Что вы знаете о любви?

Соленые колючие брызги упрямо жалили в лицо, там, где кожа не была прикрыта маской, но сейчас Рескатора мало волновал разыгравшийся шторм. Это был его океан, его стихия, которой он повелевал с виртуозным умением: искусно и решительно. Он стоял на капитанском мостике, широко расставив ноги, и, казалось, ничто не способно было сдвинуть его с места. Какая великолепная битва: море, льды и посреди — их маленькая скорлупка! Однако долгая схватка с враждебной стихией, которую он вел на протяжении этой ночи, не приносила ему знакомого удовлетворения. В его душе сейчас разразилась другая буря, внезапная и опустошающая, и имя ей было — Анжелика. Она была непредсказуема и смертельна, и с каждым днём он все сильнее убеждался в том, что если не возьмёт себя в руки, то не сможет выйти из неё победителем… Анжелика нанесла свой первый удар внезапно, тогда, когда он совсем не ожидал подвоха — в ту самую ночь у берегов Ла-Рошели… После их последней встречи на рынке в Кандии он представлял ее в образе прелестной зеленоглазой одалиски, покорившей своей красотой Средиземное море, или же величественной маркизы дю Плесси-Бельер — первой дамы двора, высокомерной и властной фаворитки короля-Солнце, но только не продрогшей грязной служанки с ободранными до крови руками, облаченной в жуткие тряпки и молящей его о спасении ее друзей. Увидев Анжелику в ее убогом платье и выяснив, что у нее есть хозяин — торговец спиртным и соленьями, большой знаток Библии — он был ошеломлен. Да, тут было отчего потерять рассудок! Ему никогда не забыть, как она явилась перед ним — мокрая, растерянная… Ее вид так разочаровал его, что он даже не почувствовал к ней жалости, а мгновенная радость от встречи сменилась неверием. Мокрые слипшиеся волосы, некогда пышные и блестящие, сейчас походили на темные скользкие водоросли, а мертвенная бледность лица, искаженного страхом, делала ее похожей на русалку, словно она была существом, пришедшим из царства теней. Разве это могла быть она, некогда самая прекрасная и самая желанная из женщин?.. Сбросив с себя оцепенение, он, как гостеприимный хозяин, укутал ее в свой плащ и предложил кофе, ведь даже продрогшие до костей морские нимфы нуждаются в тепле и заботе. И только он начал привыкать к этой странной незнакомке, к ее новому облику, как вдруг с волнением заметил, что она начала оживать: ее изумрудные глаза ярко сверкнули, чуть заметно затрепетали крылья точеного носа, вдыхая горьковатый аромат восточного напитка, щеки залил алый румянец, а чувственные губы растянулись в улыбке. Сама того не осознавая, она вновь явила ему свой неповторимый и волнующий образ феи из полузабытых детских сказок… А потом он видел ее, бегущую по склону с толпой своих друзей-ларошельцев, и не мог оторвать от нее взгляд. Ночной ветер трепал золотые волосы Анжелики, выбившиеся из-под чепца, а сама она казалась такой хрупкой и грациозной, будто в любой миг могла оторваться от земли и полететь, словно птица. В ней пылал какой-то странный внутренний огонь, происхождение которого ему было непонятно, но от этого он ещё больше притягивал его, как все неизвестное и таинственное. Она мчалась к нему прямо в руки, и он, радостно рассмеявшись, раскрыл ей свои объятия, как вдруг… Второй удар, безжалостный и точный, прямо в цель, словно пуля в висок — ее дочь, рыжий дикий зверёк, которого она с такой любовью прижимала к себе всю дорогу до корабля и которого с такой нежностью целовала утром в капитанской каюте. «Все, что у меня есть дорогого, я увожу с собой. Вот мое единственное сокровище», — сказала она ему, когда «Голдсборо» покидал Ла-Рошель, теряясь в веренице кораблей Голландского торгового флота. Девочка действительно очень напоминала мать лицом и улыбкой. Правда, рот у нее был больше и не так безупречно очерчен, но в изгибе и выразительности губ читалось столько сходства, что, несмотря на ее рыжую шевелюру и маленькие раскосые черные глаза, в то время как у матери они были огромные и ясные, словно воды источника, сомнений быть не могло: это дочь Анжелики. Плоть от ее плоти — и от плоти другого мужчины. Мужчины, которого она, изнемогая от страсти, приняла в свои объятия с таким же восторженным и томным лицом, какое, сама того не подозревая, явила ему в тот первый вечер на «Голдсборо». Стоя за портьерой, он видел, как Анжелика проснулась и тут же склонилась к ребенку. Его тогда обожгла ревность, потому что в свете заходящего солнца он в очередной раз увидел, что она куда красивее, чем он думал, и еще потому, что спросил себя, черты какого любовника старается она отыскать в лице спящей девочки? И хотя до этого он собирался подойти к ней и снять маску, сейчас он не мог сдвинуться с места, ибо между ними встала стена. Он слышал, как она шепчет нежные слова, как тихо и ласково разговаривает с ребенком. Любила ли она так сильно других своих детей? Нет, никогда… Рескатор тряхнул головой, заставляя назойливые, словно мухи, мысли последовать прочь вслед за каплями, слетевшими с его мокрых волос. Он чувствовал, что с момента их встречи стал вязнуть в болоте вопросов, на которые у него раньше были точные ответы. Теперь же он ни в чем не был уверен. За каким чертом понадобилось прирожденной дворянке, католичке, какой была Анжелика, связываться с этими нетерпимыми, угрюмыми торговцами? Значит, чудом избежав опасностей, грозящих ей в землях ислама — куда ее понесло Бог знает зачем! — она так и не продолжила свои подвиги при дворе? Думая о ней, он всегда видел ее только так — блистательной придворной дамой в сверкании огней Версаля и нередко говорил себе, что именно для этого она и была создана. «Самая прекрасная из придворных дам, больше королева, чем сама королева», — так о ней отзывались повсюду, и с такими мыслями он решил навсегда забыть о ней, когда узнал, что Анжелика жива и снова вернулась ко двору, к нему — тому, кто повинен в их разлуке. А ведь он, похоронив ее там, в пустыне, заклинал Судьбу, чтобы она вернула ему ее, обещая простить все, лишь бы увидеть вновь ее лицо, лишь бы обнять ещё хоть один раз… «Глупец! Тысячу раз глупец!» — горько усмехнулся Рескатор навстречу беспощадному ветру, рвущему штормовые паруса на куски. Зачем ему напоминать ей о себе? Зачем ворошить то, чего уже давно нет, а, может, никогда и не было. Теперь у него есть сыновья, его красивые смелые мальчики, которых она забыла также быстро, как и их отца. Они смогут сами, без неё, она не нужна им — он знал это, был почти уверен, заставил себя поверить… Но отчего тогда он примчался к ней? Отчего, едва услышав от Роша, что она не пойми где и не пойми с кем, одетая, как простолюдинка, слоняется по улицам портового города, снова все бросил? Почему он здесь, раз она ему безразлична? Из-за ларошельцев он вынужден был пуститься в обратный путь, прервав рейс, которым намеревался завершить поставку золота для своих испанских партнеров, и не заключив соглашений о будущих сделках. И все это ради той, которая, как он пытался себя уверить, совсем ему не дорога! А ведь прежде ни разу не случалось, чтобы он из-за женщины нарушил уговор… С каждым разом волны становились все выше и выше, и, казалось, они доходят до самого неба. Словно вторя шторму, бушевавшему в душе Рескатора, они, как дикие звери, громко рычали и набирали силу, грозясь захватить корабль в свои стальные объятия так же, как сейчас мысли об Анжелике поглотили все его существо. — Взять рифы! Грот и фок на гитовы! — эти команды были ему до того привычны, что нисколько не отвлекали от тяжёлых раздумий. Никаким напряжением воли он не смог бы сейчас избавиться от этого наваждения — мыслей о ней. Анжелика была его навязчивым видением, желанным и бесплотным, как огни святого Эльма, сулящие гибель морякам. Кто она? Какой стала? Что случилось с ней? Круговорот нескончаемых вопросов мучал и раздражал его, заставляя терять бдительность и забывать о том, что раньше казалось важным и значимым. Всегда такой заботливый, когда дело касалось его команды, Рескатор сейчас совсем о ней не думал. Ему не было дела ни до экипажа, ни до сорванных сделок, ни до груд золота, лежавших в тёмных трюмах его корабля. Поистине, он мог бы с полным правом сказать, что обязан Анжелике не только самыми жестокими в своей жизни страданиями, но также и самыми свирепыми вспышками гнева! Он не знал, что за женщина плыла с ним в Новый свет, но чувствовал, что от одного ее присутствия его сердце предательски бьется быстрее. Когда на палубе в первый вечер он заключил ее в свои объятия, то понял, как сильно она волнует его. Ее тело, прижатое к борту корабля его могучим станом, было таким манящим, а губы — такими соблазнительными. В кольце его рук она то и дело вздрагивала от обдававших ее брызгами волн, отчего ему ещё сильнее хотелось привлечь ее к себе, унять эту дрожь, завладеть ее губами… Выпустив ее из объятий, он сразу же стал корить себя за эту слабость. Он не мог сейчас потерять голову, ему нужно было собраться с мыслями, все обдумать, а рядом с ней это было невозможным. Он вдруг понял, что становится непохожим на себя, словно Анжелика туманила его разум, делая одержимым ею. Чтобы больше не видеть, не слышать и даже не чувствовать ее аромат — легкий, дурманящий запах вольных полей и бескрайних лугов, он решил держаться на расстоянии, сбежать, как двадцать лет назад, когда обманом сорвал с ее губ первый поцелуй и окончательно понял, что пропал, пропал навсегда… Однако это оказалось непростой задачей. Когда в белесом утреннем тумане или в ясных морозных вечерних сумерках раздавались песнопения гугенотов, он едва мог сдержать себя — так хотелось ему тотчас выбежать на балкон и окинуть взглядом палубу, чтобы увидеть, там ли она. И каждый раз он вовремя останавливался. Ради чего так себя терзать? Да, он увидит ее. А дальше? Она будет сидеть немного поодаль от остальных, с дочерью на коленях, одетая в черный плащ и белый чепец, так же, как и все эти чопорно застывшие женщины, похожие на вдов. Ее повернутое в профиль тонкое патрицианское лицо будет, как всегда, чуть склонено. И время от времени она будет быстрым движением обращать его в сторону юта, надеясь — или страшась — увидеть там его. Все эти дни он украдкой наблюдал за ней, пытаясь разгадать ее тайну, узнать, какой она стала за годы их разлуки, что теперь у неё на душе, и кто — в сердце?.. Третий удар был самым жестоким и сокрушительным, как беспощадный девятый вал, одним махом разбивающий корабль о прибрежные скалы, не оставляя на спасение ни единого шанса — мэтр Берн, этот треклятый торговец! Его словно окатило высокой волной, когда он вошёл в твиндек, где разместили пассажиров, и увидел там ее, склонившуюся над этим ларошельцем. Как она смотрела на него, как нежно гладила его лоб, как ласково говорила с ним! То, что Анжелика, прежде такая утонченная, смогла полюбить этого тупого, холодного гугенота, повергало его в бешенство. Пальцы Рескатора так крепко сжали штурвал, что кожа на его перчатках треснула. Пронизывающий ветер пытался проникнуть под его мокрую одежду, чтобы оставить ледяной укус на теле, но ему не было холодно. Тело его пылало от ревностного жара, который вскипал в нем, едва он думал об этих двоих. Всего раз в жизни он испытал подобное чувство, и тогда это тоже было из-за неё, из-за Анжелики… Ревность, которая бурлила в нем, когда он видел, что она готова жертвовать собой ради своих друзей, когда узнал, что у нее есть дочь, и она любит ее с исступленной нежностью, когда смотрел, как она, взволнованная, стоит на коленях перед раненым Берном, ласково положив руку на его обнаженное плечо — ревность эта была более жгучей, чем если бы он застал ее бесстыдно предающейся разврату в объятиях любовника. Тогда он, по крайней мере, мог бы ее презирать и сказать себе, что знает ей истинную цену. Из какого же нового теста она теперь сделана? Какая новая закваска придала ее зрелой красоте, еще ярче расцветшей под солнцем лета ее жизни, это необыкновенное теплое, ласковое сияние? Почему же именно она, эта неистовая амазонка, эта заносчивая, скорая на язык женщина, чувственная и дерзкая, которая бесстыдно его обманывала, вызывает в нем такие чувства? Громадные бледно-зеленые волны, более светлые на гребнях, более темные внизу, среди которых, казалось, то и дело коварно поблескивали льдины, неодолимо вызывали в его памяти зеленые глаза, чью власть над собой он так упрямо не хотел признавать. Раздражение, злость, растерянность — он и сам не знал, что из этого преобладает в нем сейчас. Но, увы! — только не безразличие! Те чувства, которые возбуждала в нем эта женщина, и без того были достаточно сложны, а сегодня к ним добавилось еще и желание! Что толкнуло ее на этот странный, неожиданный жест — рвануть корсаж и показать ему клеймо, выжженное на ее плече? Его тогда поразил не столько вид этого позорного знака, сколько царственная красота ее обнаженной спины. Он, привередливый эстет, привыкший рассматривать и оценивать женщин по всем статьям, был ею ослеплен. Нынче вечером, в полумраке салона ее красота потрясла его еще больше, чем тогда, в Кандии. Молочно-белая кожа, нежданно явившаяся его взору в хмуром сумраке туманного заката, движение плеч, полных, крепких и в то же время поражающих нежностью и чистотой линий, сильные, гладкие руки, не прикрытая волосами стройная шея, с едва заметной продольной ложбинкой, придающей ей какую-то невинную прелесть, — все это пленило его с первого взгляда, и он подошел к ней, пронзенный ошеломляющим чувством, что она стала еще прекраснее, чем раньше, и что она принадлежит ему! Как она сопротивлялась! Как защищалась! Казалось, она забьется в припадке падучей, если он сейчас же ее не отпустит. Что же все-таки так ее в нем испугало? Его маска? Что ж, самое меньшее, что здесь можно сказать, — это то, что он ее ничуть не привлекает. Все ее желания явно устремлены к другому… Он вспомнил, как накануне торговец подошёл к нему, когда он, стоя на капитанском мостике, смотрел в подзорную трубу, чтобы удостовериться в своих опасениях насчёт грядущего шторма. — Монсеньор Рескатор, я желаю сочетаться браком с госпожой Анжеликой и прошу вас оказать мне в этом необходимое содействие, — прогремело, как гром среди ясного неба, прямо над ухом пирата. Он медленно обернулся и с удивлением взглянул на собеседника: — С госпожой Анжеликой? Позвольте, но, насколько я знаю, она даже не гугенотка? — Я женюсь на ней, — повторил упрямо мэтр Берн, — и мне неважно, что она не приняла нашей веры. Мы не так нетерпимы, как вы, католики. Я знаю — она женщина преданная, мужественная, достойная всяческого уважения… Мне неизвестно, монсеньор, кем она была для вас, и при каких обстоятельствах вы с ней познакомились, зато я хорошо знаю, кем была она в моем доме, для моей семьи — и этого мне достаточно! Он видел, как загораются глаза мужчины при упоминании о ней, как на лбу выступает испарина, как учащённо вздымается грудь. «Ах, торговец, торговец, выходит, ты не так уж отличаешься от меня,» — с ироничной грустью подумал он тогда. — Вы давно с ней знакомы? — спросил он. — Нет, по правде сказать — не больше года. — Откуда вы ее знаете? Почему ей пришлось наняться к вам в служанки? — Это мое дело, — раздраженно буркнул гугенот, и, почувствовав, что такой ответ задел собеседника, добавил, — вас оно не касается. — Я приму к сведению ваше пожелание, мэтр Берн, и вскоре сообщу о своём решении, — ответил он тогда бесстрастно, всем своим видом давая понять, насколько спокоен. Но в душе его словно разверзлась пропасть: «Значит, торговец знал ее с такой стороны, которая мне неизвестна, — говорил он себе. — Еще одно напоминание о том, что она жила для других, и что я потерял ее много лет назад». Так не проще ли было отпустить ее к столь любезному ей протестанту? Вдруг ночное, затянутое мглой небо озарилось молнией, и этот внезапный свет резанул его глаза той же острой слепящей болью, что и пронзившая мозг очевидная мысль. «Глупец! Ради чего ты прожил сто разных жизней, для чего сотни раз избежал смерти, если до сих пор тщишься скрыть от себя правду о себе самом! Признайся, что ты не можешь допустить, чтобы она стала женой другого, потому что ты бы этого не вынес». Взглянув на море, он вновь вспомнил бездонные зеленые глаза. «Нет, я бы этого не вынес! — снова подумал он. — Чтобы отдать ее другому, нужно, чтоб она стала мне совсем безразлична. А она мне не безразлична!..» Поэтому он и решился на этот фарс, пригласив Анжелику в свою каюту. Он хотел сам увидеть ее реакцию на новость о женитьбе, услышать от неё, что она любит другого, в глубине души страшась этих слов… Вот он и признался в этом самому себе, но такое признание едва ли облегчит для него ответ на вопрос: что делать дальше? Даже самое ясное осознание истины не всегда помогает найти лучшее решение. Он догадывался, что ему нелегко будет получить ответ на эти вопросы, и оттого возникающие в его воображении картины терзали его еще больше. «Осознать, что ты слаб и беспомощен перед лицом природных стихий: перед Морем, перед Одиночеством, перед Женщиной. Когда приходит час единоборства, мы теряемся, не зная, что делать… Но отказаться от битвы? Ни за что!». Он должен был во всем разобраться во что бы то ни стало! Он не может снова уступить ее другому, только не сейчас, когда она здесь, совсем рядом… Море, словно услышав его мысли, вдруг стало спокойней, и волны больше не пытались заполнить собою все пространство. Теперь их можно было тронуть рукой и погладить, словно больших укрощенных хищников. Хотя они шли в густом холодном тумане, который одел все реи и палубные надстройки тонким слоем инея, он знал — все будет хорошо. «Голдсборо» плыл по волнам легко, как судно, которому уже ничто не угрожает. Мерное покачивание палубы под ногами подтверждало, что он был прав: опасность миновала. Казалось, что даже сама стихия не желала стоять на его пути, покорно отступив… *** Передав управление Язону, Рескатор тяжёлым шагом направился к себе в каюту. Только сейчас он понял, как сильно устал: от этой схватки, длившейся до самого рассвета, от тяжёлых противоречивых размышлений, и от этого глупого маскарада, который, словно воронка, закружил его и с каждым разом все глубже затягивал в беспросветную бездну, из которой уже было не выбраться. Он остановился у двери, не решаясь войти. Там была она… Он попросил ее остаться здесь этой ночью, но Анжелика, впрочем как и всегда, даже не думала его слушать. Он вспомнил, как она рванулась к двери с мольбой отпустить ее, чем снова привела его в ярость: неужели она так спешила к своему торговцу и этому сборищу гугенотов? «Там дети… там моя дочь, — примирительно объяснила Анжелика. — Я не могу оставить ее одну в эту страшную бурю». Что ж, если дело только в этом, то он доставит девочку сюда, в конце концов, она ее дочь, и ему теперь придётся считаться с этим. После некоторого замешательства она все же согласилась, тем самым дав ему еще одно основание усомниться в ее чувствах к этому протестанту. Что она делает сейчас? Спокойно спит? А может нервно ходит по комнате, в волнении ожидая его возвращения? Рескатор усмехнулся, покачав головой: «Что за вздор?! Я похож на неопытного мужа, который никак не осмелиться войти в спальню своей молодой супруги». Внезапно из апартаментов капитана послышался надрывный визг беспощадно натянутых струн. Рескатор резко толкнул дверь и, шагнув внутрь, застыл на месте. Его взору открылась картина полного беспорядка: на полу валялись книги, карты и прочие мелочи со стола, дверцы шкафов были открыты, а большой сундук, стоявший в углу, был небрежно выпотрошен. Из-за огромного стола выглядывала маленькая головка в обрамлении огненно-рыжих волос со съехавшим на макушку светло-зелёным атласным чепчиком. Девочка с комфортом устроилась в большом капитанском кресле, замотавшись в отрез дорогой зеленой парчи, и с достойным лучшего применения упорством оттягивала попеременно струны гитары, словно пробуя их на прочность. — Что за дьявол?! — чертыхнулся в сердцах Рескатор, обводя взглядом свою каюту, которая некогда с такой любовью обставлялась дорогой мебелью и великолепными навигационными приборами — убранство, среди которого протекала его бурная, трудная, полная авантюр жизнь. С его появлением снаружи дохнуло ледяным холодом, и в дверной проем клубами вплыл туман, тут же рассеявшийся от соприкосновения с теплым воздухом салона. Из-за этой неосязаемой завесы фигура пирата показалась зловещим тёмным духом, влетевшим в комнату вместе с утренней дымкой. Девочка в ужасе уставилась на него, и, вжавшись в кресло, громко закричала. В следующий миг несчастный инструмент полетел в мужчину и, упав к его ногам, издал жалобный стон. Из соседней комнаты на шум выбежала Анжелика, на ходу оправляя смятое платье. С распущенными по плечам волосами, которые она не успела убрать под чепчик, она вдруг напомнила ему неприступную молодую девушку из знатного рода, которая много лет назад с таким же упрямым и напряженным видом вошла в его жизнь… Воспоминания о том времени, полном любви и счастья, были для него слишком болезненными, и он уже давно похоронил их в самом дальнем уголке своего сердца, стараясь больше никогда к ним не возвращаться. Спрятанные за надёжный засов, сейчас они с неистовой силой барабанили в дверь, выстроенную из цинизма и осуждения, пытаясь вырваться наружу… Сумев успокоиться только под утро, Анжелика, измученная, провалилась в сон и не услышала, как, проснувшись, Онорина отправилась на «освоение» новой территории. И теперь молодая женщина в растерянности переводила взгляд с учинённого в комнате беспорядка на прячущуюся в кресле дочь, а затем на Рескатора. — Сударыня, извольте объясниться, — мужчина наклонился и медленно поднял гитару. — Я… — забормотала Анжелика. — Я говорю не с вами, — прервал ее Рескатор, даже не взглянув. Он прошел к столу и, положив на него гитару, повернулся к Онорине. — Кто разрешил вам рыться в моих вещах, мадемуазель? — он пристально смотрел на девочку, скрестив руки на груди и мысленно прикидывая ее возраст: три года? четыре?.. Стало быть, она не дочь маршала дю Плесси. Тогда чья? От гугенота он узнал, что тот знаком с Анжеликой не больше года, значит, и он не может быть отцом этого дьяволенка. Случайный любовник… «Красивый рыжий любовник!» Молва столько их приписывала ей, прекрасной маркизе дю Плесси, фаворитке короля… — Мама, мама! — вскрикнула Онорина и, вскочив, бросилась к Анжелике. — Дай мне палку, и я убью этого Чёрного человека! — Воистину она дочь своей матери! — Рескатор разразился хриплым хохотом. — Сначала берет то, что хочет, а потом отказывается платить по счетам, — его смех перешёл в глухой кашель. — Мама, идем! — девочка дёргала Анжелику за юбку. Доведенная до крайности волнениями последнего дня, Анжелика не смогла отнестись к случившемуся, как к пустяку. Оскорбленная за себя и за Онорину, она бросилась подбирать разбросанные вещи, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Она наклонялась, и пышные волосы мешали ей, тяжёлой волной падая на лицо. Анжелика в волнении пыталась собрать их, придерживая одной рукой, но все попытки были безуспешны. Женщина подхватила с пола несколько великолепных отрезов ткани и вдруг увидела под ними чёрную бархатную маску. Она не была похожа на те кожаные панцири, которые обычно носил Рескатор, а походила больше на модную маскарадную вещицу. Сама не зная почему, Анжелика остановила на ней свой взгляд, и, аккуратно коснувшись, вдруг ощутила жар в подушечках пальцев. Она неосознанно положила ее на стол возле музыкального инструмента, будто зная, что эти две вещи неразрывно связаны между собой. Анжелика чувствовала, что Рескатор наблюдает за ней и, поддавшись порыву, вскинула на него глаза. Он вдруг увидел ее совсем другую — беззащитную, стыдливую, пасующую перед этим рыжим бесенком, но в то же время сильную и гордую. Как только она подняла маску, его сердце учащённо забилось, словно она коснулась их старой тайны, которую они уже успели позабыть, а сейчас, будто заговорщики, вновь воскресили в памяти давно забытые секреты. — Мама, идем! Анжелика вздрогнула, словно очнувшись, и посмотрела на дочь. Та стояла, гордо подняв головку, и сурово супила брови, выказывая этим своё пренебрежительное отношение к хозяину комнаты. Девочка не придала значения тому, что замотана в парчу, тяжелыми складками свисавшую с ее худеньких плеч, и, сделав быстрый шаг к двери, запуталась в своём наряде, плюхнувшись на белоснежный ковёр. Удар не был сильным, но злость и огромная обида — на маму, на этого Чёрного человека, который пугал ее, на корабль, который беспрестанно качало и, наконец, на эту глупую ткань, которая так невовремя попалась ей под ноги — разом выплеснулись в детских безудержных слезах. Анжелика тотчас подбежала к ребёнку и подхватила дочь на руки. — Тише, моя маленькая, я с тобой, — гладила она малышку по голове, пытаясь выпутать Онорину из ее парчового плена. Дёрнув в раздражении за ткань, молодая женщина не рассчитала своей силы, и в следующий миг дорогая материя с треском разорвалась. — Я зашью… я починю… — растерянно оправдывалась Анжелика, одной рукой прижимая к себе дочь, а второй пытаясь собрать куски порванной парчи. — Оставьте! — холодно приказал ей мужской голос. — Идем, мама! Ну идем же, мама, идем, — повторяла Онорина, всхлипывая у неё на плече. — Да замолчи ты! — шикнула ей Анжелика, чувствуя, что от всего этого кошмара у нее вот-вот расколется голова. — Возвращайтесь к своим друзьям, — бросил он сухо. — От вашего семейства никакого проку, одни убытки. Очевидно, это результат дурной наследственности. Анжелика поджала губы и, крепче обняв Онорину, молча направилась к двери, чувствуя на спине его внимательный, обжигающий взгляд. Уже стоя на пороге, в дверном проеме, она вновь повернулась и задала так долго мучавший ее вопрос: — Раз мы так неприятны вам, почему вы просили меня остаться сегодня с вами? Почему не отпустили вниз к остальным? Она видела его пронзительные темные глаза, сверкающие из прорезей маски. И ей показалось, что он колеблется с ответом. — Этой ночью, — после некоторого молчания сказал Рескатор, — мы были в смертельной опасности. Никогда прежде мне не приходилось видеть, чтобы льды дошли до здешних широт, где бури, спутницы равноденствия, бывают очень свирепы. Я был удивлен, увидев айсберги там, где никак не ожидал их встретить, и мне пришлось противостоять сразу двум опасностям, сочетание которых обычно бывает гибельным: буре и льдам, а кроме них еще и третьей — темноте. К счастью, ветер внезапно переменился — это было почти чудом — и море не разбушевалось в полную силу. Мы смогли сосредоточиться на борьбе со льдами, и к утру они остались позади. Но вчера катастрофа казалась неотвратимой. И тогда я просил вас остаться. — Но почему? — в недоумении повторила Анжелика. — Потому что у нас были все шансы пойти ко дну, и я хотел, чтобы в смертный час вы были рядом со мной. Анжелика воззрилась на него в несказанном изумлении. Поверить, что он говорит серьезно, было немыслимо. Конечно же, это просто одна из его излюбленных мрачных шуток. Ведь за всю эту ночь она даже не поняла, что шторм был настолько серьезным. — Мама, — тихо всхлипнула обессилевшая от пролитых слез Онорина. — Сударыня, вам пора, — не дав Анжелике возможности продолжить разговор, ответил Рескатор. — Если я не переоденусь в ближайшее время, то, к великому счастью ваших друзей, корабль рискует оказаться без капитана, — пират улыбнулся уголком губ и развёл руками, тем самым демонстрируя свою мокрую одежду. — И да, не забудьте передать мэтру Берну, что я даю согласие на ваш брак, — наклонившись над раскрытым сундуком, бросил он вдогонку Анжелике, не без удовольствия отметив, как она вмиг побледнела.