***
Когда ты подросток, все проблемы бесконечно удваиваются, принося большие страдания и заботы в настоящем. А когда ты даже не представляешь, что собираешься делать в будущем — вовсе выводит тебя из себя. Меня зовут Микаэль Жан Рошер, мне всего шестнадцать лет, и уже на протяжении года я испытываю панические атаки из-за неизвестности будущего. Так, по крайней мере, говорит мой психотерапевт, доктор Конто, а родители верят ей больше, чем самому источнику тревоги, то есть мне. Мои отец и мать живут по образцу. Встретились в университете, вроде как влюбились, вроде как навсегда, что аж решили пожениться, купили квартиру с расчетом на вечно всё портящего Микаэля, родили меня, купили машину (точнее, взяли попользоваться у государства), а сейчас мечтают, чтобы я прожил такую же жизнь «по примеру» и купил им дом из золота. Меня угнетает отсутствие индивидуальности. Страшит забвение. Пугает моё будущее, если я не предприму что-либо прямо сейчас. Я хочу иметь в руках вечность. Возможно поэтому, я хочу стать коллекционером картин, создать свою галерею, которая прославит меня и моих потомков. Глупые мечты? Да, возможно. Но мечтать никто не запрещал. На данный момент я имею всего пару-тройку картин, приобретённых у уличных художников различных городов. Первым был морской пейзаж из Афин. Там живёт сестра отца, и когда мне хочется тупо свалить подальше из дома, то тетя меня выручает. Греческий старик-пейзажист был безумно рад тем десяти евро, что я ему вручил, и готов был отдать все холсты, которые только имел. Сейчас эта картина висит в спальне родителей, так как изумительно подходит под ковёр. Пожалуйста, представьте, что на этой фразе я закатываю глаза. Спасибо. Вторую картину мне подарила милая девушка из Рима, вроде бы её звали Розали. Это была моя первая самостоятельная поездка. Родители не хотели меня отпускать, но я построил глазки, поныл и пообещал, что поеду туда, чтобы приглядеть себе университет. Но это уже неважно. Вернёмся к картине. Итальянка буквально выхватила меня с площади, где я беззаботно читал «Портрет Дориана Грея», усадила перед своим мольбертом и быстро набросала портрет маслом, попросив взамен всего пару свиданий. Последним я приобрел уличный пейзаж, уже в родном Париже. Французский художник был намного сообразительнее и жаднее, запросил аж сто евро. Я удивился, но оставить холст в руках этого пьяницы не мог. Я был наслышан, как художник, пребывая в алкогольном состоянии, рвал свои холсты ножом. Глупец. Он же ведь создавал искусство. Узнав, что я потратил такую сумму на обычную картину, родители посадили меня под домашний арест, отобрав телефон, ноутбук и все книги, кроме учебников. Но это того стоило. Пейзаж висел над комодом в комнате. Картина словно олицетворяла меня и моё состояние. Темный, но с проблесками света (уличные фонари и зажженные окна). Редкие люди. Закрытые двери. Ну уж не был я особо общительным. — Мика! Спускайся на завтрак! — донесся голос мамы. На часах 7:50, а я уже раза три проклял этот белый свет. Раньше мы никогда не завтракали вместе. Отец убегал на важные встречи с клиентами (он адвокат), а мать — в офис. И работали больше двенадцати часов, беря дополнительную работу. Словно им хочется оттянуть момент прихода домой (или вообще не приходить). А вообще, родителей я практически не видел, а до десяти лет со мной сидела шестнадцатилетняя нянька. Но позавчера мой психотерапевт сказала им, что нам следует чаще видится. И именно поэтому в доме завелось правило — принимать пищу сугубо в семейном кругу. Бред. — Доброе утро, сынок, — окликнула меня мама, когда я вошел на кухню. Я лишь молчаливо кивнул в ответ, на что мать сдержанно поджала губы. — Микаэль, отвечай своей матери, — отец посмотрел строго из-под очков прямо мне в глаза, свернув газету. — Ага, — откусив свежий тост, промычал я. Разговаривать совершенно не хотелось, тем более с родителями. Я был безмерно рад, что уже как год нахожусь на домашнем обучении, и мне не приходится общаться со сверстниками. Я не был закреплен на одном месте, что помогало мне путешествовать в свои шестнадцать. Я мог учиться по ночам, что не особо поощряла доктор Конто, но зато я гулял по Парижу, выискивая новых художников. — Ничего страшного, дорогой, — окликнула отца мама, снимая белый фартук, — Видимо Микаэль встал не стой ноги сегодня. Театрально пожав плечами, я запихал в рот оставшийся тост и, тщательно прожевав его, добавил: — Действительно. Я уже год встаю не с той ноги, — огрызнулся я, а после демонстративно осушил стакан апельсинового сока, — Могу я идти? Мама облокотилась рукой об кухонную тумбу, потерла переносицу и, коротко кивнув, напомнила про таблетки. Вы скажете: Микаэль, какого черта, ты ведешь себя, как мудак? Ну, а вы попробуйте жить без своей воли на протяжении всей жизни, а потом удивитесь, почему я так легко отделался.***
Всё оставшееся утро я провёл в своей комнате, решая алгебру на неделю. Мать строго приказала дождаться горничной и отдать зарплату. Разумеется, я собирался забрать пару сотен себе, так как отец снова заморозил мою карточку, и я совсем не знаю причины. — Микаэ-эль, — кто-то мелодично пропел моё имя с первого этажа. Сразу было понятно, что это горничная, — Мика, зайчик, как твои дела? Она меня бесила. Я ей не зайчик, о чём говорил не раз. Я, чёрт возьми, имени её даже не помню. Девушка была моей ровесницей и постоянно домогалась. До пятнадцати лет меня это привлекало. Я был наивен, во мне играли гормоны. Но сейчас она казалась мне тупой нимфоманкой. — Дела нормально. Ты везде убрала? — я был настолько груб, что самому становилось холодно от слов. — Да, Микаэльчик, я уже свободна. Может развлечемся? — девушка невинно похлопала ресницами, подошла ко мне, обвив шею руками, — Только ты и я. Родители не узнают, милый, — последние слова она прошептала. Мне было гадко смотреть на неё. Пустые глаза, сиськи навыкат, длинные ногти, как у ведьмы. Она — как все. — Нет. Вот твоя зарплата. Тебе пора. Горничная нехотя отпрянула на комфортное для меня расстояние, поправила волосы и открыла конверт: — Тут не хватает сотни, — в лисьих глазах заигрался огонёк, девушка вновь подошла ко мне, — И я знаю, что их взял ты. Отработай их, и я ничего не расскажу. — Ты серьезно? Покупаешь меня? — резко вспылил я, а девушка ещё сильнее улыбнулась. — Именно. Тебе ведь та-ак нужны эти деньги. Я ведь знаю, — протянула горничная, не спеша сокращая расстояние между нашими телами. В горле застрял ком. Мне нужны эти деньги. Я должен покупать картины, чтобы доказать родным, что я могу осуществить мечту. — Приступай, — совершенно безразлично прохрипел я. — Вот и славненько. Хороший мальчик, — девушка стала покрывать кожу поцелуями, а я стоял и терпел, стараясь думать о другом.***
Настроение — дерьмо. Чувствую себя шлюхой. Единственное, что радовало — покупка картин. У меня даже была мысль, что я зависим от этого. Во мне каждый раз пробуждается жажда нового холста. Я чувствовал, что должен заполнить свою серую жизнь красками, которыми ежедневно орудуют художники. Сейчас был конец сентября. На улице без остановки лили дожди. Поначалу я хоть как-то пытался скрыться от капель, а после тупо забил. Струи воды стекали по бледной коже, оставляя дорожки влаги. Волосы стали ещё более лохматыми, а отросшая чёлка вилась и отдаленно напоминала виноградные гроздья. Я обречённо топал в черных кедах по лужам, уже не замечая, как в моей обуви образуется озеро. Мне было наплевать. — Эй, парень, — знакомый прокуренный голос окликнул меня с арки. Я, не задумываясь, повернул, совсем не заботясь о безопасности. У стены, перенеся вес на одну ногу, спокойно покуривая сигарету, стоял среднего роста человек полноватой комплектации, — Я думал, что ты не придешь. — Много думаете, мистер. Мужчина криво усмехнулся, поправляя мокрые седые волосы, обнажил новые холсты, которые ранее были прикрыты целлофаном. — Сынок, цены возросли. Теперь за одну картину — триста пятьдесят евро, — художник сложил руки на груди, ожидая моей реакции. — Да вы обнаглели! Я подросток, у меня нет таких денег! — буквально проорал я. — Есть. Ты просто блефуешь, сынок, — мужик отвратно прохрипел, щуря глаза, — Я знаю, что твоя семья в достатке. Ты всегда отдашь мне свои деньги. Он говорил чистейшую правду. Я наклонил голову вниз, внимательно рассматривая, как капли дождя стекают по моим темным прядям. — Хорошо. Ты получишь свои деньги, — резко вернулся к диалогу я, — Но хотя бы скажи, зачем ты так повышаешь ценник? Лишний раз напиться — не выход. — Моя дочь. Она сжирает всю еду в доме, не оставляя мне ни крошки. Тебе смешно? — мужчина наклонил голову на бок, внимательно наблюдая за моей усмешкой, — Ну правильно, смейся. Моя дочь — психопатка. Очень грубые слова. Я не выносил, когда родители детей с психическими расстройствами так негативно о них отзывались. Диагноз вашего чада — только малая часть ваших проблем, и вы не должны так сильно переживать об этом, заставляя вашего ребёнка думать о себе, как о монстре. Так, по-крайней мере, поступали мои родители. — А знаешь, это будет последний раз, когда я тебе что-либо продам, — мужик поправил растянувшийся свитер, а после смахнул пепел с сигареты, — Ты неблагодарен, мальчик мой. Сам же говорил, я создаю искусство. Твои слова? — хриплый голос приостановился в ожидании ответа, а я просто кивнул, — Твои. Так что выбирай картину и проваливай отсюда. Что-то неприятное закололо внутри, что-то леденящее душу. На глазах стали наворачиваться слезы, в горле встал ком. Я больше не смогу найти кого-то более стоящего. Постаравшись скрыть все нахлынувшие эмоции, я подошёл к картинам, внимательно рассматривая каждую. Какой-то натюрморт из сирени. Скучно. Пейзаж с видом на Эйфелеву башню. Хоть сочетание оттенков меня привлекало, я видел множество картин с этого ракурса. Это банально. Присев на корточки, я уже с безразличием продолжал разглядывать полотна, не надеясь найти стоящее. Но вдруг перед моими глазами предстал портрет завораживающей девчушки лет двенадцати. Блондинисто-золотые, но ближе к белому вьющиеся волосы. Широкая улыбка с щербинкой, скорее всего из-за смеха, ведь глаза были прикрыты. Почти прозрачные веснушки, рассеянные по всему лицу. Белая соломенная шляпа, в которую были вплетены полевые цветы. Она была воплощением весны. Воплощением цветения и взросления. Отчетливо пересчитав деньги, я вручил пьянице (черт возьми, талантливому пьянице) злосчастные купюры и, не прощаясь, развернулся, и ушёл. Это был последний шанс на другую жизнь, который по тупости художника был исчерпан. Шанс на исправление жизни «по образцу», на интересную и творческую. Я быстро воткнул наушники, включил медленную мелодию и просто побежал, продолжая надумывать. Я не поступлю в университет. Навру об этом родителям, но они всё равно будут продолжать перечислять мне деньги. Но перестанут тогда, когда я, по сути, должен буду получить свою специальность. Тогда предки заставят жениться. А зачем жениться, если я не смогу прокормить своих детей. Да и себя-то не смогу. Я буду никчемен. Я — частица этой вселенной — заглохну, прекращу работу своего механизма. И чёрная дыра поглотит меня. Ненужную частицу… Я остановился у лестницы своей парадной. Я задыхался. Мне не давала дышать пустота души, заполняющая и леденящая всё тело. Сердце билось, как бешеное. Руки и ноги дрожали, не давая зайти внутрь дома. Ещё чуть-чуть, и я бы свалился прямо здесь. Собрав остатки сил, я доковылял до входа, а после и до кухни, и рухнул на пол. Поджал колени к груди и обхватил их длинными руками. Я думал, что я так смогу успокоится. Только вот ничерта не получалось. Мною овладевала паника. У меня был новый приступ. Вновь возвращались мысли, что я никому ненужный Микаэль. Мика. Мальчик надумавший, что сможет сделать что-то грандиозное. Как же глупо. Наивный, тупой, доверчивый Мика. — Перестань, перестань, — хныча шептал сам себе я. Это не помогает, честно. Ты начинаешь только сильнее думать о корне проблемы, продолжая придумывать новые. Я сильнее заревел, задумываясь о смерти. Что случится, если я это сделаю? Будут ли скорбеть по мне родители или, наоборот, спокойно выдохнут? Скорее всего второе. Это больше похоже на правду. А что если сделать это сейчас? И если сейчас, то как? Приподняв зареванные глаза, я метнул взгляд в сторону входной двери. Они придут не скоро. Не успеют спасти. Перевел глаза на тумбу, в которой находилась огромная аптечка. Это был последний дождливый вторник (моей жизни) сентября две тысячи шестнадцатого. восемь:пятьдесят шесть вечера. Я решил, что приму смертельную дозу аспирина.