Джек выбежал из леса одним из первых. Он хотел поймать Ральфа собственными руками. Хотел продемонстрировать Ральфу своё превосходство над ним. Ему уже было плевать на мчащихся вдогонку дикарей, на задумку Роджера, у которого в последние дни совсем ехала крыша. Он просто хотел схватить Ральфа, сделать его частью своего племени, а ещё — чтобы Ральф охотился со всеми и танцевал со всеми. Чтобы хоть разок прокричал их песню. Чтобы ликовал и смеялся вместе с ним. Только подумать, как легко и просто это было!
Но куда уж там, ведь наш неприступный Ральф решил иначе. Грёбаный босс.
Да, Джек, чёрт возьми, хотел быть главным. И что с того? Он всегда им был: извечная староста с извечной ответственностью. Он привык к такому порядку, и в голове не укладывалось, как Ральф мог этого не понимать. В Замке все слушались Джека и ничего, довольные: ели мясо, развлекались, дежурили, охотились. Всё точно так же, как было при Ральфе, только место другое, и никаких истерик по поводу костра с дымом.
И всё же у Ральфа было как-то...
по-другому. Жаль только, Джек осознал это не тогда, будучи Вождём и рассевшись на бревне перед свежей добычей и горой фруктов, а лишь сейчас, стоя, как прибитый, у кончающейся поросли лиан. Впереди, ярдах в пятнадцати от него, предстали двое: тёмная скрюченная фигурка Ральфа и ещё одна фигура — высокая, статная, выбеленная. Взрослая. За ними в солнечном свете сверкал катер, ещё люди, автоматы, какой-то огромный корабль вдалеке. Перед Джеком, словно из-под земли, восстала цивилизация, та, что, казалось бы, осталась в далеком прошлом и на которую он уже не рассчитывал. А Ральф, такой маленький и весь тёмный от загара, грязи и крови, контактировал с этой напугавшей всех его дикарей знакомой новизной. Джек не слышал разговора и не знал, о чём мог спрашивать Ральфа человек в мундире. Единственное, что он мог знать наверняка, так это то, что никакой он больше не Вождь. Это его племя с дикими ритуалами и копьями в руках смотрелось глупым ребяческим спектаклем перед великолепными моряками в белых шапочках.
А ведь у его дикарей тоже когда-то были шапочки...Только чёрные. То единственное, что Джек как зеницу ока оберегал от этого места с его новыми стандартами. Но и они исчезли. Как же он не уследил за этим? Ведь Джек всегда был хорошим и внимательным предводителем. Ведь был же, да?
С Ральфом его разделяла какая-то полоска песка. Но для Джека это расстояние сейчас казалось куда длиннее, и путь до Ральфа представлялся более тернистым и непролазным, да и вообще Ральф стоял как-то выше и держался благородно и храбро, не то, что Джек.
На какой-то миг осознания своего ничтожества с Джека грузно спали принципы и былые убеждения. Всего-то миг, но его хватило, чтобы перед мальчиком сложилась целая картинка. Эта картинка была
отражение его племени и его самого. Он ужаснулся. В голове выстроилась цепь событий и необузданных решений, построенных скорее на эмоциональном взрыве, чем на доводах рассудка. Это были решения разукрашенного Вождя, который смотрел на него насмехаясь, скалясь, крутя острием копья перед самым носом.
Видение рассеялось. Джек ощутил влезшую обратно на сердце грузность. Ему стало тошно. Это себя он увидел перед своими же глазами... Отщеплённую часть себя.
Все дикари уже подтянулись и были ошарашены, поглощены увиденным. Джек отступил от общей линии. Ковыляя за первым рядом пальм, размазывал слезы, которые всё никак не унимались. Наконец, вышел на пляж. Этот участок лагуны находился за каменным выступом, который надёжно прятал мальчика. Хотя какое кому дело сейчас было до Джека? Все позабыли даже о главной цели этого дня: поимке Ральфа, перед которым теперь, даже скрывшись за зарослями, было стыдно и страшно находиться.
С мыслью о Ральфе Джек шумно кинулся в воду. Его качнуло на волнах, прибило к скалистой платформе. Он перевернулся на спину. Небо раскинулось над ним, и Джек вперился зачарованным взглядом в пепельно-лазурную высоту. Что был их остров перед масштабностью небесного купола? Что был Ральф и Джек? А гонка Джека за право стать первым? Он усмехнухнулся. Глина растекалась. Метя в глаз, скинулась с брови и попала в самую цель. Джек выругался и, опустившись под воду, начал её вычищать. Краска зелёная, красная, белая пятнами растекалась от него по воде и медленно оседала на дно.
Признаться, стало куда свободнее без этой дурацкой маски. Идея с боевым раскрасом оказалась какой-то нелепицей. Свинью же убивала не их маскировка, а число пронзивших её копий. Да и вообще плевала она, в маске или без маски надвигалась опасность. Чувствовала её — спасалась, не чувствовала — погибала. Вот так вот просто. Однако только сейчас Джеку удалось отдать себе в этом отчёт. Надо же, никакого проку от большинства его задумок...
Рыжие космы снова вылезли на лоб, прилипли, раздражали. Он нырнул с головой, утягивая их за затылок. Джек мог пролежать в засаде целый день, а на то, чтобы обрезать волосы у него пяти минут, значит, не нашлось. Он буквально обстреливал себя упрёками. Когда такое было в последний раз? Неужели впервые? На самом деле, разбор собственных неудач был ему совсем не по душе, но зато паршивое ощущение, что существом в том мимолётном отражении был он, Джек Мерридью, постепенно отступало. Джек всё дальше уходил от ужаса, поразившего его в самое сердце. И всё ближе становился к той, прежней, несправедливо забытой жизни, смотрящей на него глазами Ральфа.
Он так возненавидел Ральфа с самой их первой встречи, что даже — сказать кому, не поверят! — полюбил. Всем сердцем. Одно только воспоминание, как Джек томился без него в своём Замке, чего стоило... Каким-то немыслимым способом Ральф стал частью мира Джека. Пускай гонимой и даже ненавистной — но всё же неотъемлемой частью. Ральф искрился своей независимостью и стойкостью духа, а потому Джек подсознательно тянулся к нему и жаждал доказать: я такой же сильный, как ты! Такой же главный! Признай меня, наконец, Ральф! Но Ральф, даже если и слышал его, не решался вступать в диалог с такими самонадеянными воплями. Ральф до последнего хранил молчание.
Джек вышел на сушу, щуря глаза от солнца. У тех, кто не плакал, таких глаз не бывает: подсвеченных изнутри собственным светом, будто бы тронутых кистью великого художника и оживших. Теперь мальчик не скрывал своего присутствия. Дикари брели к воде, но смотрели под ноги и своего Вождя не замечали. Долгожданный корабль, конечно, обрадовал их, но счастье это выглядело каким-то…. посредственным. Хотя Джек, наверное, уже и такого не чувствовал.
Ральф отмерял каждого взглядом. Сердце замерло, Джек понимал, кого тот ищет. Больше всего на свете он не хотел сейчас оставаться с Ральфом с глазу на глаз. Джек впервые признавался самому себе, что боится этого мальчишку со стиснутыми кулаками. Ральф был правосудием в его глазах, потому что знал истину, знал Джека как облупленного и знал, что Джек должен быть наказан. В том числе за то, через что заставил пройти Ральфа в два последних судьбоносных дня. Но даже это пугало Джека не так сильно, как то, что он увидел в своём видении... Он всё не мог стереть из памяти той самобытной злобы и жажды крови, зависшей в глазах и оскале маски. Всё верно, точно такой же Зверь ещё утром главенствовал над сознанием Джека. А Джек не нашел ничего такого, что мог бы ему противопоставить. Поддался и проиграл.
Вытянутый над песком, он замер в ожидании; рыжая голова его горела от солнечного пекла.
Джеку повезло. Ральф выбрал Роджера первым. Обычно Ральф был добродушен со всеми и даже в крайней ситуации предпочитал мирное решение проблемы. Но сейчас взгляд Ральфа изменился до неузнаваемости. Взгляд этот пылал, и Джек ощущал в нём желание пустить в ход кулаки, припомнить Роджеру сполна. За приятелей, за себя. Но ударов всё не было, над мальчиками росло и уплотнялось напряжение. То ли это соль щипала, то ли дело было в гнетущем волнении, но на глазах Джека проступили слёзы. Он постыдно смахнул их. Как Ральфу удавалось под таким контролем удерживать гнев в сердце? Джек бы так не смог. Он бы, скорее, взорвался.
Неотрывно следя за Ральфом, Джек понимал: он следующий. Да уж, из всех наказаний самым невоносимым было бы стоять с Ральфом лицом к лицу. Ведь рядом с ним вырвутся из заключения воспоминания о преступлениях и начнут резать, бить, нещадно сечь Джека. Ральф не позволит ему убежать от голоса совести. Будет стоять до конца. Пока Джека не раскрошит на мелкие кусочки.
Мальчика обескуражило. Он вдруг понял, что Ральф всегда был и оставался
над ним. Ещё до всеобщего голосования он был сильнее, разумнее, лучше Джека. А Джек... Тут его снова накрыло завистью и злостью. Он не знал, как справиться с этим звериным приступом, никогда раньше не пробовал. Но вот в голове мелькнула догадка: если что и сможет отвлечь его от самого себя, так это... Джек замахнулся и со всей силы ошпарил руку о камень. Взвыл от боли и скорее зажал рот ладонью, чтобы Ральф не услышал и не переключился с Роджера на него.
Робко вливалось облегчение и удовлетворение. Спустя столько дней он, наконец, смог опознать и отогнать — пусть, не навсегда — своего Зверя.
Вдруг он заметил Ральфа, двинувшегося ему навстречу. Всё внутри Джека так и упало. Рано радовался… Он присел на корточки и, пятясь назад, повалился за выступом скалы. Ральф прошёл мимо. Его глаза смотрели, но не видели. Джек насторожился и решил проследить, куда тому вздумалось податься в долгожданные минуты спасения.
Вот остались за поворотом тёмные фигурки мальчиков, лишь крейсер, видный отовсюду, парил над водой и не позволял усомниться в реальности пришедшей им на помощь цивилизации.
Крик Ральфа, вырвавшийся из самой груди, наотмашь ударил Джека, окончательно уничтожил его. Ноги подкосились, его качнуло в сторону, но он всё же смог устоять. В голове всё тем же криком проносилось имя, которое Джек насильно стёр из памяти несколько дней назад. Его лицо скривилось в муке. Он погрузился в себя и уже не видел, как метнулся в тлеющую пучину джунглей Ральф.
Перед глазами Джека полыхал костёр, громыхали адские вопли, тут и там копошились тела с копьями в руках. И в центре на колени пал пойманный зверь. Саймон в центре. Джек понял не сразу. А когда понял, не поверил. Он не верил даже когда прямо на его глазах кроваво расплывались знакомые черты. Копья, ногти раздирали хрупкое и неживое тельце хориста. Джека откинуло в сторону, — Саймон?! — так он и стоял, опустошённый, погребённый заживо. Ту ночь Джек провёл без сна, беспокойно ворочаясь на листве. Тогда-то он и решил — заставил себя думать, — что человека по имени Саймон никогда не существовало в его жизни. В поющих рядах хористов появилось пустое место. Пробел. Один из голосов пропал навсегда, песнь хора больше не звучала ангельской мелодией. Что-то сломалось в Джеке в тот момент. Он уткнулся лицом в настил и шмыгал носом, мол, ничего такого, всего лишь заложенность, всего лишь бессонница... Почти ушедшее имя затрепыхалось в его памяти из последних сил и, тут же безжалостно отбитое страхом, кануло.
Джек пробыл в онемении с минуту. Когда, наконец, волна воспоминаний отхлынула, он опомнился и начал озираться по сторонам.
Ральфа нигде не было. Джек глянул в сторону леса. Сомневался. Наконец, взвесил все предположения и остановился на мысли, что если Ральф и мог куда пойти, то только туда.
Джек пока не спешил. Раздумья одолевали его, чёрным крылом кружили над головой.
А что, если бы Ральф больше никогда не появился? Что, если бы он навсегда остался на этом острове? Что, если бы он исчез и перестал терзать всех укорами вины и совести, болью? Что, если взять и спастись без него?
Джек тяжело сглотнул. Имя Саймона восстало из мёртвых, и, однажды убитое, уже не смогло бы умереть вновь. Оно не выходило из головы. Мучило, терзало его. И всё из-за этого Ральфа! Из-за того, что Джек пошёл за ним. Из-за того, что Ральф был тем, кто не приложил руку к смерти Саймона. И пока он жив, он будет напоминать Джеку об этой боли до конца его дней.
Джек разгневался на него пуще прежнего. Он развернулся и зашагал назад к лагуне, где был слышен говор и копошилась жизнь, где его ждало спасение. Рыскать в лесу сейчас было опасно. Огненные языки до сих пор метались на верхушках деревьев. Там, в глубине чащи, поджидала, кружась на пепелище, смерть.
В груди Джека заныло, сжалось. Что-то неугомонное и цепкое тянуло его обратно... Да какого чёрта он носится за Ральфом? Пускай тот идёт, куда вздумается! Джек уперся и отчаянно шагал наперекор внутреннему зову. Офицер потребует рассказать правду, и Ральф выдаст её всю, с потрохами. Уж Ральфу-то офицер поверит. Но ведь Джек не хотел убивать!.. Он всего лишь… Всего лишь... Мысли путались, срывались. Пускай Ральф и знает лес, но это ещё не значит, что из этого кострища он выйдет целым и невредимым. Вдруг какая ветка обвалится, а он не успеет отскочить? Тогда-то он, Джек, заживет спокойно. Детей и так слишком много, чтобы офицер заметил пропажу Ральфа. Джек заставит других его поддержать. Принудит страхом, если потребуется. Большое-то дело! Да и Роджер всё ещё с ним…
Джек думал и видел свои мысли будто бы со стороны. Словно он залез в чужую голову и мог теперь читать человека как открытую книгу. Джек застыл на миг. Тут он, будто обожжённый, сорвался с места. Песок вскинулся под его пятками. Запинаясь об наваленные сучья, мальчик кинулся к вытоптанной на песке ямке, где совсем недавно стоял Ральф.
***
Джек узнал это место ещё издали. Сердце закололо, и он уже готов был повернуть в другую сторону. Вдруг за песчаным пригорком что-то зашевелилось. Джеку стало не по себе. На том месте он и его племя оставили когда-то лежать Саймона. По спине заструился холодок, и он присмотрелся. Никакого движения больше не возникало. А вдруг Джеку всё померещилось? Он решил не гадать, а пойти и проверить.
Стоило только подобраться к самому ободку дымящей зелени, как Джек различил навзничь раскинувшееся тело. Болезненное воспоминание сотрясло его разум.
Перед ним, как мертвец, лежал Ральф. Джек потёр глаза, больно ущипнул себя за бок, но видение всё не исчезало. Похоже, один из них спятил, но, кто именно, ещё предстояло разобраться.
Полуголое тело Ральфа обмякло, и легонько покачивалось, когда приливала очередная волна. Запёкшиеся следы крови размывало и коричневыми струйками уносило в океан. Грудь его не дышала. Руки поникли на песке. Во рту у Джека пересохло, он дышал сипло и тяжело. Разве не он желал погибели Ральфу? Так получай же её.
Нет, невозможно, чтобы он умер. Джек думал о том, как они вдвоём таскали тяжеленные брёвна, как спорили, спали под одной крышей, как Джек угощал его своей первой добычей, как преследовал Ральфа, а тот возьми да выскользни у него из-под носа в очередной раз. Джек вспомнил, как ранил его, но тому было плевать на все раны. Ральф никогда не сдавался.
Так как же он мог умереть? Исчезнуть? Кто угодно на этом острове, но только не Ральф!
У Джека стучало в висках. Затаив дыхание, он шёл вперед, к заигравшемуся в смерть товарищу. Шёл, чтобы убедиться в своей правоте. Шёл, потому что с каждой секундой страх нарастал, зовя его обратно к лагуне. Но тут мёртвое тело колыхнулось, оживая. Мысль пронеслась, отгоняя ложные опасения. С сердца Джека словно камень свалился.
Он стоял, вслушиваясь в мольбы Ральфа и не упуская ни единого его жеста. Ноги онемели. Внутри Джека всё раздирало и саднило. Он не мог переносить этой — уже обоюдной — боли. Иглами запоздавшего раскаяния она врезалась в сердце. Когда Ральф вздёрнул руку к небесам и стало понятно, что он обращается к Саймону с Хрюшей, Джек еле сдержался от того, чтобы сейчас же не подскочить к нему, ухватившись за эту самую руку, и не оттащить подальше от скорбного места. Пускай брыкается, злится, бьёт его, только бы перестал мучить их обоих такой страшной пыткой. Можно, конечно, развернуться и сбежать от всего этого, но мысль о том, чтобы уйти без Ральфа, когда он пришёл сюда именно ради него, Джеку и в голову не могла прийти. Он, наконец, взял себя в руки и смог подобрать нужные слова.
***
Они стояли друг против друга. Как и прежде, два разных, два независимых мира, сломать которые было по силам лишь им самим. Но теперь один мир трещал по швам, а второй, весь в шрамах, замыкался, отдалялся от первого.
Два одиночества.
Ральф окатил Джека жёстким, тяжелым взглядом. Глаза обоих были опухшие, красные, веки отекли, словно на них напал рой диких ос. При виде Джека в Ральфе вновь всё всколыхнулось, подожглось. Но он стоял твердо и вступать в противостояние, которое вечно напрашивалось между ними, пока что не собирался. По нему было видно, что продолжать диалог он тоже не намерен.
Джек шморгнул носом, обводя глазами пейзаж за спиной Ральфа. Небо, океан, песок — всё такое же, как раньше; заставляют думать, будто бы ничего и не произошло, не изменилось… Джек переступил с ноги на ногу и метнул взгляд обратно на строгое лицо Ральфа.
В Джеке начинало закипать негодование. Почему же так всегда выходило: стоило им только завидеть друг друга, как разжигалась невидимая, грозная битва где-то на уровне их подсознания? Ральф ощущал то же самое, но если раньше он хоть как-то старался замять их инстинктивные стычки, то сейчас позволял лёгкому ветерку перерастать в ураган. Всё менялось. Раньше он остерегался кульминации и развязки их знакомства. Сейчас ему было плевать. Если Джек захочет драки, — гори всё синим пламенем! — Ральф будет биться до последнего издыхания, вернёт Джеку каждый удар, каждое злое словцо. Не захочет — пожалуйста. Только бы оставил в покое. Только бы больше не видеть его мерзостной физиономии.
Нет, Ральф не простил его. Просто глядя на то облако, он неожиданно для себя решил, что Джек мёртв. Умер вместе с этим островом и свиной головой на копье. А Саймон с Хрюшей продолжали жить где-то там, в небесной лазури, и улыбки их застыли над горизонтом.
Ральф подавил забурлившие в нём чувства. Сейчас было бы ошибкой вступать с ним в любой, даже самый дружелюбный, контакт.
Непробиваемый, непримиримый, он направился в сторону Джека. Его ровный взгляд пронзал, и нутро Джека сжалось в тугой комок. Все мысли куда-то подевались, и в голове стало пусто. Ральф наступал с такой решительностью, свидетелем которой Джек был впервые. Под её гнётом ноги сами отнесли его на пару шагов назад.
— Ральф… — так и слетело с приоткрытых, лишившихся краски губ Джека.
Поравнявшись, они стояли плечом к плечу, и их лица были обращены в противоположные стороны. Они больше не смотрели друг на друга, но каким-то образом могли видеть — один другого — ещё отчётливее и глубже, чем прежде.
— Наша война кончена, Джек. Остынь, наконец.
Ледяное спокойствие в голосе Ральфа обожгло. Мальчик, было приостановившийся, шатнулся в сторону леса, и в тот самый миг ветерок, поднятый его движением, слегка обдал Джека. И тогда он понял. Понял всё. Разом. Ральф уходил от него навсегда. В его маленькой вселенной Джеку больше не было места.
Уставившись в одну точку, где-то на линии горизонта, Джек ощущал, как нить, с первого взгляда связавшая два их огромных мира, с мучительным визгом натягивалась, удлинялась, до последнего тужилась удержать два сердца на концах и вдруг, побелевшая,
треснула
разорвалась.
Два ошмётка.
Был человек.
И стоял этот человек на дне рва, который выкопали его собственные руки. Ров был глубок.
Человек постарался на славу...
Он стоял и не мог двинуться, не мог закричать о помощи, пока его медленно засыпало. Всем тем, что когда-то сделали его собственные руки. Он стоял на дне всего того, что совершил. Немощный, он трясся. Грудь его разрывали стоны и рёв, но лицо человека хранило погребальное безмолвие.
Должно быть, это был очень... очень несчастный человек.
