои вещи. Их общее «потом» больше не будет. Все закончилось также спонтанно, как и начиналось.