find my way back

{au, где Джексон - сын Питера} Джексон приходит к Лидии первым; врывается в комнату, где она — не подозревающая, умиротворенная, чертовски в него влюбленная — лишь растягивает губы в довольной ухмылке и манит к себе нетерпеливо, облизывая губы и оголяя ключицы; Джексон бы повелся, правда, он никогда не мог устоять перед ней — девушкой, что снится по ночам, чья улыбка дарует крылья, а поцелуи приятной истомой расплываются по телу. Только вот больше нельзя касаться ее, как и раньше, целовать так же глубоко, любить слепо, отчаянно, безоговорочно; нельзя быть с ней рядом так, как они были с самого детства — Джексон знал всегда, что эта рыжеволосая с острыми коготками, что не позволяла дергать себя за косички, лишь смотрела как-то уничтожительно-унизительно, будет его — и это здорово его ломает. Лидия вскидывает идеальной формы бровь, когда понимает, что Джексон к ней не идет, лишь мнется и вжимает голову в плечи; Лидия не понимает, что именно не так, но отчуждение, стеной в миг выросшее между ними, не почувствовать не может — по подушечкам пальцев расползается лед, Лидия морщится, когда чувствует холод без его объятий, когда сотни мыслей-пуль бьют прямо в висок; Лидия смотрит Джексону в глаза и ей безумно хочется кричать — крик царапает грудину. "Ты же знаешь, что мы со всем справимся, да? Если будем вместе". "А если нам нельзя"? Лидия слушает историю про внезапно проявившееся родство отстраненно, с высоко задранным подбородком, с немигающим взором, со слишком прямой спиной — Джексон знает ее слишком долго, чтобы не видеть, как внутри нее рушатся все замки, которые они возводили с особой тщательностью, кирпичик к кирпичику; Лидия смотрит невидяще, тянет руки и касается его лица, очерчивает скулы, ее губы дрожат, но слова глохнут внутри, и Джексон знает — если хоть на секунду расслабится, то закричит, и это действительно будет предвестие — буря возродится в секунду. Вселенная стремится к балансу, да и у мерзавцев не бывает вторых шансов, поэтому и не удивительно, что у них, кроме взаимной, чистой и пламенной, общий отец; Лидия прячет лицо на груди у Джексона — слезами застывая на его белой рубашке — и сжимает ворот тонкими пальцами, Джексон чувствует, как вибрируют ее плечи, как напряжена шея, и прижимает ее к себе ближе, считая про себя до трех миллиардов — лишь бы не потерять контроль, лишь бы не сойти с ума. Лидия цепляется за него, будто тонет, боится разжать пальцы — он исчезнет/испарится/пропадет — уж лучше бы они не знакомились, не влюблялись, не перевязывали судьбы в одну алой нитью, что убегала сквозь пальцы, пока они любовались алыми закатами; Лидия смотрит на человека, что ей дороже и важнее, и почти касается своими губами его — это ведь так естественно, так натурально, так необходимо — но одергивает саму себя: у них общая кровь, ничего иного и быть не может. Джексон смотрит в ее разбитые глаза, и знает — она рваная-рваная, пробитая насквозь, и впервые он не может ее защитить, даже если пожелает этого всем сердцем, прошлое не переписывается, не стирается и не пропадает — прошлое лишь усугубляет настоящее; Джексон знает — нельзя — но не может ничего с собой поделать, запрокидывает голову Лидии и впивается в нее поцелуем, а она — Джексон чувствует ее промедление, и оно бьет по нему вполне физически — лишь всхлипывает, но на поцелуй отвечает, машинально стягивая с него рубашку, разрывая хлопковую ткань привычным движением. // Натали смотрит на Питера с нескрываемой злостью, держа Лидию за руку, и Лидия не знает, кому из них более противно: ей, разрывающейся от ярких вспышек чувств, или матери, что полыхает праведным огнем; Джексон, старающийся даже до Питера не дотрагиваться, не может отвести взгляда от лица Лидии — а она, смущенная, с меловыми губами и обостренными скулами, выглядит прекраснее, чем когда-либо было ранее — улыбается ей краешком губ несмело, пытается поймать хоть какой-то отголосок взаимности. Питер скалится довольно, заставляя Натали вздрогнуть, а Лидию, наоборот, шагнуть вперед, заступаясь — один ее крик сметет Питера с лица Земли, и он это знает; между ними можно молнии запускать — настолько все обострено, хватит щелчка зажигалки, чтобы все взлетело на воздух. "Ты сделал мне ребенка и свалил, мерзавец, забрав его с собой и стерев мне память, как какой-то марионетке!" "Ты всегда мечтала о девочке!" Джексон сдается первым, отступает в тень и перестает слушать этот нелепый разговор недо/пере-влюбленных, что пытаются уничтожить друг друга взглядами, и Джексон чувствует — если не уйдет, то увидит что пострашнее, и до Лидии это доходит на пару секунд позже; они поднимаются на второй этаж, где Лидия устало скатывается по стене вниз, а Джексон подхватывает ее, укладывая голову на своих коленях, и разглядывает — такую тонкую, такую близкую и одновременно далекую — и его ломает; кости едва ли не крошатся в тех местах, до куда она касается. Джексон готов послать весь мир к черту, лишь бы быть с ней всегда. Лидия кричит — это неправильно; Лидия кричит — оставь меня; Лидия кричит — меня ломает без тебя; Лидия кричит без слов, пока Джексон сцеловывает слезы с ее ресниц. // Лидия улыбается Стайлзу так счастливо, что Джексона ведет — кровь вскипает в венах, в глаза темнеет, и он хватает ее за запястье, тащит в ближайшую каморку, где Лидия недовольно надувает губы и хмурится, хмурится так, как раньше, и Джексона отпускает; Джексон знает, что все это — лишь иллюзия, и получение Лидией статуса королевы, и ее отношения со Стилински, да и его собственные с Эллисон, конечно же, тоже — главное показать родителями, что снова сошлись, что они — все поняли, осознали, и больше не пытаются играть в Игру Престолов. А завтра они будут уже далеко отсюда, они будут там, куда тянут собственные сердца и, что самое главное, они будут вместе, навсегда, их никто не сможет разделить; они будут там, где никто не знает про их общую кровь, а значит, всем будет на них плевать. Правда — слишком тяжелая рана, и они здорово научились ее скрывать.