***
Везде суматоха. Голоса, смешавшиеся в шум. Очень яркое освещение, заползающее мне в тело через глаза, уши, рот. Я не понимал: жив ли я вообще? Дышу ли я? Мою кисть кто-то очень крепко сжимал, а из предплечья выходили трубки. А может и не выходили. Я не знаю. Я даже глаз открыть не могу. —…Врача!.. — эхом раздавалось вокруг. Как сложно дышать. Почему так мучительно умирать? — Мы заплатим любые деньги! — новый выкрик оглушил мою голову. Очень больно вспоминать что-то, но этот голос был до боли знаком своей хрипотцой и томностью. От этих мыслей я лишь усмехнулся. Я на мгновение почувствовал лицо и мимику. — Мика… Микаэль, — женский теплый голос звал меня, продолжая сжимать мою руку, — Сынок мой… Открой свои прекрасные глаза… — еле слышно прошептал голос. Я не могу вспомнить чей он, но отлично понимаю, что знаю его. Хочу выйти из белого состояния. Увидеть, где я хотя бы нахожусь. Даже умереть нормально не получается. Почему же я такой никчемный?***
Потоки воздуха щекотали мои ноздри. Я дышу. Думаю, что благодаря специальному аппарату, но я рад чувствовать себя живым. Вокруг тишина, нарушаемая лишь прибором, измеряющим моё сердцебиение, и тиканьем часов где-то справа. Я попытался пошевелить пальцами. Получилось. Кожа ощутила накрахмаленные глаженные простыни. Постарался сжать руки в кулак. Опять успех. Правда я немного переусердствовал, и в помещение послышался хруст моих фаланг. Забавно. Через неимоверную боль от яркого света я приоткрыл глаза. Белые стены, белые покрывала, окно с жалюзи. Палата. Это точно. В левом углы комнаты стоял горшок с пальмой. Рядом находилось кресло с синей обивкой, а на нём провалилась в дрёму моя мать, непонятно как устроившись в своём ужасно неудобном офисном костюме. Но даже сейчас она выглядела обворожительно. Прямые темно-каштановые волосы, едва доходящие до плеч, растрепались из аккуратной укладки. Хоть лицо было прикрыто ухоженными ладонями, я отчётливо видел, как мать хмурит брови. Каблуки она поставила у входа, поэтому сейчас могла спокойно поджать ноги под себя, не боясь испортить мебель. В коридоре послышались отчетливые шаги. Я не горел желанием общаться с кем-либо сейчас, поэтому вновь притворился спящим. — Мадам Рошер, — мужской голос раздался в палате, мягко пробуждая мать ото сна. Я слышал, как мама заерзала на стуле и тут же встала, поприветствовав, я так понимаю, доктора, — Я бы хотел поговорить о операциях спасения, которые мы… — Сделали ему? — сонно перебил женский голос, — Не утруждайтесь. Я знаю, что делают в подобных ситуациях. Выдержав маленькую паузу, врач подождал пока мать протараторит, и потом продолжил. — Которые мы не успели ему сделать, — опять пауза. Какой драматичный мужчина. Ему бы в театр актером работать, — Дело в том, когда нам привезли его в реанимацию, наши медсестры были уже готовы к промыванию желудка. Но ваш сын очнулся сам, словно после долгого сна. С учащенным сердцебиением и с повышенным давлением, что, конечно, является признаками тахикардии, но это была не та причина, по которой вы обратились. — И что в этом такого? — непонимающе спросила мать. — Наши врачи не считают нормальным, что организм Микаэля самостоятельно восстановился после принятой дозы таблеток. Мы хотели бы спросить ваше разрешение на обследование у специалистов. О, класс. А моего разрешения совсем не нужно? Не хватало стать подопытным. Если мама согласится, то нас ждёт серьезный разговор. — Делайте то, что считаете нужным.***
Моя жизнь обернулась ещё в более худшее её облачение. Каждый утро мне придется проводить со специалистами кардиологии и психиатрии. Терпеть это нужно было неделю, и мне до жути хотелось как-то подшутить над докторами. Заменить мочу соком, изобразить шизофрению или припадок. Но лучше я всё это стерплю, и отправлюсь домой. Пятница, последний день сентября. Залил беспощадный дождь, очень непохожий на осенний Париж. Но таким он мне нравился больше. Депрессивная, меланхоличная столица меня устраивала больше, чем «лежбище» для влюбленных придурков. Первым на сегодня был кардиолог. — Здравствуй, Микаэль. Присаживайся, пожалуйста, —мужчина среднего роста стоял спиной ко мне, предельно отчетливо рассматривая мой бланк. Кардиолог был немолод, что особенно затронуло его руки, слегка полноват и казался жуть каким уставшим. Я послушно присел на кушетку, оглядывая свой внешний вид. Растянувшиеся черная футболка на размера два больше моего, серые спортивные штаны и адидасовские шлепки. Да уж, выгляжу жалко. — Как самочувствие? — доктор снял с шеи стетоскоп, подходя ко мне. С каждым его шагом ко мне приближался запах сигарет и дорогого одеколона. Я снял футболку с себя, позволяя медицинскому прибору вызвать мурашки на моей коже от холода металла. После неудачной попытки суицида, о которой никогда не забудут родители, которые будут бояться вдохнуть рядом со мной, дабы я себе вены не перерезал? — Замечательно, — на выдохе произнёс я. Мужчина остановился на секунду, переведя взгляд на меня, чтобы понять, серьезно ли я, и покачав головой, уселся за рабочий стол, уткнувшись в какие-то бумаги. — Сейчас я задам несколько вопросов для окончательного установления диагноза. Хорошо? — он вновь поднял на меня свой уставший взгляд, скорее всего чтобы проверить, остался ли я вообще в этом кабинете. Кивнув, я отвернулся к окну. Хочу уже выйти из этой стерильной тюрьмы, где ежедневно тебя будят уколом в задницу, где пациенты больше напоминают призраков, а ты не можешь спокойно смотреть в глаза окружающим, потому что все знают, как ты сюда попал. — Нагружаешь себя физической активностью? Пробежка от 16 округа до 10 за рекордные 7,5 минут считаются? — Нет. — Чрезмерное употребление кофеина? — Нет. — Лечебных препаратов? Ну… Значит не все курсе, что я тут забыл. На момент я повернулся обратно к доктору, но он даже не обратил внимание на столь драматичную паузу в «допросе». — Нет, что вы, доктор. Никогда бы не посмел. На его лице не дрогнула ни одна мышца, взгляд бегал по строчкам, словно он читал учебник, оглашая мне весь список возможных причин моего состояния. — Излишний вес присутствует? — А вы как сами думаете? — с усмешкой пролепетал я, наклонив голову так, дабы увидеть лицо этого мужчины. Доктор лениво поднял свои свои глаза на меня, оглушая безразличием, которое словно лилось сквозь его блеклые глаза. — У меня нет времени на таких, как вы, молодой человек. Это нужно не мне, а… — И мне это не нужно, знаете? — перебил я, — Это ваш госпиталь отправил меня на бесполезные осмотры, которые мне не сдались. Но я здесь сижу, лишь потому что моя мать согласилась на это. Его лицо по-прежнему осталось каменно равнодушным, а я еле-еле сдерживался, чтобы просто унести отсюда свои ноги куда-нибудь подальше, где нет людей, где я мог бы спокойно посидеть в своём же обществе. — Бессонница, стресс, страхи, утомляемость, общая слабость, проблемы в семье, потеря аппетита? — А вы точно кардиолог? — уже явно не выдерживая, сказал я, — или может вы в тайне мечтаете быть психотерапевтом? Мужчина, глухо вздохнув, что-то черкнул, поставил штамп и выставил меня в коридор, даже не дав одеться. На бумажке плохо различимо начеркано «Эмоциональная тахикардия». Не особо поняв, что со мной собственно не так с точки зрения кардиологии, я пошёл готовиться к завтрашнему приёму своего психотерапевта.***
Суббота. Первое октября. Уже примерно второй час я тупо лежал на кровати и пялился в потолок. Мама пыталась предпринять попытки общения со мной на отвлеченные темы, но я не поддавался и игнорировал её. Но наконец в дверь постучались. Я продолжал прокрастинировать, а мать молниеносно поднялась с кресла и открыла дверь доктору Конто. Она была красивой и уверенной в себе женщиной. С заколотыми в кичку пшеничными волосами, круглой оправой и на внушающей высоты каблуках. Заходя в палату, она ни разу не взглянула на меня, будто делая вид, что я и вправду откинулся от передоза. Доктор вела повседневную беседу с матерью, параллельно снимая верхнюю одежду. Кажется, они обсуждали прошедший концерт какого-то оркестра. Я слышал, как мать была удивлена поведением доктора, но продолжала поддерживать беседу. В итоге я просто развернулся к окну, рассматривая людей, которые как муравьи спешили куда-то. — Зачем ты это сделал? — без всяких предисловий начала доктор Конто. — Сделал что? Играя роль туповатого, тебе легче абстрагироваться от таких серьезных разговоров, как этот. Женщина спокойно вздохнула и ровным тоном продолжила: — Пять дней назад тебя госпитализировали по причине передозировки восьмью пачками аспирина, — подождав хоть какой-то реакции, женщина возобновила допрос, — Зачем ты пытался убить себя? — И вовсе не пытался. — Тогда что тобой двигало? — я чувствовал спиной обеспокоенный взгляд доктора Конто, но не смел поворачиваться. — Голова разболелась. Устало выдохнув, показывая, что сдаётся, доктор задала свой финальный вопрос: — Микаэль, а ты не думаешь, что всё это ты делаешь, чтобы привлечь к себе внимание? В горле встал ком. На глаза накатила боль реальности, и меня окончательно придушили мои моральные устои.***
Родители больше не приходили: возможно их попросила психотерапевт, а может им стыдно за меня. Да, определённо второе. Порчу всё, ломаю им жизнь. Жизнь, хоть и банальную, но которую они так долго выстраивали в поиске гармонии. Мне уже стыдно за себя. Я не переставал реветь и задыхаться. Опять… Это всё уже не остановить. Момент, и я уже блуждаю по коридорам вечернего госпиталя в забытом 10 округе. Так сложно… Сложно быть нормальным. Еще секунда — я в общественном душе, вокруг ни души. В руках лезвие… Откуда? Сам не могу понять. Вдох. Я полоснул вдоль по руке. Зажмурился от накатившего шока. Я не могу… не могу… остаться в живых. Выдох. Смотрю на одинокую лампочку под потолком. Никакого, даже малюсенького, абажура. В какой я дыре. Но может сейчас меня никто не спасет? Вдох. Сильно, до боли в глазах, зажмурился. Начал нервно ковырять вены. — Никакого шанса…— прохрипел я, — Никто не должен, — добавил еще с десяток порезов, — спасти… Выдох. Кровь струится по предплечью. Перехватив дрожащей рукой лезвие, уже без всяких сомнений искромсал второе запястье. Уже не больно. Уже плевать. Главное, больше здесь не оставаться. В изумлении наблюдая за фонтанами крови, хлещущими из моих запястий, я упал на стенку, врезавшись в кран, сполз на корточки. Меня постигало самое, что ни есть легкое чувство, приходящее с каждым потерянным миллилитром. Закрыв глаза, я чувствовал, как вздымалась моя грудь в унисон с выпрыгивающим сердцем, в глазах рябили белые монотонные квадратики плитки. Силы покидали. В ночь второго октября, воскресенье, две тысячи шестнадцатого года, в три:семнадцать ночи я вскрыл себе вены, решив оставить этот мир навсегда без меня.