Танцы с обрыва

С туманом на Бьертан опускается морок, от которого всё вокруг приобретает зловещие очертания. Деревья тревожно шепчутся, соприкасаясь ветвями. Даже цветы, затихшие под крупными каплями росы, хранят в себе тайну прошлого и, может даже, будущего. Но настоящее куда ценнее, ведь в пространстве разливается музыка страждущей души, оживляя это серое утро. На городской площади витают разнообразные ароматы, дурманящие, зовущие, какие бывают только поутру, когда улицы ещё почти пусты и только природа царствует над величественным Бьертаном. Время ведьм и охотников. Эмму Свон, дочь местного богача и охотника, известного своим мастерством далеко за пределами Бьертана, привлекает музыка,и оставив отца, заинтересовавшегося новым оружием, она направляется в сторону небольшой толпы, в центре которой что-то происходит. С каждым новым аккордом в грудь входит нечто горячее, почти раскалённое и ворошит чувства, заставляет пережить воспоминания, которых никогда не случалось. Музыка звучит-звучит, и Эмма сливается с потоком звуков, растворяется. Она и есть музыка, что окропляет пространство волшебной пылью и пеплом. Эта музыка поглотит ее и уничтожит, отзвучав на чужих пальцах, разорвав струны. Она подходит ближе, и наконец, видит, что так привлекло людей. Теперь же и она останавливается, не видя ничего вокруг, кроме прямой спины женщины, по которой то и дело рассыпаются волосы от плавных, но быстрых движений. Юбка танцовщицы скользит по земле каждый раз, когда та двигает бёдрами. Маленькие бронзовые тарелочки на её пальцах беспрестанно звенят в такт музыке, что извлекают из струн мандолины двое мужчин, стоящих чуть поодаль от танцующей. Сияющая, переполненная страстью, она двигается, как заведённая, словно ртуть, невесомая и смертоносная. Сердце Эммы бьётся неистовой птицей в груди, чуть не ломая крылья о рёбра. И тогда тонкие, но прочные нити фатальности обвязывают всё её существо. Она уже знает, что будет. «Только не поворачивайся» - умоляет Эмма, - «Только не поворачивайся». Но цыганка разворачивается и двигается в её сторону. Эмма замирает не в силах шелохнуться, потому что их взгляды встречаются. Нет, они сталкиваются, как два хрустальных шара, разбивающихся вдребезги от силы удара. От позвонков и до кончиков пальцев её пронизывает иголками, и она испытывает сладостную боль, тянущую, от которой нельзя избавиться даже на краю пропасти. Она лишь становится яростнее и желаннее. И кроме музыки и танцующей женщины ничего не остаётся. Они заполняют собой всё пространство. Эмма вязнет в янтаре, тревожно плещущемся на дне её глаз. Едва ли она видела кого-то столь же красивого. Парализующе красивого. Отмеченного печатью безбожной красоты. Она чувствует, как нить за нитью срастаются странные узы, словно танец сшивает их и всё, что было до этого момента, перестаёт иметь значение, потому что теперь судьба замкнула ряд. Каждое мгновение отпечатывается в памяти, словно выжженное по дереву: её протянутые руки, извивающиеся, готовые вынимать души, голубой цветок в её волосах, подрагивающий от каждого движения. Эмме кажется, будто она узнаёт её. Их взгляды снова переплетаются. Здравствуй-здравствуй, вот и ты, я так тебя ждала. Грудную клетку разламывает от распустившихся голубых цветков. Волчий аконит, Эмма знает, чувствует, это название вертится в мыслях, колется на языке. Чёртова ведьма, потому что если не ведьма, то кто ещё? Кто, если не она был вначале всего? Ни бога, ни дьявола ещё не было, когда она уже танцевала. Дыхание женщины срывается, хочется расстегнуть свои одежды, чтобы освободить тело, ставшее слишком тесным, слишком тугим, чтобы и дальше вмещать все эти чувства. Эмма на мгновение закрывает глаза, борясь с головокружением, охватившим её, а когда открывает, то видит, что цыганка протягивает ей цветок, вынутый из волос. Она обхватывает пальцами тонкий стебель, хранящий тепло волос, и задевает чужие. В глазах цыганки что-то меняется, но она не одёргивает руки. Она улыбается и шрам, пронизывающий верхнюю губу чуть бледнеет, но становится заметней. - Красиво, - произносит Эмма, всё ещё держась за чужие пальцы. Ты меня погубишь, ты меня погубишь. Улыбка женщины, становится шире, обращая Эмму в поток звёзд, в пленённую плеяду, преклонённую перед величием Вселенной. - Я… - слова теряются, но ей нужно сказать это, нужно, чтобы цыганка знала, чтобы оставила себе её имя, как кошелёк, что она сорвала с её пояса. - Я знаю, кто ты, - говорит она с лёгкой усмешкой, кажущейся в какой-то момент обречённой, - я знаю, fiara mea* Кто-то грубо одёргивает Эмму, и её спина прижимается к чему-то тёплому. Цыганка отступает назад, возвращаясь в танец и звеня браслетами на ногах. - Зачем ты с ней заговорила? – отец хмурится, равняясь с ней. - Цыгане не лучшая компания, Эмма, я думал, ты знаешь. Хватит того, что ты расстроила выгодную помолвку. – Чеканит Дэвид, - Мне не нужны разговоры о том, Что ты общаешься с отребьем. Эмма напрягается и отстраняется, чувствуя подступающую злость. - Она всего лишь дала мне цветок. Взглянув на него, она всё же смягчается, потому что понимает, почему отец так печётся о единственном, что у него осталось после смерти жены. - В любом случае, - добавляет она, ловя взгляд карих глаз, смотрящих насмешливо, - они уже уходят. - И кажется, с твоим кошельком, - его взгляд падает на ладонь цыганки. Он снова злится и бросается в сторону мужчин, собирающих инструменты. Но Эмма удерживает его, не прерывая взгляда. - Пусть, - говорит она, кладя ладонь отцу на грудь, и это правда сдерживает его. – Пусть, - просит она, наблюдая широкую улыбку и вновь шепча, - красиво. Уезжая, цыганка продолжает смотреть, и Эмма вдевает цветок в золото волос. Кто-то поёт про дочь луны. Туман становится гуще. ________________________________________________ За живой изгородью стоит такой мрак, что собственной руки не видно. Смолянистый запах мхов, мокрой земли и сгнившей листвы заползает за пределы деревьев, возвышающихся над землёй, подобно древним гигантам и вызывает тревогу. Лошади беспокоятся, улавливая то, что человеческому чутью недоступно. Небольшое поселение с частью пустых домов, где цыган приютили оставшиеся жители, выглядит мрачно и тоскливо. Регина гладит гриву самого беспокойного, что-то шепча ему, и он затихает, будто убаюканный голосом хозяйки. Здесь не в пример холоднее, но куда лучше отдалённое место, где их никто не станет беспокоить, учитывая славу этого леса. К вечеру, распустившему тёмные реки по земле, цыгане выходят во дворы и складывают костры, устраиваясь удобнее, чтобы отдохнуть у огня и спокойно поесть. С оранжевыми всполохами появляется чувство защищённости, как если бы пламя и впрямь могло хранить от зла. - Ты сильно рисковала, - голос Робина настигает женщину в тот момент, когда она собирается переступить черту леса, - нас могли поймать. - Но не поймали, - Регина поворачивается к брату, подбирая подол юбки, чтобы преступить через массивный корень, выбившийся из-под земли. – И она бы меня не выдала. Мужчина хмурится, подступая ближе, чтобы взять её под локоть. Она всегда ведёт себя так, будто ей всё нипочём. Робин множество раз пытался объяснить ей, что её бесстрашие однажды погубит их всех. Но Регина своевольна, упряма, как их мать, которой подчинялись даже старейшие мужчины табора. И всё же, даже она не одобрила того, что вытворяет Регина. Вот и теперь она порывается исследовать кричащий лес, в котором не отыскать ничего кроме смерти. - Откуда такая уверенность? И не заходи за изгородь, в этом лесу опасно, - он начинает сердиться, но Регина и внимания не обращает, высвобождая руку. Она смотрит на него тем самым взглядом, который способен убедить кого угодно, хоть самого дьявола. До слуха доносится колыбельная, от которой на душе становится ещё более тревожно. - Чего нам бояться? – она смеётся, запрокидывая голову и глядя на луну, - скоро полнолуние, Робин, бояться нужно уж точно не нам. И я почувствовала, - добавляет Регина, - что она не навредит мне. Робин собирается возмутиться, но их прерывает маленький Роланд, бегущий к ним от крайнего дома. Он смеётся, когда отец спрашивает, почему он всё ещё не спит. - А как же история, папа? – он смешливо переводит взгляд с отца на Регину и обратно, ожидая, ответа. - Ты слушаешь её каждый вечер, - с улыбкой говорит Робин. - Идём, малыш, - зовёт Регина, чей голос становится мягким и бархатистым, мальчик улыбается, цепляясь за её руку, и они идут к своему ночлегу. Тени от языков пламени танцуют на стенах, пугливо извиваясь. Регина зажигает свечу, отгоняя сумрак теней, и поправляет большое лоскутное одеяло Роланда. - Одна цыганка, полюбившая безответно, молилась луне о помощи и та ответила ей, попросив взамен её первенца. И когда ребёнок родился, то не был похож ни на отца, ни на мать. Кожа девочки была белой, как снег, сияющий в свете луны, волосы золотистыми, словно мёд, а глаза голубыми, как небесный покров. От ревности цыган убил свою любимую, а ребёнка хотел бросить в пропасть, но луна укрыла своё дитя от чужого гнева. Дочь луны выжила и однажды спасла раненого волка. За доброту луна наградила своё дитя, обратив волка в мужчину. Они полюбили друг друга и были счастливы, но до той поры, пока не наступало полнолуние, разлучавшее их. Лес звал волка и чтобы отыскать среди других своего, дочь луны просила возлюбленного оставлять ей цветы аконита. А ещё, говорят, в каждом человеке спит волк, но лишь до той поры, пока дитя луны не призовёт его. Когда Регина заканчивает рассказ, мальчик уже крепко спит. Она гасит свечу, смотрит на спокойное лицо ребёнка, улыбаясь своим мыслям, и выходит из дома в объятия ночи. *fiara mea- мой зверь