Кварцевый океан

      Всё не такое, каким кажется на самом деле. Помни. * * *       Тёплый ветер касается носа, подхватывает пряди волос, щекоча лоб и уши. Сакурай открывает глаза, и напротив — синее небо без облаков. Настолько синее, что глазам становится чуточку больно. Это не та боль, когда неудержимые слёзы готовы стечь по щекам. Совершенно не та, где при быстром беге твоё сердце колотится в агонии о грудную клетку, пытаясь выбраться наружу. Это та боль, которая в какой-то момент становится приятной. Он смотрит, и небо перед глазами — тихое и спокойное — окрашивается мелкими тёмными пятнами, разбавляя синее полотно летящими птицами. Сколько Сакурай Рё себя помнит — ему всегда нравилось в этом месте. Так и сейчас. Он лежит в каноэ, руки закинуты за голову. Сакурая окружает вода — безграничная, без конца и края, зеркалом отражая безоблачное небо. Рябь нежной акварелью ложится на гладь, перетекает в узоры, запутывается и распутывается. Сакурай прикрывает глаза, наслаждаясь шёпотом птиц. Он слышит шорох ветра, чувствует потоки воздуха, и что-то внутри говорит ему: всё так, как и должно быть.       Когда через какое-то время Сакурай открывает глаза — боковым зрением он видит что-то рядом с собой. Он приподнимается, руки хватают края каноэ, и пару мгновений он не может сказать и слова. Перед ним, в таком же каноэ, как и у него, лежит человек в соломенной шляпе, нога закинута на ногу, глаза скрыты под солнечными очками, но этого человека Сакурай не может спутать ни с кем. Когда оцепенение спадает, и Рё хочет произнести слова, то человек сам с ним начинает говорить.       — Привет, Рё, — на лице появляется ухмылка. — Давно не виделись.       — Аомине-сан! — говорит Сакурай, улыбаясь. — Да, давно не виделись.       Они молчат. И пока птицы над их головами делают несколько кругов, Рё решается заговорить:       — Не думал, что ты тоже будешь здесь.       Аомине смотрит на небо сквозь солнечные тёмные очки, пальцами трогает поля соломенной шляпы. Он поворачивает голову к Сакураю.       — Я пришёл, да.       И больше ни слова они не произносят друг другу.       Сакурай ложится обратно в каноэ. Он не задумывается над тем, чтобы продолжить разговор: его радует лишь мысль о том, что Аомине сейчас рядом с ним. Птицы высоко в небе шепчут мелодии, и тихий поток ветра сливается воедино с бесконечным простором водной глади. Кажется, Сакурай засыпает, а когда просыпается — снова видит перед собой синее небо. Он приподнимается и поворачивает голову. Аомине рядом нет. Но Сакурай не расстраивается: он надеется, что тот придёт ещё.       И оказывается совершенно прав: Аомине приплывает обратно.       — Ты вернулся! — Сакурай резко приподнимается с каноэ.       — Тренировки скучные, — говорит Аомине, распластавшись на каноэ. Соломенная шляпа кладётся на лицо. Рука свисает за края: пальцы касаются воды.       Сакурай хихикает. Он смотрит на пальцы Аомине, на то, как тот трогает воду. Словно маленькая капля попадает на зеркальную гладь, а затем появляются маленькие круги, разрастающиеся до больших и постепенно исчезающих.       — Тебе никогда не нравились тренировки.       — Кажется, мне пора. Рад был тебя видеть.       Тихое, едва слышное прощание срывается с губ Сакурая:       — Пока, Аомине-сан.       Аомине исчезает в тот момент, когда Сакурай моргает. Тот ложится обратно в каноэ: он сворачивается в клубок и закрывает глаза. Он вспоминает школьные времена. Те времена, когда он ходил на крышу и видел лежащего Аомине с закрытыми глазами. Тогда Сакурай знал — тот не спит, а просто отдыхает. Сакурай извинялся перед Аомине за то, что прерывал его отдых. А чуть позже за то, что был вынужден попросить прийти Аомине на тренировку по баскетболу. Скоро важный тренировочный матч, говорил тогда Сакурай. Скоро…       — Рё.       Сакурай открывает глаза и не понимает. Привстаёт с каноэ, чтобы посмотреть, не послышалось ли ему.       — Привет, я снова здесь.       — Аомине-сан?       Действительно. В такой же позе, в которой и был до этого. Тот лежит, рука свисает за края каноэ и касается воды. Вот только соломенная шляпа полностью закрывает лицо Аомине.       — Помнишь команду Сейрин?       — Конечно, помню, — говорит Сакурай.       — У них всё хорошо.       — Верю, — отвечает Сакурай.       Они молчат, наверное, около минуты. Сакурай точно не знает, не может сказать наверняка: время недосягаемо. Аомине спрашивает:       — Ты как?       Голова Сакурая склоняется в сторону, он смотрит на Аомине и слегка не понимает вопроса. Но, списав всё на то, что они давно не виделись, отвечает:       — Со мной всё хорошо, Аомине, мне нравится здесь.       — Я рад.       Сакурай почему-то уверен, что на лице, которого не видно под соломенной шляпой, губы изогнулись в улыбке.       — Рё, наверное, некоторое время меня не будет.       — Ничего страшного, я подожду.       Подождёт. Несколько секунд? Пару минут? Как скоро вернётся Аомине? Сакурай уверен — он закроет глаза, а когда откроет, тот снова будет здесь.       Сакурай решает проверить. Он закрывает глаза, затем открывает — Аомине нет. Он повторяет это ещё раз. Закрыть-открыть — Аомине снова на месте. Рё улыбается такому привычному Аомине, развалившемуся на каноэ в соломенной шляпе и в солнечных очках.       — Сатсуки достала, каждый раз говорит, чтобы я брался за голову.       — Момои-чан дело говорит, Аомине, — чуть помолчав, Сакурай спохватывается: — Ой, извини!       — Нет, Рё, всё нормально.       Когда птицы над головой делают очередной круг, Аомине произносит:       — Ладно, пора идти.       Сакурай застывает, не сказав ни слова. Он не может углядеть логику в действиях Аомине.       Он моргает. Раз.       Чистая кристальная вода переливается оттенками синего там, где только что был Аомине.       Его нет.       Сакурай смотрит перед собой, склонив голову набок. Он усаживается в каноэ поудобнее и поправляет свисающую прядь волос за ухо.       Ветер, взгляд в небо. Птицы. Хрустальная переливающаяся вода.       Сакурай моргает. Два.       — Привет! — произносит Аомине, оказавшись на том же самом месте.       И Сакурай путается, думая, что всё это довольно странно. Неуловимая мысль крутится в голове, но как будто невидимый, призрачный барьер прячет её.       — Аомине? П-привет, да.       Сакурай оглядывается на небо: всё как обычно. Птицы летают, делают очередной круг, на небе ни облака, лёгкий ветер и рябь на воде. Сакурай смотрит на лежащего Аомине в каноэ: тот одет в майку и шорты, и соломенная шляпа так же закрывает его лицо. Рё замечает дужки солнечных очков.       — Наконец-то со всем разобрался.       Сакурай продолжает смотреть, думая, что всё не так просто. Он пытается, безудержно и беспросветно понять, что хочет сказать Аомине. Словить, поймать и не отпускать мысль в голове, затерявшуюся где-то в закоулках. Схватить, прижать ближе к сердцу. Но… Рё распахивает глаза в догадке.       Он хватается за борт каноэ и, насколько он может себе это позволить, громко и быстро произносит:       — Я понял! Аомине-сан, понял! — глаза Сакурая загорелись от восторга. — Мы играем, да? Фокусы! Где ты этому научился?       — Птицы на небе.       Рё в непонимании поднимает взгляд к небу. Птицы. Птицы-птицы-птицы кружатся над головой.       — Да, они всегда здесь, — произносит Сакурай в восхищении. — Мне нравится на них смотреть. Так что насчёт фоку….       — Солнце, — перебивает его Аомине. — Тебе нравится?       — Да, — Рё отрывает взгляд от неба, не посмотрев на солнце. Он усаживается обратно в каноэ, подтянув колени к груди и обняв их. — Мне всё нравится.       — И лучи? — интересуется Аомине.       — Да, лучи солнца приятно согревают.       — Может, ты хочешь есть? Или пить?       — Нет. Спасибо, Аомине-сан, — отвечает Сакурай. Губы растягиваются в улыбке. —Ты лучший.       — Невозможно.       Молчание наполняет воздух вокруг них. Рё ставит подбородок на колени, взгляд смотрит в точку на горизонте. Там небо и вода сливаются воедино, там не понять, где верх, а где низ. Может, думает Сакурай, я сейчас на небе? А синее полотно у меня над головой на самом деле вода? И птицы ловят рыбу? Рё не может схватить до конца мысль: порыв ветра отрезвляет его.       «Аомине-сан, — думает Сакурай, — он чувствует то же, что и я?»       — Много времени прошло, — произносит Аомине.       Время, думает Сакурай. Оно не ждёт никого, оно быстрое и стремительное, что-то в груди Рё натягивается. Он не может понять, что именно. Ирония — это насмешка. Ты пытаешься что-то понять, а не можешь. Чувства запутываются в клубок нитей, попадают в сети, и распутать их — сложно. Не это ли называют смятением? Тревогой, растерянностью?       — Тренировки, — продолжает Аомине.       — Тренировки?       Рё не может отделаться от боли — сердце тянется от ноющего чувства. Не то сердце, которое в груди отстукивает ритм, а то сердце, которое люди называют душой.       — Да, именно они, Рё, тренировки.       Слова доходят до Сакурая не сразу. Тихо, лишь на грани слышимости, как если бы последний отголосок эха донёсся до него спустя время. Мысли, перетекающие одна в другую, не могут собраться воедино. Они будто сталкиваются друг с другом, а затем, в точке соприкосновения, отталкиваются ещё дальше. Они становятся настолько далеко друг от друга, будто тысяча тысяч клинков в поединке оказываются в разных уголках планеты. Будто и не было поединка между ними, будто их и не существовало вовсе. Сакурай не хочет этого, Сакурай пытается не допустить возможность того, что ему придётся отыскивать каждый клинок на протяжении всей жизни по разным уголкам планеты.       Вселенной.       Или, даже, галактики.       — Почему ты не говоришь? — тон Аомине принимает новый, до этого не встречавшийся в их разговорах, оттенок.       — Что? — лишь это может произнести Сакурай.       Он поднимает голову, поворачивается всем телом в сторону Аомине. И вдруг они оказываются лицом к лицу. Рё распахивает глаза, ветер поддувает его волосы, птицы над головой кружат, зеркальная гладь отражает тело Аомине, который руками опирается о борт каноэ Сакурая. Соломенная шляпа на голове плотно покрывает его голову, солнечные очки скрывают глаза. Их не видно, думает Сакурай, хочу видеть глаза Аомине. Так близко, но в то же время недосягаемо. Какие у него глаза?       — Ты всё время молчишь, Рё, — произносит Аомине так, что Рё теряется на некоторое время. — Я устал.       «Вот же я, напротив, прямо перед тобой» — хочется сказать Сакураю, но голос, предательский голос пропадает так не вовремя. Рот раскрывается в немом крике. Он не понимает, не может понять. Что? Почему? Как?       Как так вышло, что все слова Сакурая прошли сквозь Аомине? Осознание происходящего теряет свои очертания, которые так чётко ощущались до прихода Аомине в это место.       Место.       Это место.       — Я здесь! — кричит Сакурай, но его слова не доносятся до Аомине.       Тот молчит. И Рё уверен, что глаза, скрытые под солнечными очками, смотрят в его глаза неподвижно, лишь изредка моргая.       С губ Аомине срываются слова. Те слова, которые не хочет слышать Сакурай.       — Я смотрю прямо на тебя, но ты как будто так далеко.       Руки Сакурая сжимаются в кулаки от бессилия, ногти впиваются в кожу. Всё тело превращается в натянутую пружину. Если бы Сакурай стоял, то у него бы подкосились ноги. Если бы он бежал, то споткнулся бы и упал, до крови сдирая кожу на руках и коленях.       Но его хватает лишь на то, чтобы произнести:       — Аомине!       Но тот неподвижен.       Это фокус? Пожалуйста, скажи, что да. Скажи, что ты шутишь надо мной, ты же любишь это. Всегда любил. Всегда подшучивал надо мной, таскал моё бенто, хотя у самого было своё. Ты говорил, что моё бенто вкуснее твоего. Это ты подтрунивал надо мной, говоря, что мне смелости не хватит сбежать с уроков. Ты улыбался, говоря это. Ты…       Резкий порыв ветра срывает с Аомине соломенную шляпу, и взгляд Сакурая цепляется за синие волосы.       Как небо, думает Сакурай.       Волосы цвета неба. Не голубого, а синего неба, как над головой в этом месте.       Рё хочет прикоснуться к волосам Аомине, но… Мысль, пойманная, загнанная в ловушку, и действие, которое совершает Сакурай, ставит всё на свои места.       Он срывает с Аомине солнечные очки.       Глаза. Синие, прекрасные, глубокие глаза, в которых Сакурай теряется, не в силах произнести и слова. Губы приоткрыты, взгляд распахнут, нетерпимый ветер дует в лицо. Шёпот птиц становится громче, рябь на кристальной воде сильнее. Она меняется местами с небом. Птицы окружают их, шепчут, кружатся вокруг них.       Аомине смотрит на него, но как будто в пустоту, как будто Сакурая не существует. Рё тянется к его лицу, но рука проходит сквозь, как если бы он хотел схватить воздух. Очертания теряются, и Сакурай пытается схватить образ Аомине, но он становится всё прозрачнее и прозрачнее.       Пока не исчезает вовсе.       И Рё, не в силах поверить в происходящее, словно мантру повторяет, зовёт, кричит, с вот-вот готовыми вылиться слезами:       — Аомине-сан! Аомине-сан!       Он мечется в чувствах, он… Он…       Сакурай оглядывается вокруг: птицы кружат и кружат вокруг него. Он приглядывается к ним: они выглядят странно, будто имитация птиц. Ненастоящие, искусственные, словно трафареты с крыльями. Он мечется по каноэ, смотрит наверх — над ним вода, растекающаяся акварельными пятнами. А сам он парит над синим небом. Горизонт, ранее прямой линией отмеченный взглядом Сакурая, становится вертикальным. Рё не может в это поверить.       Солнце.       Рё смотрит везде, куда добирается его взгляд.       Нет.       Нет.       — Нет! Где же солнце?       И солнце начинает светить на него со всей своей мощью, ослепляя его.       — Облака… Почему их нет…       И вокруг Сакурая тут же появляются облака: воздушные, чистые, белые.       Он не может поверить. Не хочет верить.       В панике его глаза мечутся по этому месту, непонятному, скользящему. Искусственному.       «Как я здесь оказался? — проносится у него в голове, — как здесь оказался Аомине-сан?»       Сакурай не может вспомнить, как ни пытается. Ветер становится сильнее, вода размазывается неясными очертаниями, приобретая мутный оттенок. Вертикальный горизонт извивается резкими порывами ветра, птицы искривляются в пространстве. Облака движутся настолько стремительно и быстро, что взгляд Сакурая не может толком разобрать их движения. Они врезаются друг в друга воздушными потоками, перемешиваясь во что-то неясное.       «Как долго я здесь нахожусь?»       Огонь внутри Сакурая, дремавший до этого, разгорается ярким пламенем, обжигая мечущимися мыслями его сознание.       Небо и вода снова меняются местами, но птицы, кружащие вокруг Сакурая, и мутные остатки облаков остаются на месте.       Волна. Пожирающая, сметающая всё на своём пути, огромная, тяжёлая, надвигается на Сакурая. И Рё смотрит. Бессильный, опустошённый, безнадёжный, и вдруг понимает то, что было настолько логично и понятно с самого начала.       — Меня не должно быть здесь, — шепчет он еле двигающимися губами. — Нет… Нет!       Воздуха слишком много. Настолько, что он не желает врываться в лёгкие Сакурая. Он непримирим, он холоден, резок и колюч. Он везде, абсолютно заполоняет всё пространство. Уничтожающий воздух, резкими потоками врывающийся в пространство. Беспорядочный и хаотичный. Птицы смешиваются с воздухом, они искривляются в непонятные кляксы, пестрят тёмными пятнами. Синего давно нет, он исчез. Теперь — мутный туман, пеленой оседающий на глазах.       А волна, двигающаяся на Сакурая, вдруг резко падает, не дойдя до него. Как будто пространство поставило невидимый барьер. Будто стекло. И волна, готовая смести Сакурая с остатками обжигающих мыслей, превращается в поток, воронку. Рё в самом центре, испуганный, опустошенный. Каноэ начинает двигаться вокруг своей оси, а Рё, хватаясь за бортики так отчаянно и безнадёжно, пытается спастись.