* * *
— Орри! Ты чего, спишь еще?! Нальти. Вот принесли ж его нечистые духи! Хотя, конечно, не принесли, а прислали. И не духи, а родители. Эх… От духов-то отвязаться проще. Наверное. — Мама ругается. Пироги готовы, отнести надо, простынут же. — Сейчас… Девочка приоткрыла один глаз и тут же зажмурилась от яркого света. — Орри! — Иду-иду. Мелкий вредина топтался возле кровати, исключая всякую возможность подняться: Кештиора вовремя вспомнила, что улеглась спать в одежде. Хорошо, что хоть Мийраль, с которой Орри делила комнату на верхнем этаже, успела встать и уйти. Ее постель была уже аккуратно заправлена. — Слышь, Нальти, чего скажу, — торопливо зашептала Кештиора. — Только не проговорись никому. — Ну? Девочка потерла глаза, соображая, что бы такого потрясающего сообщить братцу, чтобы тот немедленно убрался подальше. — Ну, что, Орри, что? — нетерпеливо затараторил мелкий. — Ты проболтаешься, — Орри неодобрительно выпятила нижнюю губу. — Не проболтаюсь! Ну, скажи, а? — Знаешь дом старого Хафра? — Зн-наю, — поморщился мальчик. Обветшалый дом, в котором уже года три, со смерти хозяина, никто не жил, пользовался у детворы дурной славой. Ну, то есть у совсем детворы: сама-то Орри с высоты своих девяти лет посмеивалась над дурацкими сказками. — Я там призрака видела, — округлила глаза девочка. — В окне. Женщину. Нальти попятился. — Да ладно! — Точно видела. Волосы белые, губы синие, а на голове у нее венок из ирсинии, будто у невесты, только цветы завяли совсем. Орри помолчала, наслаждаясь перепуганной физиономией братишки, и добавила зловещим шепотом: — Она посмотрела на меня, а потом поманила рукой. Вот так. Малыш сделал еще пару шагов к двери. — А ты… — Я спешила, — с достоинством объявила Орри. — В храм. Нам вчера историю Лигайра Завоевателя рассказывали. Не хватало еще пропустить самое интересное из-за обыкновенного… хм… призрака. Лопоухий надоеда скрылся за дверью. К обеду вся мелюзга в городе будет обсуждать привидение, к вечеру у синегубой невесты появится леденящая душу история и, скорее всего, не одна, а ночью детишки, пожалуй, будут бояться по нужде выскочить. Орри усмехнулась, быстро встала и заправила постель. Одежда высохла и была, к счастью, не очень грязной. Торопливо расчесав волосы и уже на ходу переплетая косу, девочка спустилась по лестнице. Заскочила на кухню, быстро сцапала кусок еще горячего пирога с блюда, подхватила прикрытую чистым полотенцем корзину. — Я отнесу, мам. — Орри… Главное — вовремя оказаться за дверью. Сначала она разнесет заказчикам пироги, потом сбегает в храм на учебу, потом можно немного погулять по пути домой… а к вечеру, если у родителей и были какие-то вопросы, уже все забудется.* * *
Храм Вастарны Кештиоре нравился. Хотя сама богиня представлялась девочке довольно занудной. Покровительница домашнего очага, а еще земли и всего, что на ней растет. Защитница рожениц и маленьких детей. Конечно, Орри почитала великую Мать, как полагается, но ей гораздо интереснее были Лайссика, озорная богиня странствий, охоты и бегущей воды, а еще Муврал, мрачноватый и загадочный повелитель ночи и тайных знаний. Хотя самой увлекательной была история Ильстрина, смутьяна, который долго воевал с другими Создателями, а потом куда-то исчез: то ли сбежал, то ли изгнали его. Этому богу не поклонялись, по крайней мере, открыто, да и вообще старались не упоминать лишний раз его имя. Впрочем, в маленьком городе был только один храм, так что выбирать не приходилось. Тем более, что вокруг на несколько пеших дневных переходов попадались только селения или совсем уж крохотные деревушки. Даже если плыть по Юппаве. А Северная Данмара была все-таки городом, настоящим, со стеной, окружающей центр, и почти тысячей домов. Орри очень долго считала ее не просто большой, а вообще центром мира, пока на занятиях в храме им не рассказали о других городах. Зато в Данмаре несколько раз в год бывала настоящая ярмарка. На нее даже приплывали по Юппаве купцы, правда, мало: выше и ниже по течению на реке были пороги, пройти которые можно было без риска только весной, по высокой воде. Потому и не стала Северная Данмара крупным торговым городом, в отличие от приморской Данмары Южной и знаменитого Ортелина, стоящего на берегу великого озера Алхротты и уступающего по величине только столице. А все-таки ярмарка и здесь получалась веселая: на нее собирались жители всех окрестных поселений, а пару раз даже приезжал настоящий бродячий цирк. На занятия Орри успела, правда, в последний момент. Мельком заметила, что на привычном месте нет Роуна, и по спине сразу пополз неприятный холодок. Она-то уже почти убедила себя, что приятель благополучно добежал до дома. С другой стороны, Роун и прежде частенько пропускал учебу: помогал отцу, если было много заказов. А случалось, лепил из глины что-то свое — фигурки всякие. Людей, лошадей, волков, птиц. Чаще всего выходило довольно криво, но иногда и очень даже здорово. Правда, никому, кроме подруги, Роун свои творения не показывал: опасался, что отец не одобрит, когда глину переводят на баловство. Занятия сегодня вела Лирсли, одна из высших жриц. Волосы у нее были седые, совсем белые, хотя лицо без морщин. Правда, Орри и Роун все равно считали ее очень старой: Лирсли знала невероятно много, и вряд ли в библиотеке храма остались хоть одна книга или свиток, которые бы она не прочла, даже на чужом языке. Сегодня жрица рассказывала историю побратимов Ласваха и Навагарна, основателей Содружества вольных городов. Ласвах был младшим сыном правителя древней Квеснии и, достигнув совершеннолетия, по традиции ушел с небольшим отрядом, чтобы основать новый город в пустых землях. Там он повстречал Навагарна, предводителя маленького кочевого племени. Они сошлись в поединке. Если бы чужак победил, местный вождь признал бы его власть. А если бы проиграл, оставшись при этом в живых, пришлось бы ему искать другую землю для своего города. Правда, на второй вариант надежды было мало: дрались насмерть. Но соперники успели обменяться лишь несколькими ударами. Откуда ни возьмись, налетела на них стая стирхоев, и тут уж всем людям пришлось вставать плечом к плечу и драться против общих врагов. Орри поежилась. Про стирхоев ученикам как-то рассказала Айха, хранительница храмовой библиотеки. Мерзкие твари. Безволосые, с синюшной кожей, ростом по пояс взрослому мужчине, но это только пока они не выпрямят свои длинные задние лапы. А как выпрямят — прыгают далеко вперед и вверх, словно пружина. Передние конечности у них короткие, толстые, на каждой по три пальца с длинными — в человеческую ладонь — когтями, острыми и прочными, как железные кинжалы. А на голове — гребень с ядовитыми шипами. Вот как ударит стирхой этим гребнем и когтями в прыжке, так запросто может смертельно ранить человека. А на морде у них вместо рта хобот с присоской, и они сразу набрасываются на еще живую жертву и выпивают всю кровь дочиста. Живут стирхои во влажных пещерах, в оврагах или в болотах, всегда группами — что-то вроде муравейника или пчелиного улья. Людям на глаза стараются не показываться, но в их владения лучше не забредать. Как увидишь, где синий мох растет, туда, значит, идти нельзя, подальше огибай опасное место, посуху. Но случается так, что стирхоев становится слишком много. Тогда часть их собирается в стаю и идет искать себе новое гнездо. И не приведи боги случайно оказаться на их пути. Ласвах и Навагарн оказались. К несчастью для тварей и к счастью для крошечного поселка, к которому приближалась стая. Стирхои были перебиты, правда, и воинов полегло немало. Ласвах и Навагарн объявили себя братьями и провели священный обряд, огнем и кровью скрепив свой союз. На месте чудом уцелевшего селения был основан город Ласнава, и побратимы стали править там вместе. — Все на сегодня, — объявила Лирсли. Орри вздохнула и потрясла головой, возвращаясь к реальности. Рассказ был увлекательным, напрасно Роун его пропустил. Хотя он, может, и не виноват вовсе. Если у гончара много работы, он наверняка оставил сына дома, чтобы помогать. На ходу перекусывая остатками прихваченного с собой пирога, девочка направилась к Гончарной улице, где жил Роун Тарф.* * *
Орри постучала в дверь мастерской, как было условлено у них с другом: один удар — пауза — три быстрых удара. Но, к ее разочарованию, открыл не Роун, а его отец. Рукава засучены, золотые, как у сына волосы перехвачены тонким ремешком. — Здравствуй, Орри, — гончар выглядел озабоченным, и у Кештиоры засосало под ложечкой от дурного предчувствия. — Здрасьте, дядя Игийшер. А Роун… — Разве он не с тобой? — Он… Я думала, он дома. Его не было на занятиях. — Я не видел его со вчерашнего вечера, — нахмурился мастер. — У нас полно заказов, он нужен здесь. На мгновение Орри показалось, что солнце зашло за тучу, хотя день был погожий. Со вчерашнего вечера… Неужели Роун решил тогда вернуться за фонарем? Нет, он же не рехнулся! А может, он так испугался, что побежал не к дому, а в лес? Там можно не на один день заплутать, если вообще выберешься живой. — Странно, — выдавила из себя Кештиора. И торопливо, избегая расспросов, добавила: — Я поищу его. Искать, по правде говоря, совсем не хотелось. Девочка гораздо охотнее занялась бы даже нелюбимыми делами по дому, лишь бы не возвращаться на место ночных приключений. Да еще одной. Но ведь сейчас день. И вот Лигайр Завоеватель — он же не струсил бы, даже когда маленьким был. Он против волчьей стаи с одним ножом выходил и коней диких укрощал. Нет, он бы ни за что не испугался. И Навагарн не бросил бы в опасности Ласваха. До заката еще часа два. Орри успеет быстро сбегать на Нижний луг и вернуться в город. А кое-кто получит в лоб, потому что нечего болтаться неизвестно где в одиночку. Спрятался, небось, в каких-нибудь кустах на опушке леса, да и уснул… хорош атаман разбойников! На лугу никого не было — ни Роуна, ни буттака. Даже следов не осталось. И фонарь куда-то исчез, хотя Орри тщательно обыскала место, куда он отлетел. Как будто все, что случилось прошлой ночью, было сном. Хорошо бы! Но Роуна-то нет нигде! Кештиора куснула нижнюю губу, потопталась на месте и пошла к лесу, то и дело оглядываясь: ей казалось, что кто-то крадется сзади. А обернешься — пусто. Только по-вечернему длинные тени скользят по высокой пожелтевшей траве. И грязь чавкает под ногами. От этого муторно и противно — так бывает, когда болеешь, и накатывает дурнота, а по телу ползет озноб. — М-мя-ау! Показалось. Здесь нет кошки. Все кошки в городе. А если дикие, хищные… то они не орут так тонко, так пронзительно, так… — Мя-а… Кошачий вопль перешел в визг, нестерпимо высокий, даже уши заложило. Или это сама Орри… Она опомнилась уже на бегу, когда во весь дух мчалась к городу. Споткнулась, упала на пропитанную влагой землю, захлебнулась воздухом: на миг почудилось, что чьи-то цепкие пальцы обхватили лодыжку. Вскочила, рванулась дальше — по тошнотворно хлюпающей грязи, по опутывающей ноги траве… потом по дороге… по улице… Лай собак. Лай! И закатное солнце. И люди, удивленно смотрящие на чумазую запыхавшуюся девчонку. — Что случи… — Ничего, все в порядке. Я просто… Просто поскользнулась. Идти домой почему-то не хотелось, и Орри свернула было к храму, но остановилась. Что она скажет жрицам? Что они с Роуном тайком от родителей отправились среди ночи вызывать буттака при помощи переведенного с древнего языка заклинания? Глупо же! Этот дуралей Роун засел небось где-нибудь на чердаке или в сарае и лепил свои глиняные фигурки, пока не заснул. А ты ищи его… Орри поморщилась. Поискать бы, конечно, стоило, но при одной мысли обойти все их тайные убежища ее почему-то затрясло. Вот если Роун и завтра не вернется, тогда можно будет пойти в храм. К Лирсли. Или даже к самой тавхоэни Эрисее. Они-то наверняка знают, что делать в таких случаях. А если он и впрямь не вернется? Орри растерянно остановилась. Если бы вправду случилось что-то плохое, взрослые уже подняли бы тревогу. Может, Роун давно дома. Но лучше это проверить завтра. На город медленно наползал тусклый осенний вечер. Орри нахохлилась и поплелась домой, но постепенно ускорила шаг, с трудом удерживаясь, чтобы не перейти на бег. Ей нестерпимо хотелось как можно скорее оказаться под крышей. У огня. И среди людей.* * *
Она проснулась от яркого света, заливающего комнату, обжигающего глаза даже сквозь сомкнутые веки. Утро… Нет, уже день. Давно. Орри вскочила, не понимая, почему ее до сих пор никто не разбудил. И замерла, ошеломленная. Комната была не ее. То есть, не то, чтобы совсем не ее. Кровать, сундук в углу, стулья выглядели вполне привычно. Но занавески на окне — не голубые, как раньше, а цвета болотной грязи и все в каких-то разводах. И на полу посреди комнаты — фонарь. Тот самый, потерянный на Нижнем лугу. А еще откуда-то взялось кресло. Массивное, старое кресло, повернутое к стене. И в нем кто-то сидел. Орри почему-то совсем не хотелось выяснять, кто именно. Девочка тихонько взяла одежду и скользнула к двери. Но той не оказалось на месте. Глухая стена. Орри завертела головой, но выход исчез. Даже окно стало узким, словно бойница в крепости, и продолжало уменьшаться. Только свет оставался таким же слепящим. Казалось, он проходил сквозь стены. — Привет! Орри вздрогнула и обернулась. Кресло внезапно оказалось совсем рядом и развернутым к ней. И в нем сидел Роун. — Знаешь, что случилось с Ласвахом, Орри? — Т-ты… откуда здесь? — Я тут живу, — беззаботно улыбнулся приятель. — Но это же не твой… — начала было девочка, но передумала спорить. — Я искала тебя, — буркнула она, сделав на всякий случай пару шагов назад. — И отец твой сердится. Где ты был? — Здесь, — Роун встал, деловито пошарил в кресле, нащупал венок из цветов ирсинии и нахлобучил на голову. — Сними, дурак! — возмутилась Орри. — Это же свадебный убор для невесты. Тебе три года теперь удачи не будет! — Он для тебя, — мальчик снял венок и с улыбкой протянул ей. Нежно-розовые лепестки дождем посыпались на пол, засыхая и чернея в полете. — Я возвращаюсь домой. — Давно пора, — фыркнула Орри, как бы невзначай отходя в сторону. Так, словно дверь все-таки была у нее за спиной. — Надень, — попросил Роун. — Ты остаешься. Мы поменяемся. — Чем поменяемся? — нахмурилась девочка. — Я иду домой вместо тебя, — терпеливо объяснил приятель. — Ты остаешься. Надень венок. — Еще чего! Тень Роуна внезапно удлинилась, заскользила по деревянному полу, по скукожившимся сухим лепесткам к ногам Орри. Девочка взвизгнула — и проснулась. За окном было темно. Она села на кровати, с колотящимся сердцем вглядываясь в сумрак. Нашарила на столе огниво, с четвертого раза сумела зажечь свечу. Ничего подозрительного. Ни фонаря, ни кресла. Дверь на месте, занавески привычные. Уф-ф, и приснится же такая пакость! — Орри! Голос донесся с улицы. Девочка узнала его и вздрогнула, вспомнив недавний кошмар. Но это же был просто сон! Она поколебалась немного, но все же выглянула в окно. — Чего тебе? — она демонстративно зевнула, изо всех сил стараясь унять дрожь. — То болтаешься целый день неизвестно где, то среди ночи будишь. — Вылезай давай, — поторопил ее Роун. Он стоял под уличным фонарем и выглядел вполне обычно. Над его головой желтоватым облачком кружились ночные бабочки. — Зачем это? — Идем, чего покажу! — Утром покажешь. — Не, утром поздно будет. — Ну, и стирх с ним! Я спать хочу. Но оказалось, что она уже сидит на подоконнике, свесив ноги наружу. Не собиралась же, когда успе… Прыжок. Мокрая трава под ногами. Почему? Дождя ведь не было. — Бежим! Пальцы Роуна холодные, как сосульки, и такие же твердые. — Пусти! Но приятель держит крепко — не вырвешься. И бежит по улице, увлекает девочку за собой. — Стой, Роун! Быстрее — мимо спящих домов, мимо ослепших окон, мимо испуганно затаившихся деревьев и кустов. И собаки снова молчат. Только где-то истошно орет кошка. Или это коты собираются подраться? Быстрее, еще быстрее. Не споткнуться бы, не упасть! Кажется, что Роун и тогда не остановится — потащит за собой волоком. Орри уже задыхается, но приятель не позволяет замедлить бег. Рука, стиснутая ледяными пальцами, немеет. Вот и окраина города. Впереди на дороге кто-то есть. — Пусти меня! Слышишь? — пыхтит девочка. Надо бы крикнуть, чтобы ночной путник услышал ее, вмешался, помог, но дыхания не хватает. — Ро… Роун! Пусти… немедленно! Они равняются с прохожим, и Орри вскрикивает: это не человек. Глиняная фигурка вроде тех, которые любит лепить Роун. Только здоровенная. А вон еще одна, и еще. Они стоят вдоль дороги, их все больше. Люди, лошади, волки, птицы. Вместо глаз у них темные провалы — дырки в глине. Но кажется, что они смотрят. И даже… двигаются?! Орри из последних сил дергается, пытаясь освободить руку, спотыкается, летит в промозглую слякоть, в черную пустоту… И просыпается. За окном темно. Девочке хочется зажмуриться и с головой спрятаться под одеяло, но так еще страшней. Он… оно может подкрасться. Она не увидит и не успеет, не сможет защититься. Волосы мокрые, по виску ползет струйка пота. Или воды? Там, на улице вроде бы шел дождь? Орри тянется к столу непослушными пальцами, торопливо ищет огниво, каждое мгновение ожидая, что чужая, мертвенно холодная рука вцепится в запястье. Глаза девочки широко распахнуты, но в окружающем мраке невозможно ничего разглядеть. Вот оно! Орри замирает, мучительно пытаясь вспомнить, как зажечь огонь. Темнота чутко слушает. Темнота ждет. И наконец-то вспыхнувший огонек свечи кажется слабеньким и тусклым. Еле живым. Но его света достаточно, чтобы разглядеть: комната вокруг незнакомая. Совсем. Огромная, с тяжелыми ставнями на окнах, с большой серой шкурой на полу — голова неизвестного зверя смотрит прямо на Орри кое-как намалеванными черной краской глазами и злорадно скалит длинные синеватые зубы. — Это сон. Девочка изо всех сил щиплет себя за руку, дергает за волосы, трет глаза. Вскакивает, снова садится на постель. Пол под босыми ступнями мокрый и вязкий, как грязь. Снизу, со всех сторон внезапно раздается писк. Мыши. Они бегут к ней, жмутся к ногам, цепляются коготками, будто ища спасения. Потом начинают карабкаться, взбираться, запрыгивать на постель. Пламя свечи дрожит, каждое мгновение грозя погаснуть. Темнота сгущается у пола, обжигает холодом, поднимается вверх, словно вода реки в пору Обновления. Орри вскакивает на кровать, давя не успевших увернуться грызунов. Липкое, черное ползет вверх, высасывает, вымывает тепло из тела. Кештиора уже не чувствует ног. Потом отнимаются и руки. Крохотный язычок пламени умирает окончательно, и свеча падает на пол. Темнота подбирается к судорожно задранному подбородку девочки, к отчаянно сжатым губам. И тут в памяти начинают всплывать слова. Чужие, странные, всего пару раз увиденные в старой книге. Перевод был понятным, его Орри постаралась тогда запомнить, а он, выученный наизусть, много раз повторенный, вылетел внезапно из головы, подвел, погубил их с Роуном. — Буттака арихшит ларангал… Девочка выкрикивает, выталкивает из себя эти незнакомые слова, и они как будто складываются во фразы, в четкий рисунок ритма, и черная грязь, уже готовая залиться в рот, внезапно опадает, отступает, начинает утекать куда-то из комнаты, словно вода из ведра, в котором пробили дырку. Орри обессиленно опускается на кровать, уже шепотом договаривая оставшееся: почему-то очень важно произнести вслух все, что было на той странице. Она по-прежнему ничего не видит. Или просто не может разомкнуть веки.* * *
— Кештиора! Кештиора Тхайранги, ты меня слышишь? Пальцами можно пошевелить. И перед глазами — мягкое, розовое, спокойное. Орри осторожно приоткрыла веки и тут же сощурилась на свет, струящийся сквозь разноцветные стеклышки витража. — Тавхоэ Лирсли? Я… — В храме, — жрица внимательно поглядела на нее синими, неожиданно яркими, словно у юной девушки, глазами и склонила голову набок. — И да, это действительно ты. Живая. Но вот одна ли — еще вопрос. — В смы… сле? — язык еле ворочался, во рту было сухо. — На, попей, — сжалилась Посвященная и протянула кувшин. Орри приподнялась на постели, сделала пару глотков и поморщилась. — Что это, тавхоэ? — Вода, — Лирсли смотрела все так же пристально, испытующе, словно ждала чего-то. «Как охотник, подстерегающий добычу», — подумалось внезапно. Орри поежилась. — Горькая, — пожаловалась девочка. И все-таки не вернула кувшин, припала к нему: очень уж сильно хотелось пить. — Что ты помнишь? — спросила Лирсли, забрав назад почти опустевшую посудину. — Сны… — Орри нахмурилась. Пытаться восстановить в памяти увиденное было все равно, что дотронуться до открытой раны. Но решившись, девочка поняла, что и восстанавливать-то почти нечего. Смутные образы, беспорядочная игра света и тени, а больше — эмоции, ощущения. Холод, растерянность, одиночество, страх, отвращение. — Слова п-помню, — неуверенно сказала она. — Чужие. Из книги. Жрица прищурилась: — Повтори. Только не все — три-четыре первых. Орри послушалась. — Их не так просто выучить, — покачала седой головой Лирсли. — Особенно, если не знаешь язык древних сийвери. Зачем тебе это понадобилось? — Я не учила, — призналась девочка. — Просто посмотрела раз или два. Они как-то сами… Я хотела буттака вызвать. — Зачем?! — жрица резко подалась вперед. — Так… интересно же. Посмотреть. И потом, в книгах сказано, что Зовущий из тени может клад показать. Тут глаза Орри округлились. — Роун! Как же я… Тавхоэ Лирсли, Роун… сын гончара Игийшера Тарфа, нашелся? — А что с ним случилось? — взгляд синих глаз стал пронзительным, и девочка зябко поежилась. — Он был со мной, — призналась Орри, комкая одеяло. — Там, на Нижнем лугу. — Рассказывай, — потребовала жрица. — Что вы делали на Нижнем лугу? — Тавхоэ Лирсли, только родителям не говорите, пожалуйста, — жалобно попросила Орри, закончив описывать события той злополучной ночи. — Посмотрим, — сухо ответила Посвященная. — Рассказывай дальше. Что случилось на следующий день? Ты искала Роуна? Орри наморщила лоб и некоторое время молчала. — Не помню, — беспомощно пробормотала наконец. — Только как домой прибежала… а потом сразу проснулась здесь. Было что-то плохое… страшное. И Роун пропал, — она всхлипнула. — Ладно, отдыхай, — жрица поднялась со стула, озабоченно хмуря светлые брови. — Тавхоэ Лирсли, Роун… С ним ведь все будет хорошо? Комната кружилась, подрагивала, плыла куда-то, и от этого девочку начало подташнивать. — Спи, — жрица, подтянула одеяло к самому подбородку Орри. Это было кстати: по телу ползли волны холода, даже кончики пальцев начали неметь. — Тебе нужно поспать, — сказала Лирсли уже мягче. — Позже поговорим.* * *
— Ну, как она? — сидевшая за столом невысокая полноватая женщина в темно-синем платье подняла голову на звук открывшейся двери и отложила перо. — Похоже, что-то к ней все-таки прицепилось, тавхоэни, — вошедшая Лирсли опустилась в кресло напротив Эрисеи. — Что-то? — поморщилась Верховная жрица. — Пока не могу определить, что это. Точнее, кто, — Лирсли озабоченно покачала головой. — Но юного Тарфа так и не удалось найти. Ни живым, ни мертвым. А он был с Кештиорой. И они попытались ночью вызвать буттака совсем рядом с городом. Вычитали старинное заклинание в книге. — Глупая затея, — фыркнула Верховная. — Но в целом безопасная. — Для обычных детей — да. Но похоже, эта девочка… — Одаренная? — Эрисея недоверчиво приподняла брови. — Возможно. Или же у нее невероятная память, тавхоэни. — Если даже сказать нужные слова, надо быть сийвери, чтобы они сработали, — заметила Эрисея. — Если ты, например, произнесешь их… или я, они же останутся пустым звуком. Ведь так, Лирсли? — Да, тавхоэни Эрисея, — седая жрица сдержанно кивнула. — Но у Кештиоры Тхайранги заклинание получилось, хотя она его просто выучила по книге, не зная языка и ничего не понимая. — Надо будет сказать Айхе, чтобы внимательнее следила за детьми, которых пускает в библиотеку, — покачала головой Верховная жрица. — Туда мало кто заходит из учеников. В сущности, только Кештиора… Но я передам Хранительнице свитков твое распоряжение, тавхоэни. — Как бы то ни было, если девочка действительно сийвери, придется что-то с этим делать, — нахмурилась Эрисея. — Одаренный ребенок без наставника — все равно, что горшок с огнеродной смесью: достаточно одной искры, и пожар уже не потушишь… Так что там произошло ночью? Она тебе рассказала? — Не все. Она помнит, что буттак явился, и они с Роуном бросились бежать. На этом воспоминания обрываются. Похоже, что-то напугало ее так сильно, что она воздвигла стену в своем сознании. — Если они действительно приманили Зовущего, плохо дело, — Верховная жрица совсем помрачнела. — Подчинить тварь они естественно не смогли. Девчонка сбежала, а буттак захватил того, кто слабее, — Роуна Тарфа. Это в лучшем случае. А в худшем — поменялся с мальчишкой обликами. — Но если бы Зовущий из тени занял тело Роуна, тот бы «вернулся» домой, разве нет? А паренька никто не видел с прошлой декады. — Если бы этот буттак был из низших, то да, захватил бы, сразу попытался бы выдать себя за мальчика и попался, — возразила Верховная. — Они и разговаривать толком не способны. Но эта тварь, похоже, умная, из тех, кто уже сумел поглотить несколько жертв. Нам повезет, если она просто явится за Кештиорой, утащит ее и на этом успокоится. Но Зовущий может начать охоту и на других детей. И даже на взрослых, если попадется старик, больной или пьяный. — До Ночи Одиночества больше половины цикла, — усомнилась Лирсли. — Нечисть станет ждать столько времени? — Буттаку, захватившему душу человека, а, скорее всего, не одну, ждать не придется. При солнечном свете он, конечно, не вылезет, но Страж ему уже не помеха. — Верховная поднялась. — Идем. Надо провести обряд. — Ты имеешь в виду Разделение памяти? — встревоженно уточнила седая жрица. — Тавхоэни, девочка еще очень слаба. Она может повредиться рассудком. — Будь у нас время, я подождала бы, пока Кештиора придет в себя и окрепнет. А еще лучше — вовсе обошлась бы без обряда. Но буттак ищет ее, Лирсли, и пока она здесь, не сумеет до нее добраться. Зато ему может попасться другая добыча. Тогда он станет еще сильнее и придет снова. Зовущего из тени будет очень трудно остановить, и количество жертв… В общем, девочку жаль, но другого выхода у нас нет.* * *
— Ну, что, идем? «Нет! — хочется крикнуть Орри. — Туда нельзя! Не знаю, почему, но нельзя. Случится что-то плохое, страшное». Но вместо этого она спрашивает про фонарь, перелезает через подоконник и спрыгивает на землю. Мокрые после недавнего дождя кусты, пустынные улицы, дорога к Нижнему лугу. — Орри… может, вернемся? Ты прав, Роун! Пойдем домой. Что мы, совсем дураки, соваться в пасть к… — Ты что? Мы уже пришли! — слышит девочка свой голос. Но она же не хотела это говорить, язык сам… А непослушные ноги уже несут ее дальше, и не остановиться, не повернуть назад. Стрекот кузнечиков. Шелест листвы. Кошачьи вопли. Пропитанная влагой земля под ногами вздрагивает, качается. Ночной луг плывет перед глазами, сквозь него просвечивают огоньки свечей, белеют лица. — Дальше, Кештиора! Ты должна вспомнить все. Не останавливайся. Иди дальше. Темнота снова сгущается. Зябкая. Неумолимая. Реальная. Девочка сжимает кулаки и идет вперед. Она не видит Роуна, но знает, что приятель держится рядом. Пока рядом. От холода Орри начинает трясти. А черный силуэт уже выделяется уродливой кляксой на фоне звездного неба. Шевелится, поскрипывает, скользит навстречу незваным гостям. — Роун, беги! Беги отсюда! — но крик застревает в горле. — Лирсли, подбрось липкого когтя в чашу. Она просыпается. Чужой голос — чей? — доносится откуда-то из-за неба, из-за изнанки мира. И тут же растворяется в темноте. Буттак уже рядом — смотрит бесформенными буркалами, скалит в ухмылке синеватые, отчетливо высвеченные фонарем зубы. Надо вспомнить слова — те, правильные. Но вместо этого в голову лезут только стихи перевода — бессмысленные, губительные. — Бежи-им! — наконец Орри удается заставить язык послушаться. Поздно! Призрачный коготь уже зацепил ботинок Роуна, оставил невидимую отметину. Фонарь летит в голову проклятой твари. Орри мчится прочь. Роун бежит следом… нет, отстает! Его топот становится тише, и надо остановиться, повернуть назад, защитить… — Кештиора, дальше! Гонит ли вперед приказ или острое чувство опасности: враг настигает, когти вот-вот коснутся лопаток, вцепятся в волосы — остановиться невозможно. — Лирсли, змеиный глаз добавь! Нет, три штуки. Скорее! Воздух горчит, воняет какой-то дрянью. Осклизлая земля луга остается позади, а дорога уже не такая скользкая, только лужи кое-где остались. Роун бежит следом, его еще слышно, но обернуться нельзя. Город. Пустые улицы. Онемевшие собаки. Пение петуха. Дом. Роуна нет, и теперь это ощущается, как мучительная пустота, как дыра в реальности, как болезнь. — Дальше, Кештиора. Дальше… Обычный день, лишенный теперь всякого смысла. Вечерняя вылазка на поиски друга. Паническое бегство. Сны. — Дальше! Кештиора, не смей останавливаться! Ты должна… Кештиора? Это еще кто? — Вот свадебный венок для тебя. Я возвращаюсь домой. Ты остаешься. Глухая стена за спиной. Скользящая по полу тень. Пробуждение — сердце колотится, горло саднит от крика. — Вылезай ко мне, Орри! Идем, чего покажу. — Утром покажешь. — Нет, сейчас. Ледяные пальцы, до боли стискивающие запястье. Бег на пределе сил. Глиняные фигуры вдоль дороги. — Тавхоэни, девочка не выдержит! Надо заканчивать. — Нельзя, Лирсли. Мне жаль. Чужая комната. Едва теплящийся огонек свечи. Темнота, густая, как грязь, ползущая вверх. Слова. Непонятно откуда взявшиеся в сознании, но почему-то важные. — Все, все, отдохни. Отдохни? Кажется, раньше ее звали как-то иначе.* * *
Черное, серое, желтое. Словно битые стеклышки. Они складываются в узор, красивый, но от него почему-то накатывает тошнота. Потом орнамент распадается, осколки кружатся, то вспыхивают яркими огоньками, то тускнеют. Возвращается темнота, и от этого легче, даже дурнота отступает. Но потом стекляшки выныривают из нее вновь, взрываются множеством оттенков, мельтешат, суетятся, выстраивают и тут же разрушают орнаменты. Эти узоры и есть мир. Только тебя в нем нет. Ты смотришь извне, с бессильным отвращением, но у тебя ни имени, ни памяти — ничего. И непонятно, как ты все это видишь. Темнота побеждает, окутывает тебя спасительным маревом. А когда осколки вновь начинают свою игру, тебе уже легче. Ты начинаешь различать что-то, вот-вот нащупаешь. Ты уже почти есть, и ты — не часть чужого узора, ты отдельно. Ты… человек. Ты жив… жива. У тебя есть имя, может быть, ты даже сможешь вспомнить, какое. Надо только еще немного отдохнуть в темноте. А потом игра огоньков перестает пугать: это просто свет проникает сквозь закрытые веки, и никаких разноцветных орнаментов. Некоторое время Орри лежит неподвижно, наслаждаясь вернувшимся осознанием себя, ожившей памятью. Потом она открывает глаза. Знакомая комната, но не ее, другая. Тусклый свет за витражными стеклами, но свечи еще не горят. Значит, вечер. Пасмурный. Или утро? К горлу внезапно подступают слезы. Опять храм! Почему они не отпустили ее домой? Она хочет к маме, сейчас же! Орри вскакивает с постели — и тут же падает обратно: голова кружится. А слезы текут по щекам, безудержно, неостановимо. И со слезами уходят остатки сил. Почему здесь никого нет?! Позвать бы, но во рту пересохло так, что языком не пошевелить. Хочется пить. Наверное, где-то здесь есть кувшин с водой, должен быть, но чтобы найти его, надо приподняться с кровати или хотя бы открыть глаза. А веки слишком тяжелые. Темнота возвращается, кружится гигантской воронкой, засасывает Орри. Ей невозможно сопротивляться. Да и не хочется. А потом что-то холодное касается лба, и девочка открывает глаза. — Жара нет, — озабоченно говорит склонившаяся над ней Лирсли. — Ты помнишь, кто ты? — Ну… да, — голос вернулся, слабый и хриплый, но говорить все-таки можно. — Что это было? Вы жгли какую-то гадость в чаше… травы всякие. Мне стало плохо. Жрица не отвечает. Подносит к губам Орри кувшин, придерживает, пока та с жадностью пьет. — Я как будто вернулась туда, — неуверенно говорит девочка, закончив. — На Нижний луг. В ту ночь, в следующий день. — Так было нужно, — синие, словно вечернее небо, глаза жрицы смотрят сочувственно. — Жаль, что пришлось… — Вы были там со мной, да, тавхоэ? — перебивает ее Орри. — Что же вы меня не защитили?