find my way back

Уж лучше бы Лидии было семнадцать, тогда легко можно было бы отмахнуться — 'ошибка молодости, птенчик, не беспокойся, у меня пройдет'; вот только Лидии гребанные двадцать четыре, и она давно не маленькая девочка — ни одна отговорка не сработает, и глупо думать иначе. Лидия и не думает; Лидия лишь цепляет каблуки повыше, платье покороче и красит губы настолько алой помадой, что Стайлз смотрит пораженно и застревает где-то в своей детской вечности навечно, где у Лидии лицо вымазано в перезрелой черешне, где в волосы вплетены полевые цветы, а босые ноги бегут по прозрачной синеве прибрежной реки. Лидия блуждает в темноте, следя за каждым его шагом, а на каждое предупреждение лишь недовольно шикает, расправляясь с завистниками с королевской участливостью — улыбается, касается пальцами локтя, обещает решить все проблемы, а потом усугубляет их, растягивает, утяжеляет в сто крат; и смеется, Лидия так громко никогда не смеялась — и Стайлз лишь качает головой, придумывая оправдания для той, что потеряна на тысячу процентов. Питер находит ее сам; банально хватает за руку — и у Лидии голова кругом от столь близких прикосновений — тащит в машину и хлопает дверцей хлестко, почти бьет по носу, и едет куда-то в даль, по дороге молчит, а Лидия, — бедная, маленькая, потерянная, загнанная, — смотрит на его шею завороженно, боится даже вздохнуть; и внутри все пульсирует. Он тащит ее в подвал, и сначала Лидия даже вполне не против, но паника давит на грудь сильно/сильно, в сердце чувствуются пробоины, а его пальцы в нежную кожу впиваются веревками и выворачивают суставы; Лидия брыкается, он отвешивает ей пощечину — до горчащей крови на разбитых губах — и швыряет в клетку, скалится как полоумный, и у Лидии голос Стайлза где-то внутри раздается “он же сумасшедший, помнишь?”. А Лидию тянет-тянет-тянет; ей бы пустить его под кожу себе сбитым ритмом, так, чтоб легкие не справлялись, чтоб воздух рвался прочь, чтоб изнутри все взрывалось, ей быть бы хоть где-то: сбоку, за спиной, валяться в ногах, руки тянуть и мечтать об одном взгляде; но сейчас, когда он смотрит, дробит ее без единого шанса на волю, дышать действительно трудно, но это не то, абсолютно не то. Умирать в темноте — не страшно, у Лидии сотня идей, что способно с ней произойти, и смерть от любви в ее планы не входит; это такое клише, ей-богу, умереть во благо кого-то, борясь за то, что тебе неподвластно, и Лидия ждет, ждет, пока грудина перестанет болеть, пока пальцы не станут решетку держать без изломов, пока голос не перестанет хрипеть после каждого его ухода. А Питер — он даже не извращенец, он слишком изыскан, слишком интригующий, слишком... увлекающий? — берет лишь то, что нужно им двоим, не переходит грань, не наказывает и не запрещает ничего; у них есть все время мира, и Лидия знает, что это неправильно, что ей следует желать быть подальше отсюда, но поделать с собой не может ни черта; а она ведь всегда любила карусели. Питер тянет ее к небесам — она фениксом вниз, Питер давит к земле, а она парит где-то сверху, и это настолько _обыденно_, что Лидии становится скучно; решетка вдоль стены одно, но когда тебя кормят едва ли не с ложечки, а потом играют в “дочка-любящий папа”, где папа переходит черту лишь после “ну и чего ты ждешь?”, противно настолько, что ей бы волком выть, на стены бросаться, делать хоть что-то. И Лидия взрывается где-то под Рождество; повышает голос впервые, терпя все удары/пощечины/крики, завтра все тело будет зудеть — Лидия знает, она привыкла свою боль раскладывать по запчастям, растягивать по дням и получать удовольствия больше, чем от чего-то иного — смотрит с каким-то вызовом и едва ли не побуждает его сорвать самого себя с цепи, убрать невидимые барьеры. И Питер дарит ей самый лучший подарок, тот, о котором юркие девочки с губами, вымазанными соком перезрелой вишни, могут только мечтать; и Лидия знает, что теперь все изменится, что все будет по-другому. — С Рождеством, Птаха, — бросает Питер Хейл, а после оставляет ее на долгую темную ночь в темноте, но Лидия в ответ просто слизывает с собственных губ кровь и закрывает глаза; интересно, можно ли это считать капитуляцией?