Утраченные иллюзии

От автора: Этот пост не влез в примечания, так что вот он здесь. Как я сказал в 21 году, концовка этой работы изменилась уже минимум трижды. К 23 году эта цифра только увеличилась. Я передумал вплетать киотскую мафию, семью Дазая, мифического отца Чуи оттуда и похищение им мамы Чуи. Я передумал делать их родственниками не по крови, чтобы, например, отец Дазая бешено влюбился в красавицу Накахару-сан и попытался жениться на ней силой, вынудив ее спрятать родного сына у брата. Личность отца нашего рыжика останется тайной во мраке, с матерью Чуи все трагически, как в жизни, но без надрыва из мексиканского сериала. Я передумал обрывать все на какой-нибудь пафосной херне с Дазаем в главной роли, раскрывая его как имбу невероятного масштаба. Я передумал поднимать тему того, как они продираются сквозь криминал, пафосные школьники, до которых не доходили руки по-настоящему взрослых криминальных взрослых, которые присматривались к ним, как к кадрам. Я передумал вдруг выщелкивать сюда становление Дазая боссом, его возвращение в родной город и нужду занимать место, которое он не хотел занимать, передумал вписывать сюда Чую, который за ним в небо и в пропасть. Здесь можно было накрутить кучу штампованного пафосного говна, и по этому тексту видно, как от клишированного типажа додзинси я возвращаю своих героев к человекоподобию, большему, чем дает нам канон или начало этой запутанной работы, с развешанными ружьями, но, как и в жизни, не обязательно каждому из ружий стрелять спустя какое-то время, когда человек уже изменился. Это большая моя работа, не уверен, что прям самая большая, но она была долгой — не только в плане количества лет, которые я на нее потратил, но и в плане того, как я пересмотрел подачу материала и восприятие своих персонажей. И это было действительно долго, действительно интересно, а писалось ради тематики спасения одного героя другим. Но, как и в настоящих отношениях, они в итоге спасали друг друга оба. И я ни о чем не жалею. Даже о том, что путь был таким долгим. Забавно, что как-то незаметно за семь лет написания я побывал в отношениях с несколькими разными партнерами, и смутно догадываюсь, как их присутствие моей жизни влияло на то, что я пишу. УИ пережил все эти взлеты и падения, практически нетронутый, но я возвращался к нему в своих мыслях, когда было тяжело — и складывал эти тяжести здесь, поднимая все новые вопросы. Тем неожиданнее, что такое тяжёлое и трудное произведение понравилось человеку, с которым мы вместе вот уже почти четыре года. Раф мужественно осилила текст, и хотя я сомневаюсь, что она будет его перечитывать — это больше, чем делало две трети моих партнеров до неё. Эта глава — полностью ее заслуга. Это то, как мне помогает писать одно её присутствие — легче, светлее и приятнее, и стилистика наверняка опять сменилась. Эта часть — наконец-то не о преодолении, хотя и о нем тоже, а о любви, заботе, внимании. Отчасти, наверное, о нас с ней. И я рад, что наконец-то дописал. У некоторых работ просто судьба такая — быть предметом, на котором автор учится, спотыкается, тренируется, пробует. Не всегда это искрометное по итогу произведение, конкретно УИ — я бы не назвал его даже средним. Впрочем, я сейчас на все свои работы смотрю, как на говно. У меня очередной кризис самооценки — и черт бы с ней. Тут похоже у всего фандома кризис чего угодно. Я не знаю, есть ли у этой работы фанаты — исторически сложилось, что мы не встречались лично, как говорится. Поэтому я благодарен всем, кто прочитал, будь это начальные главы, будь это до середины, и уж конечно я счастлив, если вы дошли со мной до конца, потому что ни с кем, кроме вас, я бы разделить весь вложенный труд, усилия, бесоные ночи… не смог бы. Добро пожаловать в последнюю главу. p.s. здесь не будет ни эпилога, ни послесловия. я оставлю ее такой, какая она есть. Спасибо «Утраченным иллюзиям» за то, что иллюзии были утрачены, а новый опыт — получен.

*1*

— Ками-сама, последний урок японского в этом году! — Ага. До сих пор не понимаю, как предпоследний пережила… — Ты преувеличиваешь, не такой уж и страшный был тот тест… — девичьи голоса удалились настолько, чтобы стать неразличимыми. Чуя запрокинул голову и тут же вскинул ладонь, защищая глаза от солнца.       И правда, последние дни перед долгожданным отдыхом…       Приближение летних каникул Чуя не заметил, но почувствовал в тот самый миг, когда на него навалились проверочные и контрольные работы, подготовка к ним, дела в комитете, планы самоподготовки и разведка мест для будущего поступления. Пусть рано, но выбирать, выяснять и присматриваться нужно было уже сейчас.       Дазай крутился аналогичным образом, просматривая варианты, талантливо избегая любого заведения на территории Киото. Чуя тоже предпочел стараться выбирать где-нибудь еще. Из условно тихого города перебраться в настоящий мегаполис, пусть даже с древней историей — он даже думать пока не хотел, на что будет похожа такая жизнь, и еще меньше хотел разлучаться с Дазаем, хотя со скрипом и признавал, что, может быть, им все-таки придется расстаться — немыслимым образом, он до сих пор не мог понять, что именно ищет Дазай в бесконечной информации сайтов всех видов и оформлений.       Ода-сан талантливо уворачивался от обсуждения своей личной жизни, а Чуя в принципе уже опасался знать правду. К дяде он был привязан, этого было не отнять, но идея вернуться домой, мимолетно пролетавшая в голове, относилась к категории и хочется, и колется, и опыт не велит. Возможно, это была история о том, что два повара не могут ужиться на одной маленькой кухоньке, но былое Чуя вспоминал со стыдом и дискомфортом, и перестал понимать, почему он шел на подобное. Дазай утешал его, говоря, что вырастать из чего-то — совершенно нормально. Тот факт, что его больше не тянет в песочницу лепить куличики, примерно тоже самое, что перестать искать близости и успокоения в играх с дыханием.       Во всяком случае, пробовать снова Чуя не желал, а Дазай не настаивал, и в своих отношениях они еще исследовали и расследовали, как далеко простираются границы допустимого — как-то неожиданно обнаружилось, что существует еще великое множество вещей, которые можно делать вдвоем, множество фантазий, которые хотелось бы попробовать реализовать, хотя бы одним глазком посмотреть, прикинуть, проникнуться…       Чуя продолжал с внутренним трепетом раскрывать для себя грани отношений, и понимание, что это лишь капли в сравнении с великим морем, что откроется для него — для них обоих — с годами. И на душе становилось волнительно, но тепло.       В комитете по-прежнему было весело, но ощущение себя героем манги отдалялось все сильнее с каждым днем. Рампо продолжал кошмарить Дазая напевными пророчествами о становлении якудза, Дазай отмахивался и дразнил его трепетно-обожаемым воспитанником директора, которому о себе бы подумать с таким-то уровнем государственного возвеличивания у родственника, Тачихара продолжал приходить с наскоро вправленным носом каждые пару недель, утверждая, что гонял шпану. Девочки, пропадавшие на соревнованиях, возвращались, чтобы сложить свои медали и кубки в шкафчик гордости до поры, до времени, и жизнь продолжала идти своим чередом.       Мори-сана не выпускали из постельного заточения — слава Элизе, потому что, вспоминая о том, что у дяди есть личный водитель, Чуя боялся идти с Дазаем домой. Одной встречи в маленькой гостиной ему более чем хватило, чтобы пережить свою собственную версию инфаркта и задуматься, не слишком ли близко он от дяди «убежал». Как от этих мыслей его ухитрялось швырять к идее возвращения он не понимал, но не переставал ежиться от внутренних качелей.       Разум был причудливой штукой, и к исследованию собственного Чуя еще только готовился.       Впрочем, на расстоянии, день за днем проживая жизнь, бояться дядю как уже стало привычным не получалось тоже. Ему не снилось кошмаров с придушиваниями и дядя не гонялся за ним с веревкой даже в самых абсурдных сновидениях. Учебный процесс конца года вообще был утомителен настолько, что Чуя спал без сновидений — и радовался этому беспредельно, с благодарностью встречая редкие поцелуи устающего не меньше него Осаму.       Им не хватало сил даже на то, чтобы подрочить друг другу, а это уже был показатель.       Долгожданный последний день перед каникулами Чуя провел, считая минуты до конца. Удивительным образом, весь прочий коллектив будто бы позабыл о том, как каждый день сопровождался маленькой войной внутри класса, и пусть с ним все еще мало кто заговаривал, стабильный нейтралитет и равнодушие нравились ему в разы больше. Девочки переключились на новенького, преследуя неизвестную величину своим вниманием, ходили за ним хвостиком; мальчики выясняли, как подступиться к не слишком-то общительному пацану — был бы рыжим, наверное, попробовали бы как привыкли, но задирать кого-то настолько обычного им было явно не с руки.       Чуя в конце дня просто поднялся, вслушиваясь как прочие прощаются, собрал свои вещи, полюбовался на парту, не имеющею ни следа оскорблений, издевательств, да даже просто повреждений… и ушел.       Если сложится, то после каникул он некоторых из этих ребят и вовсе не увидит — в старшей школе чего только не случалось за ту пору, на которую все разъезжались летом.       Жалеть об этом, как он ни старался, не получалось.

*2*

      Осаму-кун под неусыпным оком Куникиды-куна подписывал документы. Все эти бланки на оборудование, инвентаризация, пройденная всерьез, инструкции по соблюдению техники безопасности при использовании электро-нагревательных приборов… В манге про такую фигню ничего не говорилось. В реальности кроме проверок одежды и обуви в школе, дисциплинарный комитет отвечал и за другие вещи. Патрулирования — это было громко сказано с учетом числа участников, но чем-то таким они иногда действительно занимались.       Иначе бы как Дазай в свое время ухитрялся отлично находить бегавшего от преследователей Чую?       Тогда он был для него демон, а не человек. Теперь Чуя понимал: Дазай определенно собирался стать его самым главным кошмаром, пока не понял, что у проблем с рыжим новичком совсем иные источники.       Накахара не хотел знать, что случилось бы, будь он сам по себе проблемой. — Чуя-кун, спаси меня, — жалко хныкнул Осаму, не отрывая взгляд от бумаг. Судя по тому, как Куникида закатил глаза, мольба была не первой и даже не десятой. Стопка от этого, впрочем, и не думала уменьшаться. Куникида бросил на мелькнувшего ярким пятном в помещении Накахару грозовой взгляд, и тот на всякий случай поднял руки, демонстрируя свою полную беззащитность и безопасность. Доппо прищурился, будто сканируя облик Чуи на искренность, и вновь опустил суровый взгляд на работающего в поте лица главу. — Способность сидеть на заднице и заниматься своей работой спасет тебя, Дазай. Все эти бланки должны были быть сданы еще неделю назад, мы остались последним клубом, который пропустил все сроки, — Куникида явно сдерживал себя от избиения затылка собственного начальника скрученным в рулон отчетом об успеваемости членов клуба. Дазай вздохнул со всей возможной тоской и склонился над стопкой еще ниже. Ручка заскользила по бумагам чуточку быстрее и наверняка почерк стал еще ужаснее — второпях Дазай писал как черт.       Чуя понял, что испортит все, что только можно, если подаст признаки присутствия, и тихонечко прошмыгнул к диванчику. Рампо и его друг как раз расставили на доске шахматы и собрались отыграть еще одну партию. Оба утверждали, что это помогает им расслабить кипящие мозги даже в промежутках между экзаменами, но Чуя даже просто наблюдая и пытаясь анализировать уставал в три раза сильнее. — Некоторым и пасьянс на телефоне разложить не под силу, — хмыкнул на его жалобы племянник директора. Чуя предпочел не делиться своим дальнейшим мнением на этот счет.       Жизнь была скучна и рутинна — и это была абсолютно прекрасно. Чуя даже не подозревал, что такое спокойствие вообще возможно — многие годы оно почему-то сопутствовало всем, кроме него.       Единственным беспокойным элементом оставался дядя, и чем дальше, тем сильнее Чуя склонялся к мысли, что лучше уж и правда съездить к нему самостоятельно. Через не хочу, держа Дазая за руку, под успокоительными, но съездить.       Мысль делать что-то настолько не вдохновляющее терзала, как заноза в пальце, и весь следующий час Чуя ерзал по дивану и вздыхал практически трагически. К этому времени со своим нелегким делом успел разобраться Осаму, и Накахара чуть не потянулся к нему за поцелуем прямо перед всеми, но сумел остановиться — уткнулся лицом в плечо, когда тот сел рядом, удерживая чашку. Хотелось срочно взять его за руку, переплести пальцы — успокоиться любым способом. От нервов уже успело затошнить, и неприятного дела — поездки, разговора, личной встречи — хотелось избежать любым способом. Сломать ногу себе, чтобы не ехать, прокусить язык до крови, сбежать из страны… — О чем бы ты не думал — прекращай, — Дазай негромко хлюпнул, отпивая чай из чашки, и тут же поставил ту на стол остужаться. — В качестве альтернативы могу предложить только пойти сегодня отпраздновать начало каникул, ну и еще чем-нибудь приятным заняться, если силы останутся.       Празднование звучало, как хорошая идея. Чуя кивнул, выдохнул и перестал тереться лбом о его плечо.       Возможно, он просто слишком сильно устал из-за экзаменов. Возможно, ему не обязательно вообще ускорять эту встречу.       Возможно, жизнь все расставит по своим местам, и ему остается лишь надеяться, что это не будет слишком сильным ударом по нему, потому что Чуя вообще никогда в жизни больше не хотел принимать чьи-либо удары. В любом из смыслов.

*3*

      В парке развлечений была целая куча народу. Девушки в кимоно и с сумочками, парни, идущие рядом с ними, делая вид, что это вовсе не самое близкое к официальному свиданию событие, что случалось в их жизни. Чуя с Дазаем на общем фоне выглядели теми, кем и являлись — старшеклассниками, которые после уроков забежали на празднование, полномасштабно открывающее свои двери только следующим днем. Сегодня палатки многие только начали ставить, но самые ловкие продавцы уже заманивали посетителей, тогда как их соседи лишь готовили свои товары.       Взяв по банану в шоколаде и по стакану газировки, парни припомнили, что нормальная еда не должна состоять из одних только сладостей и тут же добавили в список покупок еще и хот-доги. Перекусывать на лавочке им было не впервой, так что они с удовольствием нашли себе местечко поодаль от основных дорожек для гуляющих, и устроились, наблюдая за всем, что происходит вокруг.       Чую охватил неожиданный приступ умиротворения. Он смотрел на то, как гуляют важные птицы, только что воровато выпрашивавшие у них хлебные крошки, как бежит маленькими волнами вода — выше по дорожке кто-то мыл свою испачкавшуюся в дороге палатку из шланга. Играла музыка, у кого-то приятная, у кого-то быстрая, заводная, в зависимости от направленности самой палатки. Бегали дети, звонкими голосами возбужденно обсуждая все увиденное, гуляли взрослые, дул приятный ветерок и шевелилась листва, играли солнечные лучи в кронах. Чуя был максимально близок к тому, чтобы лечь, закинуть руки за голову и смотреть на облака. Вечность, уместившаяся в момент.       Ему было просто хорошо, и он даже скрывать это не собирался, позволяя легкой улыбке выползти на лицо. Практически в губы ткнулся краешек хот-дога и он не задумываясь откусил, с удовольствием прожевывая и чуточку морща нос — горчица оказалась злее, чем можно было бы подумать. — Я все думал, когда тебя немножко отпустит, — сварливо проворчал Дазай рядом, и откусил от хот-дога тоже. Чуя, почему-то вдруг не сумев смутиться, как-то самодовольно подумал про непрямой поцелуй, в их случае — скорее укус, и приятное настроение превратилось в самое благодушное. — Просидим здесь до фейерверков? — Чуя отпил от своей газировки и откинулся на спинку скамейки, запрокидывая голову. Дышалось легко, пахло свежестью. Чуе казалось, что он переместился в какую-то лучшую пору своей жизни. — Это ты до завтрашнего или послезавтрашнего вечера планируешь тут остаться? — Осаму доел свой хот-дог и теперь задумчиво посматривал на хот-дог Чуи. Бананы, к которым им дали подставку выглядели вдвойне двусмысленно и Дазай уже немного пожалел, что сладких запах перебил им здравую мысль о причудливом виде лакомства. — Ну тебя, — сбросивший с себя очарование умиротворения Чуя надулся. И тут же вздохнул с капелькой смирения: — Просто настроение такое… такое… — Как будто ты наконец-то выбрался из сюжета гребаного фильма и оказался в реальном мире, и теперь учишься просто спокойно жить? — подсказал Дазай, повернув к нему голову. — Скорее выбрался из психологического триллера и оказался в аниме. В жанре сёнэн или сёдзе, не знаю даже, куда соотнести. Как самой клишированной главной героине хочется попасть на фестиваль, пройтись по половине палаток, дождаться любования фейерверками и…       «Поцеловаться» осталось так и не произнесенным, потому что Дазай ухитрился наклониться над запрокинувшем голову Накахарой и не дать ему договорить.       Чуя смешался. Это не был первый их поцелуй, но атмосфера почему-то сильно изменилась. Осаму был нежен до трепета и настолько же случившееся вызывало желание рассмеяться. — У тебя вкус банана в шоколаде, — сообщил Чуя, когда его парень отстранился и облизал губы. — А у тебя аура школьницы на свидании, которая начала кошмарить себя ради лучшей подружки в глазах мальчика, который ей нравится, — парировал Дазай. — Мы уже вроде бы начали встречаться, но я готов напомнить тебе об этом столько раз, сколько потребуется. Понимаю, что походы в школу и из школы вместе, как и прогулки по гипермаркету, плохо соотносятся с романтикой в твоем восприятии, да и я не ждал, что после всего пережитого ты проникнешься чувствами без гиперфиксации на необходимости самих чувств в благодарность. Но я не ради благодарности все начинал. Ты мне нравишься, Чуя, правда, нравишься. И если тебе нужно ходить на свидания и не обнаруживать, что мы уснули вместе, чтобы до тебя дошло, что это не шутка, не суррогат, не… я даже не знаю, что еще — мы сходим на столько свиданий, сколько ты пожелаешь. Ты будешь просыпаться один и я не буду давить на тебя. Главное, чтобы ты сам был готов, а не думал, что готов, и не думал, что ты мне должен. Я умею быть терпеливым, и я подожду. Без того, чтобы ты ощущал давление с моей стороны. Это не хреновый роман, где от твоего выбора зависят жизни подданных твоей страны, а я не принц-диктатор, чтобы бояться меня в чем-то обломать. Так что если тебе нужно чуть больше всей вот этой романтики, чтобы дойти до осознания, то… — А что, если я никогда не буду готов? — Чую отчего-то бросило в отчаяние. Слова Дазая делали ему больно как-то так, как он даже не думал, что может быть больно. Мимо торопились люди, а они словно были главным разворотом главы, и все, что происходило сейчас, было кадрами крупного плана. — Значит, я буду ждать всегда, — покачал головой Дазай. — Впрочем, если мы поступим в разные места — у нас будет еще и проверка расстоянием, и тогда ты точно сможешь выбрать, но пока у меня есть время, я сделаю все, чтобы у тебя было как можно больше поводов поверить в мою искренность. Потому что знаешь, даже если сейчас это манга сёнэн или сёдзэ, то… — То что? — Чуя сел ровно и хотел было потянуться за своим бананом, но передумал и остановился. Дазай смотрел на него слишком серьезно. — То по мере взросления, название направления и поджанры меняются, возраст аудитории растет, — Дазай опустил глаза на свой стакан с газировкой. — Существуют все еще студенческие аушки, и куча всяких сюжетов, которые не вписывались в первоначальное повествование. В этом то, что делает мангу похожей на жизнь. Ты не можешь предсказывать все плохое или хорошее что произойдет, персонажи второго плана становятся героями первого, но в жизни все мы сами по себе — свои собственные герои первого плана. Кто-то тихий герой и жизнь в основном ставит ему подножки, пока что-то не вмешивается и не выводит человека пинком на первый план. А кто-то изначально яркая сама себе звезда и остается ею. У тех и других есть хорошее и плохое что происходит явно или скрыто, и разница лишь в той мере, в которой персонажи готовы к этому. Ты сам выбираешь, кем быть, Чуя. И в какие жанры окажется втянута твоя жизнь. Потому что это жизнь, а не манга. И ты сам — ее автор. Чуя, слушающий словно завороженный, неожиданно улыбнулся и склонил голову к плечу. — Тогда завтра или послезавтра мы идем на фестиваль, целуемся под фейрверками, едем домой, держась за руки… — И утром я заталкиваю тебя в душ с зубной щеткой во рту, готовлю нам яичницу на завтрак, мы одеваемся так, как нравится только нам, а потом бродим по всему этому, пока от фестиваля не начнет тошнить, — Дазай решительно находит чужую свободную ладонь и переплетает пальцы. — И целуемся за палатками, — с легкостью вворачивает свою идею в его план Чуя, сжимая свои пальцы в ответ. — И целуемся за палатками, — обещает Дазай. — Можем даже там же подрочить- — Осаму! — Накахара разочарованно качает головой, но все равно улыбается. — Неисправимый любитель все опошлить! — Будь моим, — задрав нос пафосно напомнил Дазай начало их знакомства, и решительно сунул под нос Чуе свой надкусанный банан. То не замедлил воспользоваться предложением и откусил еще кусок, чуть не подавившись, наткнувшись на шпажку, скрывавшуюся внутри. Дазай осмотрел то, что ему осталось, доел и взялся за оставшийся хот-дог. — Нахрен иди, — прожевав, как когда-то давно — в другой жизни будто — ответил ему Чуя, и первым откусил хот-дог, ехидно улыбнувшись возмущенно-обиженному взгляду Дазая, который не помедлил откусить со своей стороны. Так и кусали оба с двух сторон, пока не встретились посередине. Целоваться с набитым ртом, впрочем, Чуя отказался. — Хот-дог любви, — рассмеялся Дазай негромко. И Чуя не смог не улыбнуться тоже.       Может быть, его парень придурок, а может быть даже, что придурки они оба.       Но Чуе безусловно нравилось быть самому себе автором. А значит — у них романтика, ситком и капелька поиска пути к развязке напряжения в предыстории с родителями. А дальше они могут хоть из страны сбежать и…       И здравствуй, неизвестность.       Но определить, что там за этой завесой неопределенности безусловно поможет время. А уж как дожить — Чуя сам решит. Главное, чтобы не в одиночестве.       Чуя понял, что ему даже дышится легче. Да, это все еще отчасти было сумбурное время, такое же хаотическое, как и все в последние недели и дни, но он знал, что поступает правильно. Он ощущал, как все меняется, как ему даже просто дышать становится легче, как пропадает тяжесть в животе, к пищеварению не имеющая никакого отношения.       Может быть, ему просто давно пора было перерасти удушающие тиски опеки дяди, отпустить все, что с ним связано, что перестало быть невинным еще в первые разы их откровенно стремного хобби, которое чем дальше, тем меньше Чуя разделял и стремился удержать в своей жизни.       Предложи ему Мори-сан сейчас обеспеченную жизнь, но в клетке, снова под колпаком и будучи беспомощным перед словом старшего, и Накахара очень постарался бы влезть в драку, испортить отношения окончательно, до такой степени, чтобы дядя сам от него отказался.       Им нужно было расставить точки над i, и Чуя чувствовал, что теперь у него как никогда много смелости заняться этим. Потому что он не один и потому что чтобы ни случилось, от него не откажутся, как бы он ни боялся такого исхода.       Понимание, насколько сильно он вырос за какие-то пару недель, показавшихся ему прожитыми годами, было болезненным, но при этом Чуя не мог сказать, что жалеет.       Они с Дазаем держались за руки, будто забыли начисто, как разжимать пальцы, а Чуя чувствовал себя так, словно впервые за долгое время твердо стоит на земле — и та перестала осыпаться у него под ногами.       И это было самое прекрасное чувство, которое ему удалось испытать за последнее время.       На этой ноте, Чуя не удержался и снова потянулся к чужим губам за поцелуем. И Осаму тут же на него ответил.

*4*

      На первый день фестиваля они так и не идут, потому что Чуя решается закрыть если не все мучающие его сомнения, то хотя бы самое главное и самое сильное из них в этом списке.       Одасаку берет их с собой проведать Мори-сана, стоит Чуе заикнуться о том, что он бы хотел все-таки съездить. Ода бормочет себе под нос что-то вроде «это было дольше, чем я думал», и уходит переодеваться.       Осаму, переглянувшийся с Накахарой, совершенно уверен, что Ода благовоспитанно отзвонится Мори о подготовке к выезду. Чуя, уворачивавшийся от просьб Элис встретиться где-нибудь, отписывается младшей сестре, что они приедут. Восторг и гнев любимой сестры, изливаемые в чат, чуть не сносят его потоком сообщений — как вода из шланга прямо в лицо.       Всю дорогу Чуя ерзает, как будто сидит на иголках. Осаму сохраняет спокойствие только потому, что уверен в успехе поездки. Не будет же Мори Огай в первую же добровольную поездку племянника портить все, что успело перейти в разряд хорошо если нейтральности?       Оказывается, он вообще не знает Мори Огая.       Устроившийся в рабочем кабинете, Мори-сан кажется неприступным. Тем не менее, весь эффект портит тот факт, что одна его нога, все еще замотанная и зафиксированная, торчит из-за стола куда-то в сторону. Одасаку вздыхает и строго интересуется, когда в последний раз суперзанятой супердоктор Мори ел.       Царственный вид мужчины, плохо скрывшего синяки под глазами, меняется на виновато-щенячий, и Дазай сам не понимает, как оказывается идущим вместе с Одой на кухню, где уже знакомый повар приветствует его и встает к плите, чтобы приготовить самый изысканный на земле суп-пюре какой Осаму мог представить. Приходится слушать историческую справку и вздохи о возможностях повара так далеко от дома, а также дегустировать, комментировать и кивать настоятельным советам подать блюдо с чесночными гренками, и все это как-то плохо укладывается с обещаниями все сделать быстро…       Определенно не настолько быстро, как хотелось бы того самому Осаму. — Дадим им немного поговорить наедине, — качает головой Одасаку, попивающий чай на кухне, будто ничуть не сомневается в благоразумии что дяди, что племянника. Дазай, видевший все слезы Чуи, даже те, про которые его парень вообще не помнил, совсем не уверен в том, что это хорошее решение, но вынужден подчиниться старшему брату. В конце концов, слова «ну не убьет же он его» вообще не должны звучать в качестве утешения, потому что Осаму понятия не имеет, что может взбрести в голову этим двоим. Чуя так-то и самообороной занимался совершенно самоубийственным образом…       Однако ему приходится сидеть на кухне и ждать суп, и думать, сколько раз сам Чуя прятался здесь точно таким же образом, потому что, судя по рассказам, он должен был чуть ли не ночевать в святая-святых любого дома.       Дом семьи Мори совсем не нравится ему, не нравится подсознательно, и Осаму понятия не имеет, в чем может быть дело, потому что хозяину это строение соответствует более чем полностью. А потом Дазай чуть не смеется посреди глотка чая и долго откашливается, буквально до слез — ему и Мори Огай как человек не очень нравится, так что нет ничего удивительного в том, что ему здесь неуютно.       В конце концов, он его племянника отсюда почти что выкрал. Или помог сбежать из неприятного заточения.       Место навевает воспоминания, и совсем не те, которые он хотел бы помнить.       Дазай думает почти с раздражением, что вот уже им с Одасаку совсем не нужен никакой обед, а суп для хозяина дома так и не дошел до адресата, съеденный ими почти полностью, и месье Жак уже ставит новую порцию готовиться, удовлетворенный вниманием своих гостей, когда Чуя наконец-то появляется в дверях — бледный, заплаканный, с какими-то бумагами, неаккуратно удерживаемыми побелевшими от напряжения пальцами.       Осаму подскакивает так, что чуть не опрокидывает стол, стул и всю посуду, и не бежит только потому, что ему страшно так торопиться, страшно узнать, что было сказано. Он бросает на подошедшего следом Мори-сана гневный взгляд — и замирает, потому что усталость мужчины будто увеличилась в разы, выступила на лице глубокими морщинами, и вот здесь приблизившийся Одасаку как будто бы очень уместно и уверенно помогает хозяину дома пройти дальше, присесть, отобрав костыли, наливает чай.       Взаимопонимание двух мужчин играет глубокими гранями доверия и гармоничности, и Дазай кусает губы, чуточку завидуя — он хочет с Чуей так же. Хочет поддерживаться и защищать, даже если не знает, в чем поддерживает и от чего защищает.       Возможно, это тот тип чувств, до которого они еще не доросли…       Чуя отказывает от еды, мотнув головой, будто не чувствуя умеренности для ее движений, и тянет Осаму за рукав, не поднимая глаз. Взгляд Дазая теплеет, он ловит ладонь, переплетает пальцы, делясь своей поддержкой, после чего прихватывает будто случайно подсунутый к свободной ладони поднос с закусками, зловредно думает, что Мори-сан отлично подождет свою порцию супа, и выскакивает из кухни, ведомый Чуей — словно нитка за иголкой. — Твой младший брат меня терпеть не может, — делится Мори наблюдением со своим партнером, и бросает на него обиженные взгляды из-под ресниц — фальшивые настолько, что их совершенно нельзя воспринимать всерьез. Одасаку вместо ответа накрывает своей руку на краю стола и гладит его по костяшкам. — Твой племянник обожает меня настолько, насколько это вообще уместно по отношению к другому человеку, но пока вы с Чуей не разрешите нормально все свои вопросы… — Одасаку беспомощно вздыхает, говоря, что он об этом думает. Дазай злопамятен — это что-то от клановой чести его родителей, и он бессилен с этим бороться не только в племяннике, но и в себе, и грустно думает, что даже после тридцати не в силах перебороть все грани своего и чужого воспитания.       Ода старается быть нормальным человеком, но он знает границу своей осознанности — иногда и ему хочется делать больно сильнее, чем быть нормальным.       Он никогда не забудет и не простит Анго, выбравшего вовсе не любовь ради повышения. Одасаку оборвал все связи с семьей, чтобы не подставлять себя и их снова, и он знает, что дядя понял и принял его слабость.       Но это не значит, что Одасаку не знает о дальнейших трудностях своего недо-бывшего. Знает он и о том, что пара — дюжин — обмолвок уже его самого, изрядно испортили Анго отношения с начальством и коллегами — недостаточно сильно, чтобы лишить звания профессионала, но достаточно, чтобы это звание произносилось с резкой горечью, потому что большинство людей ни за что не отказались бы от уз и верности, особенно ради повышения, особенно если бы это означало предательство. Да, всегда были и останутся те, кто скорее принял и даже одобрил поступок Анго, но…       Одасаку не убили за пусть нечаянное, но все-таки разглашение информации о людях, про которых никаким государственным службам лучше было знать.       А те люди, которые из-за его доверчивости и невнимательности пусть и провели несколько лет в заточении, уже выходили — досрочно, за хорошее поведение, пусть с пятном на репутации, но обелив свои имена, а то и вовсе с клеймами невинно осужденных, с делами, разваленными парой неизящных пинков адвокатов.       Ода лучше многих знал, что месть — это блюдо, которое идеально подавать холодным. Пройдет, быть может, несколько лет, и если Анго не совершит чудо, то вполне вероятно его должность как минимум не изменится, как максимум даже понизится. Легко сковырнуть пласт киотских кланов и через одного предать их членов осуждению, когда у тебя есть проводник или невольный осведомитель среди их числа, но совсем другое дело, когда не за кого зацепиться, и все те, кого ты в порыве дурной храбрости «обидел», жаждут отплатить сторицей.       Ода отпивает чай, смотрит, как Мори ест горячий суп и морщится, и улыбается. Каким бы страшным ни был для Чуи его дядя, для Одасаку он всего лишь безвинная овечка, великая в силах тяжких как медик, но… Мори Огай был совершенно не приспособлен к простой жизни. К счастью, ему и не приходилось пробовать ее на вкус.       И Ода очень постарается, чтобы ему не пришлось таковую на себе испытать полновесно. Как минимум это неприятно, как максимум — Огай этого просто не заслужил.       Он просто человек. Как и Чуя. Вот про них с Дазаем сказать чуть тяжелее — годами идущая простая жизнь не отменяла того, что в них вбивали с рождения, не ведая жалости и милосердия. Дазай успел заработать себе некоторую репутацию даже в собственной школе, и его происхождение было секретом Полишинеля, тогда как Одасаку нигде и ни в чем не успел засветиться, и был, ну, просто очень неудачно обнаруженным для всех родственником большой шишки в мире криминала, которого закономерно оберегали члены клана и при этом единовременно за ним же присматривали заодно и полицейские — профессия журналистов могла быть разной, но безусловно безопасной — никогда. — Я думаю, с Чуей у нас теперь все будет по-другому, — в конце концов говорит Огай, когда суп и чесночные хлебцы к нему заканчиваются, и они продолжают оставаться в кухне, наплевав на существование столовой для гостей, игнорируя мельтешения повара, твердо вознамерившегося задержать молодого мастера Чую на ужин, потому что он-то знает, что такой еды, как та, что приготовит он, мальчик не получит больше нигде. — Я очень надеюсь, что в лучшую сторону? — вопросительно интересуется Одасаку, поглаживая пальцем кромку чайной чашки. — Просто по-другому, — уклончиво отвечает Огай, и в его глазах вновь появляется выражение задавленного горя и тоски. — Примет он меня или нет — зависит только от него, потому что цепи, которыми я последние годы опутывал его вольно или невольно, безусловно были нужны только мне, а ему… Ему нужны спокойствие и любовь, и уверенность в завтрашнем дне, конечно же, и я не знаю, примет ли он от меня хоть что-то теперь. В конце концов, он уже самостоятельный мальчик, и пусть не во всем, но может положиться на самого себя и свое ближайшее окружение, — Огай салютует чашкой с чаем, и опускает ресницы, когда отпивает.       Одасаку припоминает тысячу и один случай, когда Чуя доверял вовсе не самому себе, когда не мог пустить что-то на самотек, и улыбается уголками губ. — Я думаю, ты недооцениваешь его потребность в сильном плече — во взрослом сильном плече, — утешает он гоняющего сухарик по тарелке Мори, и протягивает ему костыли. — Пойдем посидим в твоем дивном саду. Я совершенно уверен, что скоро примчится твоя дочь, и покой тебе будет только сниться.       Огай нешуточно содрогается и вцепляется в протянутые костыли. Забота Элизы граничила с помешательством. Спрятаться в саду будет не самой худшей идеей, которую можно было подать — в конце концов, как минимум так было больше шансов, что сначала под раздачу внимания угодит Чуя, а вовсе не он… — Идем, — торопит своего спутника Мори, и не обращает внимания, как Одасаку прячет смех за ладонью, ничуть не опасаясь как-то задеть ужасного и страшного донельзя, испуганного одним упоминанием собственной дочери, доктора Мори.

*5*

      В комнате, которую Чуя оставил опустошенной и неприбранной, царила необжитая пустота, но абсолютно блаженное уединение.       Он пришел туда сам и привел за собой Дазая, особо не задумавшись, куда именно ведут ноги и какое место следует искать для разговора. Дверной замок щелкнул, стоило ему привычным движением закрыть его, а потом Чуя отвернулся от двери, и Осаму даже отреагировать не успел, как Накахара упал на колени и заплакал. Бумаги, которые он кое-как удерживал, выпали из дернувшейся чтобы их удержать руки и неаккуратно разлетелись во все стороны. Чуя посмотрел на них мокрыми глазами, покусанные губы искривились еще сильнее, чем до этого, а потом Накахара, словно у него не осталось никаких сил реагировать на подобное, просто закрыл лицо ладонями и продолжил плакать.       Растерянный Осаму замер, разрываясь между инстинктивным утешением собственного парня и необходимостью как-то собрать все, что рассыпалось и разлетелось, хотя бы ради того, чтобы не затоптать.       В конце концов, Дазай предпочел просто подвинуть упавшие листы и опустился на колени рядом с Чуей, неловко обняв подрагивающего и глухо всхлипывающего, будто готового в клубок свернуться юношу.       Спрашивать что-то совершенно точно бесполезно.       Время шло, Чуя затихал, снова начинал плакать, а Осаму все гладил его по спине, укачивал, сам не заметив, как они с колен переместились в сидячее положение, а потом и вовсе перебрались и полу-облокотились на стоявшую тут же кровать. Сидеть на полу не стало ни уютнее, ни удобнее, но хотя бы не болели так колени и перестала ныть спина. Как Чуя может так горбиться Дазай вообще не понимал, и пытался позаботиться об их удобстве в меру своих возможностей.       Наконец, Чуя-кун успокоился достаточно, чтобы не срываться на слезы каждую минуту, убрал руки от лица. Его распухший нос и глаза заставили бы переполошиться любого аллерголога, будь причина их покраснения и отечности не столь далека от любой болезни. — Мама мертва, — сказал Чуя пустым голосом, и Дазай озадаченно склонил голову к плечу, а потом начал бешено думать, чтобы это могло значить.       О маме Чуи он помнил смутно, что-то вроде «она привезла меня к дяде и ушла». То ли бросила ребенка, то ли пропала без вести, то ли их вообще преследовал кто-то — у Дазая вообще плохо откладывалось в голове все, что происходило в связке со словом «Киото».       Неожиданно Дазай разозлился и машинально погладил Чую по плечу. — Это дядя тебе решил информацию к размышлению предоставить? — разъяренно уточнил он, но почти полностью растерялся, когда Чуя замотал головой — и вместо продолжения рассказа подтянул к себе один из заполненных бумагами файлов, валяющихся на полу. Посмотрел, отложил, подтянул второй — и сунул в руки Дазаю.       Первым, что бросилось в глаза, стало свидетельство о смерти. Дальше лежали больничные выписки, и Осаму машинально принялся перебирать бумаги, не до конца вытащив кипу бумаг наружу.       Спустя неполный десяток минут картинка сложилась, и все, что Дазай смог сделать — это отложив бумаги обнять свое сокровище покрепче.       По всему выходило, что уже довольно давно Чуя был сиротой, оформленным на обеспечение дяде, но окончательно так и не усыновленным, чем бы там Мори Огай ни кормил лезущих в его жизнь журналистов и просто случайно интересующихся.       Госпожа Накахара, судя по записям, еще в период беременности подорвала здоровье. Причины на фоне играющих гормонов и перекрученных результатов обследований выявить не удавалось, просто все ресурсы организма отошли на поддержание плода, и будущая мамочка, раз уж выкидыша не последовало, решила довести дело до конца. Родоразрешение путем кесарева сечения произвели в соответствии со всеми инструкциями, рутинно и весьма успешно. Довольную мамочку с абсолютно здоровым ребенком пронаблюдали положенный срок, не обнаружили ничего нового и предосудительного, после чего отпустили в родной дом.       Дальше тянулся период полного отсутствия записей, а следующий документ утверждал, ничуть не колеблясь: у обратившейся в больницу с жалобами и сдавшей пробы пациентки обнаружена онкология.       Дазай мог только ужасаться, с какой скоростью недуг развился и какие последствия несли за собой попытки лечения. По описаниям Чуи, его матушка была красавицей. Читая про потерю аппетита и снижение веса, про нервные срывы, про провалы схем лечения одной за другой, про растущие дозы химии и облучения, Осаму даже представить не мог, чего стоило измотанной женщине сохранять мягкий характер рядом с маленьким ребенком и скрывать просевшее здоровье.       Одна, практически без поддержки семьи — неудивительно, что в какой-то момент утомленная и отчаявшаяся, госпожа Накахара собралась, села на поезд, и, отсчитывая часы до очередного испытания в своей личной войне, отправилась на встречу с братом, которому передала последнее из оставшихся у нее сокровищ — собственного сына.       Дазай просмотрел все, до чего смог дотянуться, с нечитаемым выражением лица перебрал документы на собственность — собственность, которую Мори Огай полноценно поддерживал в рабочем состоянии, прежде чем передать законному наследнику.       Мори Огай десять лет был в курсе, куда на самом деле «сбежала» его сестра, вот, что поведал Дазаю измотанный слезами Чуя.       В ту пору гениального доктора Мори еще не существовало. Был только простой доктор Мори, который изо всех сил заботился о племяннике и маленькой дочери, разрывая себе жилы, а в выходные посещал клинику, где пыталась спастись его сестра. Но, вопреки всем попыткам помощи и веры в силу самоубеждения, на радость всем тараканам в голове мужчины, как повод ненавидеть себя — она умирала, а он ничем не мог помочь.       Как и многие, он не мог на ровном месте изобрести панацею.       Его сестра была живым мертвецом, когда он посещал ее в хосписе в последние дни. Бесконечные обезболивающие, подаваемые всеми возможными способами, растущие в дозах с каждым днем — а потом скромные похороны, когда организм не выдержал всех перенесенных издевательств.       Ей не было даже тридцати пяти. Абсурдно ранняя смерть, от абсолютно нелепой в своей непредсказуемости случайности. Лотерея болезней, проигранная без шансов.       Все, что осталось у Мори — это семейное кладбище, скромная урна, аккуратная могила. Мори-сан дважды в год посещал захоронение и исправно следил за порядком.       У Чуи годами не было даже этого. — Он решил, что лучше мне думать, будто мама жива где-то и когда-нибудь вернется, нежели знать, что она уже давным-давно мертва и ничего не получится исправить. Мама, мамочка… У меня было время придумать так много вопросов, на которые никогда не будет ответов, — Чуя вновь заплакал, прислонившись виском к чужому плечу, и его абсолютно севший от слез голос был тусклым — и совершенно абсурдно не соответствовал той солнечной, поистине летней погоде, царящей за захлопнутым окном.       Дазай смотрел в стену прямо перед ними — и ничего не говорил.       Это была просто еще одна гниющая рана, которую давно уже следовало вскрыть и вычистить…       Но как же Осаму надоело, что каждый раз, когда Мори и Чуя начинали что-то, что в итоге следовало засчитать как некоторую терапию отношений, по итогу практически половина удара приходилась на отношения Чуи с Дазаем — и потом приходилось сидеть и часами переубеждать невесть что себе в голову вбившего рыжика.       Осаму подавлял беспомощные вздохи — и очень надеялся, что Накахара скоро придет в себя. — Все будет хорошо, — немеющими губами шептал Дазай, и Чуя вновь и вновь сплетал свои пальцы с его, держа ладонь в ладони.       Едва ли завтра у них будут моральные силы идти на свидание… — Но мы все равно будем друг у друга, — лихорадочно успокаивал самого себя подрагивающий шепотом Накахара, и Дазай с болью чувствовал, как в нем восстает этот страх оказаться брошенным, которой Чуя даже и не осознавал практически все то время, что они были вместе. Не в силах сформулировать до конца, что именно мешает ему жить, Чуя искал человека, который никогда его не покинет, который не сделает ему больно, который позаботится о его безопасности.       И в эти мгновения Осаму как никогда отчаянно ненавидел и мечтал ударить Мори Огая. — Мы будем друг у друга, — а завтра пойдем на свидание, — пообещал Дазай, и подтянул к щеке сцепленные ладони, потершись о чужую кисть.       Чуя всхлипнул, а потом не прошло и десяти минут, как он задремал, утомленный слезами, привалившись к чужому плечу, и Дазай в изнеможении вытянул ноги перед собой, прижимая его к себе покрепче.       Во дворе звенел голосок Элизы, и если Осаму хоть что-нибудь понимал в жизни, то у Чуи оставалось не более пятнадцати минут, прежде чем ему придется натягивать на лицо выражение чуть веселее траурного и выслушивать бесконечную трескотню девчонки.       Но такова была доля живых. И Дазай, вопреки всем своим замашкам и оговоркам, совершенно не сожалел, что он живой.       Пройдет немного времени, и Чуя тоже не будет ни о чем жалеть.       Разве что в глубине души.       И совсем, совсем немного.       Осаму позаботится, чтобы это было последним, о чем ему придется жалеть в ближайшие годы.

*6*

Его* глаза такие синие, глаза магнит (глаза магнит) На платье распустились лилии, и я убит (и я убит) Любить обещает, потом забывает Смеётся, как будто ни причём Так сильно волнует, так нежно целует И в области сердца горячо Я убегаю, но назад Снова зовут его* глаза Имя его* за мной летит Тянет и тянет, как магнит Пятые сутки я не сплю Кажется, я с ума сойду И не на месте голова Это всё он* на-на-на-на Его* слова, как пули быстрые, как след комет (как след комет) Я не могу понять, в чём именно его* секрет (её секрет) Мне след от помады оставит в награду Откроет меня своим ключом Его* пейзажи меня будоражат А всё остальное ни причём (Come on! Come on!) — Сергей Лазарев — Это все она (* пометил звездами, где переделал местоимения, но сама по себе песня тоже огонь)

      Фестиваль был великолепен, но к несчастью, прочувствовать это в полной мере не удалось — потому что внутри витало что угодно, кроме непосредственно фестивального настроения, и сделать с этим они сумели ровным счетом ничего, даже если убедительно сказали друг другу пару фраз на предмет хорошего оформления фестиваля этого года и вслух похвалили некоторые развлечения, участвовать в которых не пожелал ни один, ни другой.       Осаму, поправляя изредка сдвинутую набок лисью маску, прогуливался между рядами палаток, держа Чую за руку с непринужденностью абсолютно уверенного в своих правах человека. В целом, в толпе на них никто толком и не косился — фестивалящих парочек хватало и без них, а действий, достойных того, чтобы посетители приглядывались к ним, они не совершали.       Чуя был задумчив и оставался таковым еще с самого утра. К удовольствию Дазая, задумчивость Чуи касалась не лично его и даже не их отношений. Как водится, переживал и размышлял Чуя о самом себе, и Осаму со смирением ждал, к чему эти мысли его выведут. Лезть с направляющими разговорами раньше срока он не хотел — в любом случае, Накахара всегда сначала основательно думал обо всем в себя, а уже потом решался поделиться мыслями с окружающими.       Чуе нужно было время, а Осаму никуда не торопился, и мог позволить ему думать столько, сколько потребуется. В конце концов, Дазай старался быть хорошим партнером, а не тираном под прикрытием, и учился этому одновременно с тем, как Чуя учился осознавать себя не волком-одиночкой, а половинкой пары.       У них было еще много вещей, которым предстояло научиться или хотя бы осмыслить и принять на глубинном уровне. Как бы Дазаю ни хотелось задрать нос, однако до идеальности и ему, и их отношениям, и их отношению к отношениям, было еще далеко.       Прогуливающийся вместе с ним Чуя в редкие моменты открытия лица не выглядел ни счастливым, ни умиротворенным, да и вообще предпочел сегодня весь день ходить по фестивалю с купленной маской тенгу на лице, практически не сдвигая ту — после событий прошлого дня он все еще иногда не справлялся с захлестывающими его чувствами, а портить кому-нибудь вечер хмурой физиономией вовсе не хотелось, да и не солидно как-то было на людях заливаться слезами чуть-что — прецедентов за утро хватило.       Так что рыжий мастерски от всех скрывался за на редкость страшненькой образиной с длиннющим носом.       Свидание их было тихим и вообще не ощущалось как что-то потрясающее и до костного мозга романтическое, но лично Дазаю даже просто за руки держаться казалось волнительно-интимным — ему вообще вопреки всему не удавалось сдерживать удовлетворение от факта их с Чуей неразделимости школьными занятиями и всем остальным, что в обычное время вынуждало их оставаться порознь дольше часа.       Больше всего на свете, конечно же, ему хотелось вернуться домой, затолкать Чую в самую мягкую из пижам, укутать в самое приятное на ощупь одеяло, устроиться рядом с ним — и проспать пару суток. В принципе, этому плану ничто не мешало исполниться чуточку позже — приодевшийся ради похода в кимоно Чуя все чаще замедлял темп, плохо приспособившись к своим гета, и Осаму скрещивал пальцы, чтобы в ближайшие полчаса Накахара отказался от плана мотаться по праздничному парку и изъявил желание отправиться домой — никакие фейерверки не стоили того, чтобы у Чуи свело ногу или образовалась мозоль.       Не иначе как испытав в очередной раз «счастье» и всю остальную гамму впечатлений от похода среди толп народа и носящихся туда-сюда детей, половина из которых очень плохо изображала из себя героев какого-нибудь аниме, Чуя остановился возле очередного киоска и с отсутствующим выражением лица стянул с себя маску тенгу, а потом наклонился и оценивающе пошевелил пальцами в успевшем потерять белизну таби. — В манге это выглядело круче, — с каменным лицом сообщил Накахара, и Осаму чуть не хохотнул в абсолютном восторге от выражения его лица. — Либо я просто не настолько идиотски в тебя влюблен и не кончаюсь как личность там, где эта самая влюбленность начинается. — Ты ранишь мои чувства, с-семпай, — не очень старательно изобразил Дазай клишированный образ сразу всех стеснительных девочек-фанаток и даже потыкал пальцем в палец прямо перед собой. — Ты еще ножкой шаркни, как будто очень стеснительный, и я тебя ударю, — чистосердечно пообещал Чуя, глядя на его ужимки. Осаму расплылся в самодовольной улыбке.       Возможно, с эмпатией у него было весьма альтернативно по жизни, но откуда у Чуи силы так убиваться о смерти, случившейся так давно и вне пределов его взгляда, он не понимал. С другой стороны, свою собственную матушку Дазай никогда не считал этакой небожительницей и ореолом святости не окружал — критически осмыслив ее личность лет так в восемь-десять, как и личность отца, Осаму от родителей съехал с большим удовольствием, не готовый изгаляться над собой ради каких-то совершенно диких порядков, царящих в родном доме. Кое-что, конечно, уехало из дома вместе с ним, как он ни старался оставить под отчей крышей все привитые ему странности, но поскольку в итоге даже у Одасаку были трудности схожего характера и поскольку именно одна из странностей позволила ему быть рядом с Чуей, клеймить «бесполезными» вообще все свои привычки Дазай тоже не мог.       Кто бы мог подумать, что ему может пригодиться в жизни инстинктивное и почти маниакальное желание быть ближе к зацепившему человеку? — Пойдем домой? — миролюбиво предложил Дазай, заметив, что Чуя опять смотрит в никуда застывшим взглядом. — Примешь со мной ванну сегодня? — невпопад почти одновременно с ним заговорил Чуя, и они почти тут же уставились друг на друга. Дазай — с удивлением, Чуя — с растущим градусом смущения на своем сделавшемся гораздо более живым хорошеньком личике. — Забудь, что я сказал, — почти тут же замахал руками все сильнее паникующий Чуя, а Дазай…       Осаму только удивление и удерживало от того, чтобы накинуться на Чую с поцелуями. — Давай мы сначала доберемся до дома, а потом, если настроение сохранится, мы что-нибудь вместе действительно сделаем? — миролюбиво предложил он спустя пару минут, когда градус паники Чуи не только не подумал снижаться, но и наоборот вырос до каких-то астрономических значений.       Почти выдохшийся Чуя устало кивнул и позволил сжалившемуся Дазаю затянуть себя в объятия. Ради этого пришлось шагнуть в тень, прочь от фонаря, чтобы не мешать ходящим туда-сюда людям, но зато их перестали цеплять и обходить прочие гуляющие. — Как ты думаешь, я считаюсь плохим сыном, если не могу больше продолжать горевать по маме, когда только вчера узнал, что ее на самом деле нет? — неожиданно тихонько спросил Чуя, пользуясь моментом уязвимости, когда чужие слова могли перебить оглушительно звучащие в его голове мысли о том, что он настоящее бессердечное чудовище.       Дазай подумал, что Чуя созрел для разговора неожиданно быстро. — Тебе было очень мало лет, когда вы расстались, и ты прожил большую часть своей жизни без нее. Трудно убиваться по кому-то, даже очень любимому, когда ты помнишь не человека, а идеальный образ человека, — подумав немного, пробормотал Дазай. — Вернее, убиваться-то ты можешь так, как будто убивали лично тебя, но по факту, у тебя уже очень мало воспоминаний, оставшихся яркими. Наверное, только самые сильные и любимые, которые ты очень старался помнить и крутил в голове ребенком. А некоторые воспоминания и вовсе ложные, которые ты придумал себе сам, но опровергнуть их просто некому. Так что нет, ты не плохой сын. С таким же успехом кто-то может вывести, что она была плохой матерью, раз оставила тебя, или, если совсем радикально, что не выжила ради тебя, понимаешь?       Чуя ожидаемо вспыхнул и возмущенно засопел. — Я бы очень постарался сломать челюсть тому, кто сделал бы такое заявление, — объявил он угрожающе, и Дазай не сдержал смешок. — В этом и суть, — успокаивающе напомнил ему Осаму. — Любящие мамы желают своим детям жить счастливо, десятки ради этого увеличивают со своими детьми дистанцию, единицы оказываются правы в своем решении. Останься ты рядом — и неизвестно, как ты пережил бы новость о ее смерти. Так ты якобы был в гостях, потом мама якобы была очень сильно занята, но передавала тебе подарок и поцелуй… Моя даже не скрывала, что ожидает от меня поведения маленького взрослого, а значит никаких телячьих нежностей. Она не отводила и не встречала меня со школы, она не готовила мне милые завтраки с собой, не посещала соревнования, когда я в них участвовал. Сравнивая себя с одноклассниками, я все время ощущал себя приемным в самом худшем смысле, — Осаму усмехнулся. — До Одасаку я был уверен, что меня подбросили духи и она понятия не имеет, как со мной быть, — Дазай вздохнул и чмокнул притихшего Чую в висок. — Пойдем, я постараюсь найти такси и попрошу подъехать поближе ко входу.       Чуя отстранился посмотреть на него и демонстративно закатил глаза. — Не будь таким милым придурком; я сниму эти чертовы таби и все будет нормально.       Дазай улыбнулся и постарался быть просто милым. — Будешь таким противным — я тебя на спине понесу до дома, — самодовольно заявил он, и по выражению глаз Чуи прочитал, что с бытьем милым он провалился полностью, но придурком показал себя просто бесспорно.

*7*

      Можно не быть гением отношений, но не заметить, что твой парень все сильнее перестает быть взведенной пружиной оказалось крайне легко — и до одури приятно.       Дазай не знал, стоит ли благодарить за это Мори Огая, ведущего ныне политику откровенности между собой и близкими людьми, но Чуе, безусловно, это помогло. Вопросы, терзавшие его годами, получали ответы или теряли свой смысл. Мысли отбрасывались, долги списывались, планы менялись. Маленькая рыжая бойцовская прелесть возвращала себе статус-кво, вот только Дазай понятия не имел, до какого периода этот статус у Чуи имелся.       Но результат уже спустя сутки после потрясения ему нравился. Наверное, дело бы в том, что ему сам Чуя нравился, и Дазай собирался любить его любым.       Еще бы с Одасаку дядюшка Чуи, сделавшийся на вид нормальнее, чем был, не кокетничал со страшной силой — и Осаму был бы практически счастлив. Однако сам со своими ценными замечаниями ни к брату, ни к его сердечному капризу не лез, хотя и мог — по себе знал, что любовь зла, а Ода, если обожжется, в душеспасительных разговорах с сопляком нуждаться не будет.       Дазай вообще не понимал, как ему следует относиться к бойфренду собственного старшего брата — тот был слегка старше, чем Осаму хотелось бы — если вообще обсуждать образ идеального мужчины для собственного брата. Еще он был слегка богаче, чем было безопасно для таких, как они с Одасаку — от богатых никогда понятно не было, чего ждать, и терзала неизвестность, не будут ли Оду в будущем попрекать — молодостью ли, деньгами ли.       Однако судя по той затаенной нежности, с которой Одасаку на своего ненаглядного смотрел, они совпали своими тараканами, и Дазай мог только беспомощно вздыхать.       А ведь они встречались еще меньше, чем Дазай с Чуей вообще знакомы были, и то Накахара смущался, что они торопятся. Осаму приходилось изрядное количество сил тратить на то, чтобы из штанов не выпрыгивать в спешке, пока Чуя еще только руки на ремень клал, так сказать.       Тем не менее, сегодня Чуя на что-то решился, и Осаму сглатывал голодную слюну: тратить силы на то, чтобы выглядеть нормальным, он уже почти привык… но сегодня это давалось как никогда трудно.       Чуя в ванне прихорашивался и начищал перышки так, словно не видел воду месяц, а то и больше. Румяный от жары, пахнущий каким-то сладковатым гелем, он ломал все обязательные, скрепные установки, что парень обязан пахнуть чуть приятнее аромата елочки, нанесенного на купленную в машину подвеску на зеркало. Дазай, помогающий ему высушить волосы так, чтобы они не выглядели, словно Чую корова лизнула, беспомощно вздыхал и старательно дышал впрок. Если сегодня что-то будет, а Накахаре потребуется проанализировать свои ощущения, то рыжий припомнит ему обещание не давить.       Учитывая, насколько разными был их уровень восприятия давления, Дазай уже заранее корил себя, что не промолчал.       Растрепанный после душа и переодетый в пижаму, Осаму всеми силами скрывал, что сунул в нагрудный карман презерватив или даже два. Тем, что Одасаку планировал сегодня отвезти Мори-сана на выписку, а после подзадержаться в гостях, нагоняя пропущенные недели забуксовавших отношений, следовало пользоваться — он сам себе не простит, если увидит, что старший брат уже прервал свое многолетнее воздержание, а Дазай, трепетно ухаживающий за нравящимся ему мальчиком, никак не выложится достаточно, чтобы всякого разного хотелось не ему одному.       Дазай чуть не надулся, но вовремя справился с собой, и вздохнул. Он обожал быть с Чуей, ему в кайф было заботиться о нем, таскать вкусняшки в комнату и пытаться научиться готовить что-то сложнее кофе, но выкладываться в отношения все равно было тяжким трудом. У них, конечно, все было серьезно, но столько топтаться на одном месте… Еще и напряг этот из-за последнего года в школе… ух… — Дядя дал мне свою карточку, — сказал неожиданно Чуя. Дазай, только выключивший перед этим фен, озадаченно замер. — Еще он предложил заняться вкладыванием моего наследства во всякое, и я согласился.       Чуя, мягкий и пушистый после сушки, обернулся. Осаму подумал, что он похож на одуванчик в самом лучшем смысле, подавил в груди придурочные влюбленные порывы и отчаянно заморгал. — Ты уверен, что мне вообще следует знать о таких вещах? — решил он уточнить на всякий случай, и Накахара решительно кивнул. — Я не безоблачный сказочный наследник миллионов в банке, так что вреда не будет. К тому же, Ода-сан уже отмахнулся перед дядей, что ты тоже не нахлебник, и даже если поступишь не в Токийский университет, то с голода умирать не будешь и из семьи тебя с позором не изгонят, — Дазай едва подавил ухмылку — родители с руками оторвали бы его у всех университетов страны, если бы необходимость спокойно учиться не стояла так остро.       Когда ваш сын с сопляческого возраста командует дяденьками в пять раз старше себя, высказывая мысли уровня злого гения, трудности социализации заключаются в том, чтобы научить деточку скромности, а не наоборот. Взрослого пятилетку из него делала не только мама, папа тоже изрядно постарался, так что если родители узнают, что он мечтает стать не учеником на факультете банковского дела… — В моем случае безопаснее всего вообще уехать из страны, — вроде бы пошутил Дазай, но Чуя не повелся и вздохнул. — Ты хотя бы с направлением более-менее определился, даже если все пока не точно, а я вообще понятия не имею, кем хочу быть, — проворчал юноша, и потянулся к Осаму за объятиями. Дазай позволил ему это и практически тут же завалил поверх себя, растягиваясь на постели — туманное чувство усталости растеклось по венам, хоть он и не планировал поддаваться ему так просто. — Я, кстати, вчера думал, ты при виде дяди пятый угол искать будешь, а ты сумел остаться с ним в одном помещении наедине дольше двух минут, — припомнил Дазай другой вопрос, который не давал ему покоя гораздо больше неопределенного студенческого будущего. — Правда потом он явно использовал бомбу похлеще своих маленьких фантазий начинающего маньяка… — Не сильно-то и лучше, — проворчал Чуя, и передернул плечами. — Просто он был в гипсе и перед этим Ода-сан хотя бы человеческий облик ему вернул своим замечанием, и как-то трудно демонизировать того, кто на своих двоих передвигается еле-еле. Не то, что демонстрирует наличие странных кинков. Я заговариваюсь, да? — Чуя заразительно зевает и трется щекой о мягкую ткань. — Но вообще — на фоне всех откровений про маму, все, что между нами с ним было, показалось мне просто очень плохим сном. Теперь я вообще думаю, что он так сильно всегда боялся потерять меня после нее, что надо благодарить за разрешение из дома выходить, — Чуя приподнялся, чуточку подтянулся выше и коснулся маленьким поцелуем уголка чужих губ. — Когда какое-то время живешь отдельно — гораздо проще понять, что человеком двигало. Подозреваю, что тебе тоже оказалось проще не обращать внимание на родителей, когда ты от них уехал? — Мы сегодня слишком часто возвращаемся к моим родителям, — проворчал Дазай, и вздохнул. — Как ты знаешь, мои предки местечковая мафия, но все вот эти воображаемые товарищи с автоматами и разборками кланов на улицах Киото — это только воображение. Там легальный бизнес, который ведется между очень капризными товарищами. Время от времени на встречи прибывают все эти дяденьки, которые пожимают отцу руку только потому, что знают — если они будут грубить, то пистолет в кармане есть не только у них, и охрана за дверями нифига не их охрана. В остальном всех вот этих идей из книжек — про продажи людей, наркотиков, взрывчатки — ничего этого нет. Обычная респектабельная семья, куда охотно вступают те, кто хочет жить с чувством принадлежности и гордостью за себя. Правило пяти рукопожатий открывает совсем другое отношение некоторых людей, если ты числишься за семьей, а не являешься посторонним. Конечно, есть и такое, что клан гоняет всякую шпану, вообразившую себя авторитетами, и в целом, это то, что есть даже здесь. Так что, когда я переехал — мне очень не понравилось, что есть какие-то придурки, которые считают себя выше меня, и я схлестнулся с ними без жалости. А поскольку использовать подчиненных против школьников — как-то нехорошо, то и дрался я в одиночку, и получилось то, что получилось. В школе меня возвели в ранг героя, а всякие мудаки — в ранг соперника или личного врага, но не то, чтобы мне это жить мешало.       Чуя не может не улыбаться этому ворчанию, которое сопровождает весь рассказ — Дазай, как бы ни отпирался, все равно гордился тем, кто он есть. — Мафиозный принц, — поддразнил Чуя, и ойкнул, когда Дазай неожиданно сел, подхватив его под задницу, чтобы не свалился. Взгляд у него был очень серьезный и темный, Чуя ощутил то самое давление, как тогда, когда он прятался от всех со своими помятыми ребрами, и задержал дыхание, когда Дазай наклонился нос к носу, не моргнув ни разу. — Я смотрю, тебе очень нравится дразнить меня, Чуя-кун, — смертельно серьезно заявил он низким голосом, и Накахара с восторгом и ужасом ощутил, как у него сердце прыгнуло в глотку. Прыгнуло и кое-что еще в штанах, и судя по тому, как Дазай притянул его еще ближе, он тоже ощутил этот дерг. — Нравится перспектива, что я могу просто взять и похитить тебя из дома, спрятать от всего мира? Именно я, а не твой дядя, и вовсе не ради того, чтобы пытаться придушить? Воображаешь, как я делаю тебя мокрым и трахаю прямо в машине, наплевав на водителя? Запираю в пределах дома, где будем только ты и я, часами не вылезающие из постели? Ты бы стал моим ради такого?       Чуя с ужасом осознал, что у него горит лицо, в штанах аж пульсирует, а виноват был проклятый низкий голос Дазая. То, из-за чего Чуя боялся с дядей пересекаться недели напролет, в устах Дазая приобретало весьма соблазнительный облик. Он чуть не ляпнул «ну так укради уже» и моментально сгорел от стыда еще сильнее, так, что жар пополз по шее вниз, по ушам, даже по затылку. — Не буду отрицать, что тянуть тигра за усы — ужасно привлекательная идея, — с придыханием ответил он в итоге, и Дазай тяжело вздохнул, а потом раздраженно куснул Чую в шею. — Я очень не хочу быть боссом в постели, — пожаловался он, и Накахара, больше не слыша в его голосе тех же низких нот, моментально обнял его покрепче и даже погладил по волосам. Забавно, но давя на него, Дазай не возбудился ничуть, тогда как Чуя со стыдом мог констатировать полные трусы естественной смазки. — А кем ты хочешь быть в постели? — не мог не мурлыкнуть Чуя, пропуская его непослушные, чуточку вьющиеся волосы между пальцев. Осаму, явно немного расслабившись, принялся сжимать ладони на его ягодицах, и это было очень приятно. — Кем-нибудь очень ласковым, — сказал он в конце концов. — Хочу дарить много поцелуев, знать, что тебе приятно и каждый вздох, стон, каждый оклик — не просто терпеливое ожидание конца процесса. Хочу, чтобы приятно было не только мне… Правда, для такого у меня опыта нет, но я бы пробовал до тех пор, пока мы не освоились бы…       Вместо ответа Чуя потянулся к нему за поцелуем, чувствуя, что тает в лучшем смысле этого выражения, и Осаму поцеловал его тоже. Несколько недолгих поцелуев, от которых по коже побежали мурашки, несколько влажных чмоков по челюсти, подползая к уху. От укуса мочки Чуя чуть не запищал — горячий выдох заставил ежиться от щекотки, кожа покрылась мурашками. — Не то, чтобы у меня было больше опыта, но пока у тебя получается следовать плану, — пробормотал он, и Дазай, сверкнув потемневшими от возбуждения глазами, поцеловал его снова, приподняв руками повыше, чтобы было удобнее, а заодно давая хорошенько притереться бедрами к животу. К восторгу Чуи, чем дольше они целовались, тем сильнее ему казалось, что твердость в чужих штанах ему вовсе не мерещится.       Это не было похоже на судорожную разрядку, как когда Дазай только заявил свои намерения. Может быть, чтобы меньше походить на Мори, Дазай больше не торопился, не рвался подавить всякое сопротивление, не тянул руки к стыдным местам, даже если Чуя совсем не отказался бы его руки в стыдных местах почувствовать. Он делал приятно и терпеливо готовил к тому, чтобы приятно было обоим — и Чуя готов был раствориться в нем без остатка, отдаться без крика — или как еще можно было выразить то, что Чуя не просто изнывал от желания, а томился, и истома эта охватывала его с головы до ног, делая податливой и плавящейся массой, а не сгустком пламени.       Пижама промокала. Это Чуя понял в тот момент, когда Осаму неудержимо двинул бедрами, мучаясь от напряжения, а Накахара ощутил, как пропитывается ткань спереди его штанов. Жар снова лизнул лицо, однако теперь Чуя не собирался стыдиться этого. Теперь он потянулся рукой к чужому члену — и даже скрестил ноги за чужой спиной, когда Дазай повалил его спиной на постель. Гребаная разница в росте мешала им нормально тереться друг о дружку и целоваться одновременно, так что Чуя предпочел переключиться на чужую шею, мстительно оставляя множество следов от поцелуев, ярких и не очень, млея от движений чужих бедер по своим, по тому, как Дазай постанывал и порыкивал, наплевав на скользкую ткань между ними и пользуясь любой возможностью вжаться бедрами и потереться. Чуя елозил тоже в меру своих возможностей, касался ладонью, возбужденно восхищаясь жаром и твердостью под пальцами, ощутимыми даже сквозь ткань, и сцепил зубы, когда Осаму коснулся его тоже — ладонь сжала член прямо сквозь ткань, несильно, погладила скорее, а Чуя чуть не воспламенился и вцепился зубами в дазаеву ключицу — теперь просто трения было мало, каким бы приятным оно не ощущалось. — Если ты не отпустишь мой член — он оторвется вопреки тому, сколько слоев ткани помогают ему оставаться у тела, — сдавленно выдохнул Дазай, явно морщась, и Чуя с испугом отдернул ладонь — похоже, в своем стремлении удержать чужое прикосновение, со своим он переборщил. — Прости, — повинился он, ощущая стыд, и возбуждение немного схлынуло. — Все нормально, — Осаму поцеловал его в щеку и переместился, устраиваясь над ним, словно большой кошак. — Но если мы не планирует сегодня делать что-нибудь серьезнее дрочки друг другу, то где-то тут надо позаботиться о том, чтобы не уляпать всю одежду. Я, конечно, силен в том, чтобы кончать в руку, но пижамы плохо приспособлены для задирания, — гладкий скользкий материал действительно тяжеловато было удерживать в приподнятом положении, особенно если рот занят поцелуями. — А кто сказал, что мы не планируем? — Чуя вновь ощутил, как покраснело лицо, когда Осаму приподнялся еще немного и посмотрел на него пораженным взглядом, и все-таки храбро договорил: — У тебя презерватив вывалился, еще когда ты меня на себя завалил-       И шатен неожиданно неудержимо расхохотался, и уткнулся лбом в лоб Чуи.       И Накахара с неожиданной теплотой подумал, что вот сейчас — он как никогда счастлив.       И что действительно как никого любит и ценит своего ужасного придурка, Дазая Осаму.

*8*

      Стоять на четвереньках, даже если знаешь, что сделал все, чтобы выглядеть хорошо со всех ракурсов, было офигенно стыдно. Чуя сгорал, закрывая лицо ладонями, а Осаму еще гладил его по спине, уговаривая прогнуться и нормально устроить голову на руках, изображая потягивающуюся кошку, а не животное семейства псовых.       За такие сравнения Дазаю хотелось двинуть в ухо, но секса все-таки хотелось тоже, так что Чуя, слыша скрип своих напряженных мышц, прогибался по сантиметру, пока не сделал, как просили, и на спрятал пламенеющее лицо в подушке. Дышалось так плохо, слышалось тоже не очень, но зато изображая страуса думать о том, что делают с твоей задницей, было уже вроде не так и смущающе.       Ровно до тех пор, пока крышка флакона не щелкнула и в воздухе не разнесся приторный запах жвачки. — Ты не зальешь мне в задницу что-то с ароматом бабл гам! — рывком повернулся к невинно замершему с флаконом в руках Дазаю Чуя, и застыл с приоткрытым ртом. Смутился и захлопнул, конечно, почти тут же, но мгновение зависания Осаму тоже успел увидеть, так что Чуя чуть не взъярился заново.       Голый Дазай выглядел чертовски круто и чертовски смущающе, особенно когда становилось понятно, насколько его все происходящее возбуждает. Чуя, припомнив, что сам решился расстаться только со штанами, одернул рубашку, которой надеялся пощадить свой стыд, подумал еще секунду — и принялся расстегивать пуговицы, сгорая разом от злости и смущения — с ужасной силой хотелось казаться сексуальным, но в данный момент вроде бы всегда подтянутое по отражению в зеркале тело отчего-то не спешило демонстрировать какой-то ауры сексуальности. В лучшем случае, Чуя сам себе казался деревяшкой, которая осмелилась подражать человеку, этакий неповоротливый шарнирный механизм из художественного магазина. О худшем Чуя предпочитал вообще не думать, чтобы не пасть духом.       Его очень утешит, если Дазай где-то в процессе потешит его эго чем-нибудь приятным, но пока что…       Пока что хотелось только расплакаться и передумать. Даже если от его вида у Осаму стояло так, что от живота не отогнуть. Даже если у самого Чуи на Дазая текла голодная слюна — и не только слюна, впрочем. — Извините, Накахара-сан, но… у тебя такая ахуенная задница, я хочу укусить ее, — пожаловался Дазай, и, Чуя мог поклясться, сглотнул. Скулящая интонация ему тоже, кажется, не померещилась, и Чуя чуточку воспрял. — Кроме того, бабл гам я только купил и с ним не так страшно, как гадать, нормально ли пойдет та смазка, с которой я сам себе дрочу, но которая стоит у меня уже… сколько-то, — морщинка между бровей у Дазая дала понять, что он действительно не помнит, сколько стоит у него флакон в комнате. — Как тебе вообще продали смазку, — прошипел животрепещущий вопрос Чуя, чувствуя возвращение предательского румянца, когда Осаму расплылся в обворожительной улыбке. — Внес ее в список заказанного Одасаку — ну ты помнишь, все то, что нам на дом доставляется с курьером. Он, конечно, видел флакон, когда разбирал, но сказал только проверить вероятную аллергию и не пытаться врать, что это гель для душа, потому что он тоже не конченый идиот, — у Чуи после такого ответа в глазах потемнело и страдальческий стон с губ сорвался сам собой.       Этот ебучий флакончик видел Ода-сан.       Ода-сан давал младшему брату советы.       Чуя не знал, что хуже. — Ты слушаешь советы от человека, после первого раза с которым моему дяде пришлось торчать дома с ногой в фиксаторе, — напомнил Накахара. — У них был такой же первый раз, как у нас в школе, только обстановка поудобнее, — парировал Дазай, и прямо на глазах у Чуи выдавил тягучие капли себе на пальцы. Напоминало гель для умывания, только те пахли сдержаннее и не превращались в текучее масло, едва разогревшись от тепла кожи. Смущенный зрелищем, как Дазай растирает жидкость по коже чуть ли не до запястья, Чуя отвернулся и вновь предпочел уткнуться в подушку, стараясь не думать, сколько его анальной девственности существовать осталось…       И едва не задохнувшись, когда влажный холод коснулся его в самом постыдном месте, размазываемый по кругу, так обильно, что даже к коленкам потекло по обеим бедрам, а потом еще проник внутрь вместе с пальцем… Который Чуя практически не посчитал за дискомфорт, пока тот не задвигался внутрь и наружу, привнося за собой скользкие ощущения еще и внутрь. Никаких классных ощущений пока не было, только чувство стыда, и Накахара пожелал даже накрыть голову второй подушкой, пока Дазай не бросил ему этак безразлично: — Прекращай пыхтеть, и, если тебе совсем невыносимо мучительно — можешь тоже меня потрогать. Я, кстати, тоже стесняюсь, но некоторые мои части тела стесняются вообще неискренне, — голос у него оборвался, и Чуя чуть не подскочил, удержав реакцию в пределах вздрагивания, когда между его бедер проскользнуло что-то твердое и горячее.       Поскольку все твердое и горячее в Дазае Чуя уже успел подержать руками, Накахара быстро решил, что предложение не так уж и лишено смысла. Если что он сожмет его не только через одежду так, что Дазай два раза подумает, прежде чем решится смущать его снова.       Чтобы из него вытащили палец и развернули, много времени не потребовалось, но, к раздражению Чуи, стоя на коленях он опять замечал эту гребаную несправедливую разницу в росте. — Если хочешь — я лягу, ты устроишься верхом, и тогда ты сможешь хоть придушить меня, пока я полностью беспомощен и в твоей власти, о великий, — закатил глаза Дазай, и Чуя, дав ему по поджарой заднице, сделал ровно так, как он и предложил.       Что ж, сидеть верхом на чужом теле было довольно тепло. Чуя почти лег сверху, сжимая коленями чужие бока, и кивнул Дазаю, чтобы тот мог продолжить свою стремную, но необходимую миссию по подготовке. К счастью, целоваться и трогать Осаму все еще было упоительно, а уж когда злопамятный Чуя вновь с придыханием обозвал его «мафиозным принцем» и Дазай опять вошел в это свое состояние адепта зла, способного выебать взглядом, стало и вовсе весело.       Они целовались и обменивались укусами, пальцев внутри становилось больше. Чуя ерзал, перебирая коленками, не в силах примириться с тянущим чувством внутри, пока Дазай не прихлопнул его вертлявую задницу ладонью и не оттянул ягодицу для большего удобства. Шлепок оказался волнительным элементом, но, с удивлением для себя, Чуя понял, что это было совсем не плохо. Особенно когда Чуя оставил маленький, но очень яркий след высоко на горле своего парня, и в очередной раз расплылся от самодовольства — у него реально был парень. Не друг, не какой-то рандомный чувак, с которым он решил провести первый раз, а парень. С которым у него все обоюдно и даже по любви. — Если бы ты только видел свое лицо, — пробормотал вдруг Дазай. — Как будто тебе позволили украсть тофу, маленькая ты лисичка.       Чуя ничего не мог поделать с тем, что был доволен. — А ты предпочел бы, чтобы я куксился и умолял тебя? — Осаму почти моментально скривился, но Чуя ткнул его пальцем в кончик носа. — То-то же. Я, конечно, могу картинно стенать, как девицы в аниме с повышенным рейтингом, но хромосомы подкачали, знаешь ли.       Дазай ухмыльнулся. — Я мог бы сделать заявление, будто бы влюбился бы в тебя даже девчонкой, но девчонки обычно не дают сдачи всем, кто их дразнит. А поскольку я про себя уже решил, что я убежденный Чуясексуал, то, боюсь, ни у одной боевой девчонки шансов изначально не было. — Я вижу в этой логике брешь, — Чуя закусил губу — три пальца в его заднице осторожно скользили вглубь и как раз сейчас Дазай ухитрился что-то нащупать внутри, от чего Чую будто слегка током ударило, тут же бросив в жар. Впрочем, он тут же постарался продолжить мысль, надеясь, что Дазай больше не будет цеплять никаких странных мест. — Если бы я был девчонкой, я бы все еще оставался Чуей, — он прервался почти на полуслове и беззвучно ахнул, крупно вздрогнув. Осаму как будто примагнитило к тому странному месту у него внутри, так что он стремительно и неотвратимо взялся ощупывать именно его. Только его. Чуя покрылся гусиной кожей и вновь заерзал бы, не удерживай его на месте другая рука. — Не хочу прерывать наше выяснение, любил бы я тебя девчонкой, Чуя, но скорее всего не любил бы. Не знаю, мне никогда не нравились девчонки, мне за всю жизнь понравился только ты, — Дазай, глядя на стремительно меняющегося в лице Накахару, закусил губу. — Кажется, я нашел хорошее место, да? Ты так сжимаешься, что я начинаю опасаться за свои пальцы, — Дазай напоследок хорошенечко прошелся по заинтересовавшему его месту внутри, и с победной улыбкой отметил, как у Накахары поджались пальцы. — Ты… придурок, — выдохнул Чуя, и сжался с чувством беспомощности, когда внутри стало пусто. — Зато любимый, — самодовольно улыбнулся Дазай, и Накахара подумал, что надо было все-таки хотя бы на заре их знакомства подраться с этим типом, прежде чем влюбляться. Тогда у него было бы воспоминание или два о том, как он бил Осаму по наглому самодовольному лицу. Воспоминания грели бы его в периоды особого раздражения и не приходилось бы воображать, как он хотя бы затрещиной своего парня награждает. — Что дальше? — постарался перевести дыхание Накахара, когда Дазай взял его за бедра — и круто подвинул ниже. Между ягодиц и чуть ли не до поясницы прижался горячий член, и, Чуя мог поклясться, что влага на нем определенно не была той смазкой с мерзким сладким запахом жвачки. — Поскольку стоя на коленях, да и на четвереньках, нам скорее всего не будет удобно, могу предложить тебе попробовать, эм, опуститься сверху, — Осаму постарался улыбнуться как можно менее извиняясь, но Чуя все равно сморщил носик и задрал его кверху. — Сбылось чье-то пожелание мне присесть на член, — проворчал Чуя, тогда как Дазай почти возмутился: — Эй, я тебе отсосал, когда был у тебя дома. Ты что, хочешь сказать… — Ага, в рот я тебя… — Чуя рассмеялся, и неожиданно ощутил, что из уголков глаз вырвались слезы.       Перестать смеяться тоже оказалось неожиданно трудно, и Дазай порывисто сел, чтобы обнять его. Чуя плакал и смеялся, и возбуждение уходило. Задницу чуточку тянуло, но Осаму ни слова против не сказал, даже если Чуя чувствовал, что и его возбуждение слабеет. — Если хочешь, можем сегодня не заканчивать, — предложил Осаму тихо, и Чуя со вздохом прижался щекой к его плечу. — Раньше ты готов был засосать меня, а то и не только засосать, стоит за нами двери в класс закрыться. Еще чуть-чуть — и я начну думать, что ты успел разочароваться в идее заняться со мной сексом… — Любовью, — перебил его Дазай. — Поначалу — может быть, там и было больше желания, но сейчас я хочу о тебе заботиться — больше, чем хочу удовлетворения для себя. Мне и так до сих пор стыдно, что я на тебя набрасывался, как будто если я не получу ни поцелуя, ни прикосновений, то ты откажешься от меня и сбежишь к кому-нибудь еще. Я ведь тоже живой, Чуя, я тоже сомневаюсь в себе, как в партнере, сомневаюсь, что нравлюсь тебе во всем, боюсь, что какие-то грани моего характера оттолкнут тебя. Боюсь, что если я буду распускать руки, ты увидишь во мне что-то вроде своего дяди. Боюсь, что стоит мне хоть ненадолго отвести от тебя взгляд — и ты сбежишь от меня как можно дальше, запретишь мне даже смотреть. Что ты со мной делаешь, ты даже не представляешь, какие канаты из меня можешь вить, — Дазай низко опустил голову и уткнулся лбом в чужое плечо. — Я не хочу, чтобы мы делали это только из принципа «надо заканчивать начатое». Для меня гораздо важнее, чтобы тебе было нормально, и ты хорошо перенес свой первый раз с полноценным проникновением. Это только в постановочных видео в первый раз сахарные мальчики с тонкими талиями с легкостью опускаются на член и их еще и шлепками подстегивают, а у них даже не падает. Завтра у тебя будет болеть все тело, ты не сможешь нормально ходить и ровно сидеть, и припухнет слизистая. Я нормального размера, не альфач из порно, который натянет так, что головка до желудка пройдет, но человеческое тело — нормальное человеческое тело — не приспособлено к неожиданным нагрузкам, и я понимаю, что ничего не смогу поделать с тем, что тебе будет тяжело. Я не знаю, лучшая ли поза наездника из всех существующих, но мне импонирует, что, если будет невыносимо — ты хотя бы остановить это сможешь, понимаешь?       Чуя вздохнул и извиняясь поцеловал свой укус на чужой косточке. — Я просто хочу сделать это сегодня, а не оттягивать на завтра или необозримое потом. Сегодня, пока я смелый, пока я хочу целовать тебя больше, чем дышать, — подтверждая, Чуя осыпал быстрыми поцелуями чужое плечо. — Я понимаю, что ты не читаешь мои мысли, и не можешь знать, что я думаю на каждом этапе, и тебе приходится наступать себе на горло, чтобы остановиться и спросить, но одновременно я жалею, что ты не читаешь мои мысли, потому что иначе ты был бы уже в курсе, что я хочу этого. Сегодня и с тобой, возможно завтра — и опять же с тобой. Может, я и не получу кофе в постель и поссать тебе придется меня вести, потому что я буду как новорожденный олененок, но сегодня я хочу, чтобы ты заставил кровь гореть в моих венах и мозг кипел от жары. Я хочу все, что ты мне дашь, в пределах выполнимого — и я хочу этого с тобой, понимаешь?       Дазай подумал, что это, кажется, было самое близкое к признанию в любви — действительно большому признанию в любви, самому большому, что он получал, — но еще это было признание его, как партнера.       И может быть, у Чуи не всегда получалось вкладываться в отношения так, как Осаму, наверное, мечталось, что это будет; может быть, он большую часть времени был растерян и беспомощен, не зная, как выразить то, что он чувствует. Но вот сейчас — это было больше, чем Дазай осмеливался надеяться получить от другого парня когда-либо.       Поэтому он улыбнулся, коснулся скулы Чуи легким поцелуем, и пробормотал: — Тогда давай сделаем это сегодня.       И с удивлением понял, что комфортно может быть не только его Чуе, но и ему самому. Потому что он знал, что между ними никаких страхов, никаких сомнений. И это было великолепно.       Они ласкали друг друга, игриво касались кончиками пальцев влажных бедер, целовались, пока жар не вернулся в кровь и плоть не затвердела снова. Дазай с облегчением подумал, что скорее всего умер бы от стыда и вины, если бы после всех милых нежностей, которыми они обменялись, он бы не смог.       Чуя предпочел все же устроиться на четвереньках и выгнуть спину, нежели и дальше награждать онемением бедра Осаму. Глядя на задницу, которую по праву хотелось ласково назвать персиком, Дазаю хотелось закрыть лицо ладонями — от восхищения. Чуя был такой аккуратный, маленький и изящный, что сам себе Дазай виделся неуклюжей шпалой. — Ты такой… — со вздохом обрисовал Осаму то, что видит, обласкал взглядом с подозрением зыркнувшего на него Чую, и едва ли не затаив дыхание осторожно коснулся ягодиц, разводя и притираясь. Проскользнуть внутрь удалось только удерживая себя рукой, Накахара под ним сжался — и, похоже, тоже не дышал, так что Дазай даже давить не осмеливался, давя одной головкой и вовремя вспомнив о существовании смазки. — Тесно, — прошипел он, когда удалось протиснуться мимо колечка мышц снаружи. Внутри оказалось жарко, и любое его неосторожное движение угрожало сделать больно не только Чуе, но и ему самому. — А ты не медли так, — зашипел в ответ Чуя. — Я, знаешь ли, и так все силы прикладываю, чтобы не зажаться, — и Дазай не удержался от благодарного поцелуя в затылок, потому что, правда, когда Чуя прекращал раскрываться изо всех сил, Осаму хотелось либо кончить уже на той длине, на которую он успел войти, либо вытащить, потому что сжималось до ужаса тесно.       Первые неуклюжие толчки, после того, как удалось дойти до конца, Осаму официально занес в свой личный список поводов для стыда — еще более деревянным он себя никогда не ощущал. Добавление смазки к и без того хлюпающей массе помогло решить вопрос скольжения и уменьшения трения, и, наверное, только благодаря этой предусмотрительно выполненной мелочи, они смогли без лишних жертв и переживаний приноровиться. Чуя устроился удобнее и расслабился — действительно расслабился — когда Дазай начал двигаться, а Осаму понял, что все это время неправильно двигал бедрами, рискуя сорвать себе поясницу или навредить Чуе.       Ничего, имеющего больше предосторожностей, чем их первый раз, Осаму давно уже не делал. Не забыться самому, стремясь получить удовольствие, найти темп и положение, в котором Чуе тоже будет приятно, так что к партнеру Дазай прислушивался сильнее, чем к самому себе. Чтобы Чуя не убил его за десятки обеспокоенных «не больно» пришлось вслушиваться в чужое дыхание — вот когда Осаму пожалел, что не настоял на положении лицом к лицу.       Только когда дыхание Чуи участилось, только когда сам Чуя начал осторожно выгибаться и неловко подавать бедрами назад — только тогда Дазай перестал зря истекать потом и позволил себе улыбнуться — и постарался поддержать чужой темп и силу толчков, радуясь каждому прерывистому стону-вздоху и торжествуя на каждом судорожном сжатии кулака, лежащего на уголке подушки.       От жары в комнате кружилась голова, и Чуя чувствовал, как по хребту сбегают крохотные капельки пота. Осторожность Дазая, кажется, можно было потрогать руками, она густела в его тихих выдохах, а движениях, осторожных и далеких от плавной отработанности, в том, как он удерживал себя над Чуей на руках, но жаром от него пекло, как от костра.       Чуе показалось, что они быстро приспособились друг к другу, он даже постарался двигаться навстречу и поймал плечом поцелуй, но краем глаза поймав чужое сосредоточенное лицо, Чуя понял, что Дазай совсем не позволил себе расслабиться, не дал процессу идти, как идется. — Я привык. Давай лицом к лицу, — не удержался он от предложения, и зарделся, когда Осаму с явной улыбкой согласился.       Накахара забыл, как его смущала нагота — стоило оказаться лицом друг к другу, как он потянулся за поцелуем, и не заметил, как Дазай навис над ним. Мокрый, с влажными от пота волосами, он показался еще взрослее чем обычно, и позволил себе оплести его, прерывисто вздохнул, когда Дазай снова проскользнул внутрь, а потом дрогнул и с досадой жалобно протянул: — Я презерватив забыл…       Чуя подленько захихикал и куснул, а потом и поцеловал его шею. — Ну, мы уже и сами справились, — преувеличенно оптимистично заявил он, и Осаму, мотнув головой, не стал спорить и начал двигаться.       Так было иначе. Не глубже, не острее — просто иначе. Чуя получал удовольствие и ласково касался Дазая, то отводя волосы от лица, то цепляясь за руки, на которых выступили твердые мышцы. Удовольствие нарастало внутри теплом, и Чуя ахнул, когда от очередного толчка тепло обернулось жаркими искрами и от острого чувства дернулся член.       Дазай рыкнул — и повторил это движение. После этого у Чуи закружилась голова, и, кажется, до самого конца, до разрядки он так и не сумел снова начать связно мыслить, погруженный в ощущения, цепляющийся за чужую спину. Его все преследовало чувство падения и оторванности от земли, удовольствия, не похожего ни на что прежде, и он цеплялся за Осаму, пока тот и сам не рухнул на него сверху, тяжело дыша, судорожно дергая бедрами, заполняя изнутри вязким теплом, сквозь которое Чуя смутно припомнил, как и сам кончил, смаргивая круги перед глазами и поджимая пальцы, когда всего его словно переполнил хлынувший снизу вверх и выжегший ему способность мыслить жар.       Осознать себя как себя потребовало времени. Они лежали потной тяжело дышащей грудой, и Чуя не мог сказать точно, сколько прошло времени. Тело было ватным, тяжелым, руки плохо слушались. Осаму каким-то образом ухитрился приподнять себя и свалился в сторону, а Накахара сделал жадный вдох. Воздух показался раскаленным вначале и почти ледяным в конце, Чуя с трудом повернул голову и глянул на своего парня, измотанного, но, кажется, довольного, и улыбнулся. — В следующий раз надо что-то придумать, чтобы не таскаться в душ, — язык тоже слушался с трудом, распухший и сухой от частого дыхания. Дазай согласно промычал, и Чуя не мог не умилиться, как у того слипались глаза. — В душ — завтра, — пробормотал Дазай, и Чуя даже разобрать не успел, что он сказал, как Осаму уже уснул, даже не подумав накрыться. — В следующий раз — ни за что не соглашусь этим заниматься слишком поздно, — зевая пообещал себе Чуя, и… уснул так же быстро, как и его партнер.       Уже перед рассветом Дазай вдруг вскинул голову, и тут же замер: замерзший без одеяла Чуя подкатился вплотную, прижался к горячему боку, и, давая лишний повод умилиться без свидетелей, уцепился за один из пальцев Дазай своим мизинцем, как будто положения маленькой ложки и следов на теле было недостаточно, чтобы заявить о том, что большой парень рядом с ним — его.       Борясь с одеревеневшими от неподвижности мышцами, Осаму поспешно подцепил покрывало за край сначала со стороны Чуи, потом со своей, и только удовлетворившись получившимся рулетиком — не дыша положил руку на чужой живот, аккуратно подтягивая ближе. Недовольный, Чуя тут же вцепился ему в руку, подтянул ладонь к своей груди, обхватил руками… и продолжил спать. Выдохнувший Осаму не мог не заулыбаться и осторожно высунул наружу руку, которую не был готов оставить Чуе в качестве подушки.       Сердце билось в груди так сильно, что казалось немыслимым не заметить этого грохота.       Однако Чуя продолжал безмятежно спать, и, приноровившись, Дазай подстроил свое дыхание под чужое, и — вновь уснул.       Зная, что утром они проснутся вместе, зная, что Накахара будет ворчать. Зная, что несмотря ни на что — они любят друг друга, и это чувство не откуда-то с потолка взялось.       А значит — все будет хорошо.       И все, что казалось неопределенным кому-то одному, вдвоем они точно смогут прояснить.

***

— Элис-чан, как поживает тот мальчик, который дразнил тебя в младшей школе? — Ой, пап, он опять обозвал меня хафу, поэтому я не удержалась и вмазала ему, как братик Чуя показывал. — И меня после этого не вызвали в школу?.. — Я сказала, что если он посмеет нажаловаться, я скажу, что он подсматривал за девчонками в раздевалке, а он подсматривал, и тогда ему все вмажут. — Я вырастил шантажистку… — Ты отпускаешь меня в летний лагерь, а я не показываю Одасаку фотки того белобрысого магната, который приезжал к нам после того званого вечера в прошлом месяце и умолял уехать с ним в Америку. — Погоди-ка… — Какой, говоришь, белобрысый магнат из Америки сюда таскался? — Ода, нет… — Добавляю к летнему лагерю обещание подарить тебе поляроид, чтобы никто не смел отвертеться от совершенных преступлений, и пачку бумаги к нему. — Ода, нет! — По рукам! С тобой приятно иметь дело, Одасаку! — Мой младший брат говорит тоже самое. — Официально признаю Дазая-куна лучшим семпаем на свете! — Ему будет приятно. — Летний лагерь, приключения — ждите меня!

Конец. Всем большое спасибо за прочтение. Февраль-март 2017 – 08 апреля 2024