Калейдоскоп

Я притворяюсь, что ночью нас было двое. Я намекну о чувствах тихой грозой. Ты мое такое далекое, глубокое, теплое море, накрывшее меня с головой.

      Это было так странно и страшно одновременно, что, время от времени, хотелось забиться в самый темный угол комнаты и никогда не выходить оттуда. Это было так волнительно и захватывающе, что хотелось кричать до визга, потому что буря эмоций внутри совсем переставала поддаваться контролю. Это было так противоречиво и так естественно, что хотелось крушить комнаты и учить наизусть сопливые стихи. Но, на самом деле, он просто проходил мимо и, по привычке, трепал ее волосы своей широкой ладонью, смешивая с зевком: «Утра, Сацу».       Сацуки всерьез опасалась, что сходит с ума. Он обращал на нее свой пофигистичный, вечно сонный взгляд, и она внезапно роняла то, что держала в руках в это момент. Он брал бутылку с водой у одной из менеджеров, — очередной девчонки на побегушках — и она чувствовала, что вот именно в этот момент смогла бы ломать кости голыми руками. Он отправлял ей сообщения с таким количеством ошибок, что часто терялся смысл содержимого, а она могла рассматривать их вечерами, убивая свои нервные клетки и, кажется, постепенно теряя мозги.       Это началось не сразу, но когда — она и сама не знала. Просто одним зимним днем он наорал на нее за то, что она забыла надеть шапку, а в один холодный и дождливый весенний день кинул в нее свою куртку, потому что по спортзалу гулял ветер, и Сацуки трясло от холода, но она отказывалась идти домой без него. Просто когда Сацуки свалилась с жуткой температурой, он пришел к ней с полным пакетом лекарств — только два из них были от простуды — и напоследок кинул привычно-грубое «идиотка», а когда к ней решили пристать парни из какого-то захудалого района, ему хватило одного взгляда, чтобы они сделали вид, что обознались. Сацуки, на самом деле, ненавидела шапки, и холод для нее был таким же вечным спутником, как блокнот для записей. И в аптеку ей все равно пришлось идти самой, потому что температура плохо сбивается таблетками от стресса или для нормализации давления. И от тех парней она бы сама увернулась, потому что они были не первые и не последние. И все же…       Сацуки хотела быть рядом. Во время учебы, когда он старательно игнорировал слова учителей, в перерывах, в которые он решал чем перекусить или где вздремнуть, на тренировках, которые он посещал так редко, что это становилось настоящим событием для команды. Но это было и самым большим наказанием — он был близко, но так далеко. Казалось, что можно дотянуться до него руками, а на деле выходило, что можно целую жизнь провести в погоне. Играл ли он в баскетбол или дремал на крыше школы - он никогда не обращал на нее внимания больше, чем на всех остальных. Он провожал ее после школы, потому что они жили в соседних домах, он ходил для нее на тренировки, только потому, что она бесконечно выносила ему мозг претензиями, он иногда слушал ее советы, потому что, в случае неудачи, Сацуки не прекращала напоминать о том, что все могло бы быть по-другому. Бывали моменты, когда ей казалось, что она — самая большая ошибка в его жизни.       И тогда он внезапно приносил ей булочку из кафетерия, — не отдавал в руки, а скорее кидал на манер баскетбольного мяча — предлагал донести сумку до класса или покупал модный журнал для нее, когда искал новый выпуск с обожаемой Мей-чан. Сацуки хотелось биться головой о стены, потому что все это было так дружелюбно, — если какие-либо действия с его стороны вообще можно было назвать дружелюбными — что заставляло сердце замирать или биться с ускоренной силой. Она даже краснела в такие моменты, что было особенно неприятно.       Со временем в Сацуки появилось недоверие. Все его поступки и слова рассматривались как попытки высмеять ее, потому что ей все время казалось, что он догадался о ее странном состоянии и использует это в своих целях. Она на все смотрела с подозрением и постоянно ожидала подвоха, а уж частые подколы с его стороны вообще раздувались до бури в стакане воды. Сацуки и сама начала замечать, что становилась особенно нервной, ворчливой и раздражительной. Люди начали обходить ее стороной, и во всем этом она винила только его. Потом подозрения превратились в галлюцинации. Ей казалось, что каждое его слово было особенным, несущим огромный смысл, скрывающим что-то очень-очень важное. Бесконечное ожидание чего-то особенного выматывало ее.       — Ты выглядишь ужасно, — сказал ей как-то Дайки. Она скрипнула зубами и поудобнее перехватила сумку, чтобы хорошенько врезать ему. — Что-нибудь случилось? — ей показалось, что он волновался за нее, но на самом деле он обыденно спрашивал как у нее дела.       Сацуки долго смотрела ему в глаза снизу вверх, чувствуя, как затекает шея. Она не была дурой, но внутри нее бушевало странное чувство, которое мешало ей жить. Она видела все то же безразличие на его лице, но почему-то надеялась, что он спросил это потому, что она особенная.       — Все замечательно. — Отрезала она, развернулась и зашагала куда-то по коридору. Прямо за Дайки была дверь, за которой должен был начаться урок, но она не решилась вернуться. Она сбежала через черный вход, чтобы не видеть его в этот день.       А на следующий утро, явившись в школу задолго до появления Дайки, кроме ужасно короткой юбки, она надела самую облегающую блузку, которая у нее была, черное нижнее белье и черный галстук. Парни и мужчины-преподаватели сворачивали шеи ей вслед, когда она проходила мимо, а девушки и преподавательницы показательно отворачивались и громко шептали оскорбления в ее адрес. Сацуки хотелось язвить в ответ про доски и поленья, но она и сама чувствовала себя крайне неуютно. В скрывающей фигуру толстовке ей было намного лучше. Когда Сакурай внезапно столкнулся с ней, он покраснел до багрового цвета и испарился так быстро, что Сацуки даже не заметила, в какую сторону он убежал.       Дайки прибежал в школу за несколько секунд до звонка злой, как тысяча чертей. Она только тогда подумала, что он, наверное, ждал ее, чтобы как обычно вместе пойти в школу, и ей внезапно стало очень стыдно. Она попыталась спрятать лицо за волосами, но все равно заметила, как быстро на его лице сменялись самые разные эмоции — от гнева до полного пофигизма.       Сацуки мучила себя мыслями, никак не связанными с математикой, весь урок, и, в конце концов, решила, что она не обязана подстраиваться под Дайки, потому что они живут в свободной стране и вообще… Идея с нарядом в этот момент показалась ей особенно глупой. Она чувствовала себя неправильно и смущенно под его злым взглядом и под осуждающими взглядами всех остальных. «Господи, неужели им так важно показать мне, что я неправа? Я имею право делать, что захочу!» — Крутилось у нее в голове, и она то злилась на всех вокруг, то ругала себя за недальновидность.       Во время перерыва Дайки схватил ее за запястье — Сацуки сразу поняла, что останется синяк — и потащил на крышу на глазах у всей школы. Сацуки чувствовала себя нашкодившим котенком. Шум собственного дыхания и бешеный стук сердца заглушали все звуки, которые окружали ее, и руки тряслись, и ноги подкашивались от волнения.       — Что это за хуйня на тебе сегодня? — раздраженно спросил Дайки, хлопнув дверью за своей спиной. — У тебя поехала крыша?       — Это моя новая блузка! — резко возразила Сацуки. Она и сама удивилась своей внезапной смелости, но она ни за что не показала бы ему неуверенности или слабости. — И я буду ее носить!       — Правда, что ли? Чтобы тебя продолжали фоткать, а в мужском туалете продолжала копиться очередь?       — Не ори на меня! С чего ты решил, что ты имеешь право голоса?       Они смотрели друг на друга прищурившись, и между ними в этот момент разгоралась война. Умом Сацуки все понимала. Она действительно облажалась сегодня, и удивительно, как это еще не дошло до директора. Она действительно была неправа, потому что это был самый хреновый способ привлечь внимание. Но не могла же она признать это?..       — Какая бы дурь не засела у тебя в голове - привлекать внимание какого-то урода пошлыми нарядами — верх твоей глупости. Ты идиотка. А твоему счастливчику я набью морду, как только узнаю, кто это.       Сацуки хотелось реветь навзрыд. А он смотрел на нее так, будто правда не понял, для чего — для кого — она надела эту чертову блузку.       — У меня есть сменная одежда в шкафчике. Раз уж ты так переживаешь — принеси мне. — Ни одно ее слово не было похоже на просьбу.       — Надеюсь, ты не разденешься до нижнего белья, пока меня тут не будет. — Сацуки кинула в него свою сумку.       Он все так же провожал Сацуки до школы, неизменно проверяя, не вырядилась ли она на этот раз в купальник для разнообразия, и до дома, постоянно напоминая, чтобы она не соглашалась на работу, которую ей предложат в интернете. А она злилась, но ничего не могла ему ответить. В школе поползли слухи о ее влюбленности, и каждый первый гадал, для кого же она готова надевать такие наряды.       Сацуки отказалась ехать на тренировочную игру. Ее попытка обратить на себя внимание, намекнуть о чувствах провалилась и, более того, обратилась настоящим кошмаром для нее самой. Как простой необдуманный поступок внезапно стал грозовой тучей, оставалось для нее загадкой. И было страшно даже думать о том, что могло бы случиться в этой простой и короткой поездке. Сацуки терялась в море эмоций, которое бушевало внутри нее. Эти чувства застилали глаза, и разум мутился так сильно, что она сама с трудом себя понимала и контролировала.       Но Сацуки вышла проводить команду, потому что хотела проводить Дайки, и потому что ничего не могла с этим поделать (а, быть может, и не хотела). Он не смотрел на нее. Демонстративно зевал, закинув руки за голову, ни на кого не смотрел и никому ничего не говорил, а она не сводила с него глаз, периодически забывая дышать. И даже когда он обратил на нее внимание, она никак не изменила своего положения: не смутилась и не отвела взгляд.       Он шел так медленно, словно спал на ходу, форменная куртка не падала с его плеч только чудом. Сацуки он казался большим отъеденным котом, а себя она чувствовала мышью, замершей перед ним в испуге, хотя из признаков испуга она могла бы назвать только замершее в страхе сердце.       Он поравнялся с ней, встал плечом к плечу, а она продолжала смотреть перед собой. В голове у нее раз за разом возникал образ Дайки, расслабленный, ужасно притягательный, но такой далекий и странно-незнакомый. Сацуки невесомо улыбалась, желая то ли плакать, то ли смеяться в голос.       Дайки накинул ей куртку на голову, а сверху положил свою тяжелую ладонь. За тяжелой темной тканью она ничего не видела, кроме своих ног, а его ладонь сильно мешала ей. Она была очень озадачена.       — Я тут подумал, — Дайки заставил опустить ее голову ниже, и Сацуки начинала раздражаться.       — Рада за тебя, — прорычала она. Но Дайки не обратил на нее внимания.       — Я понял, чего ты такая пришибленная. — Сацуки почувствовала, что он убрал свою руку с ее головы. Она уже взялась за ткань куртки, чтобы скинуть ее, но внезапно замерла. — Я тоже.       Она подумала, что ей послышалось. Когда она скинула куртку с головы, он уже стоял около команды, словно и не было его рядом с ней, и он не говорил ей ни слова.       А Сацуки, ослепленная ярким солнечным светом, долго вглядывалась в его высокую мощную фигуру, совсем не замечая ничего, что их окружало.