***
— Здравствуйте, — сказала Эмма, завидев доктора, который пришел к ней в очередной раз за неделю. Это радовало, он давал положительные прогнозы. — Как Вы? — спросил Вэйл. — Чувствую себя? Хорошо, а все остальное вы мне скажите, — серьезно заявила она. — Хорошо. Свон была не сильна в медицинских терминах, и не знала названий всего оборудования, хотя, ее познания об этом, и вовсе, ограничивались одним лишь стетоскопом и скальпелем, ну, может и отсосом. И то, все это запомнилось из каких-то медицинских сериалов. Так что, та прямоугольная плоская железная штука, что была у него в руке, Эмма не могла никак обозвать. Но Доктор провел этой штукой по бедру ее правой ноги, и это движение заставило ее дернутся, и улыбнуться огромной улыбкой от уха до уха, но она тут же потухла, когда он провел по ступне и она ничего не почувствовала. Вэйл молчал, а она хмурилась. Ту же процедуру он проделал и со второй ногой, но почувствовала она, отнюдь, не в обоих случаях, и это только больше ее насторожило. — Что ж, — начал ее врач, — ваша чувствительность восстанавливается. Попрошу Вас, мисс Свон, не пугаться раньше времени. Чувствительность, отнюдь, не восстанавливается одновременно на обеих конечностях. Но, должен предупредить, что если чувствительность правой ноги вернётся не полностью, мы сможем сделать ампутацию ноги и заменим ее протезом или что-то вроде бандажа который будет поддерживать вашу ногу и позволит вам передвигаться за счет рабочего бедра. Оба варианта возможны, но выбор за вами. Кажется, внимание Свон было полностью сконцентрировано на ампутации, потому что дальше она не слушала. Эта новость словно оглушила ее и она глухо заговорила: — Сколько? — произнесла Эмма. — Что — "сколько"? — недоуменно нахмурился врач. — Сколько вы будете ждать, прежде, чем отрубить мне ногу, — спокойно, с завидной стойкостью, спросила Эмма. Но в ее глаза определенно читалась подавленность и обреченность. Она не верила в хороший исход. Размышляя считанные секунду, Доктор ответил: — Если никаких изменений не произойдет, полагаю, не особо долго, но точный срок не могу назвать, — оповестил он, но это все равно было так, будто обозначить время смерти. Но Свон не издала ни звука, лишь тупо кивнула, но перед тем, как дверь закрылась, она спросила: — Что, совсем нет никаких других вариантов? Операция? Что-либо еще? Доктор нахмурился, оглядываясь на нее через плечо, держа дверь приоткрытой, но она не дала ему заговорить, начиная тираду: — Давай же, Вэйл! Я хочу свои ноги! Я хочу гулять по парку, и быть на одном уровне с женщиной, которую хочу целовать. Я хочу нагибаться или садиться на корточки, чтобы из рук покормить голубей или сорвать цветок. Я хочу встать на одно колено, в конце концов, чтобы сделать предложение! Хочу наклоняться к кроватке, чтобы взять на руки ребенка или посадить его на шею и бежать с ним! — выплевывала Эмма, почти задыхаясь. — Мне нужны мои ноги! Виктор склонил голову на бок, будто понимая о ком речь, и его сочувственная улыбка скрылась у него в плече, но подняв голову, он улыбнулся совершенно другой улыбкой -- обнадеживающей улыбкой. Но внутренне, он корил себя, что не додумался раньше и сразу вылил это на пациента. — Возможно, есть вариант, на самом деле. Но, у нас может не быть специализированных врачей, — он замолчал, на момент, но оптимистично продолжил, будто у него появилась идея, — Давайте сначала подождем и посмотрим, может быть, ваша нога начнет восстанавливаться, а если нет, там и решим. Я, лично, сделаю все возможное. Когда он закрыл дверь с другой стороны палаты, она обхватила свое лицо руками глубоко дыша, а затем почувствовала слезы и она бы соврала, если бы сказала, что она понимает, почему она плачет. Единственное, что она сейчас знала -- ей нужны ее ноги, даже если в ближайшем будущем она не планировала свадьбу или детей, но у нее может быть шанс. А теперь у нее еще есть и небольшая надежда.***
Спустя 3 недели с момента ухода. Реджина металась лишь между домом и работой, но даже с этим учетом, ее мысли не уходили далеко от Эммы. Она не совсем думала о сложившейся ситуации и о том, кому из них больнее от выброшенных в гневе слов. А, может, и вовсе не в гневе, скорее от боли или страха, что сковывал все тело на протяжении нескольких часов. По крайней мере, Реджина выплюнула эти слова именно от этого. Она больше думала о состоянии Эммы, даже не заботясь о своем. Часы ее приемов увеличились и у нее не оставалось времени на себя. Ну, только если на сон. Сколько бы она не порывалась схватить телефон и позвонить или даже набрать сообщение, как только ее палец касался кнопки «home» она блокировала его обратно и откидывала от себя подальше, да так, что порой не могла вспомнить куда. Но на самом деле, было бы полной ложью сказать, что она не думала о своих собственных словах и о словах Эммы в тот день. Потому что каждый день перед сном, который она с трудом ловила, она думала об этом. Думала о том, чтобы придти, поговорить, извиниться, но дурацкая гордость ломает все планы и не позволяет увидеть Эмму. Она не считала себя виноватой, хотя, если помыслить глубже и вспомнить из-за кого блондинка в целом стала тем, кем стала, то это всецело была бы ее вина, ну или скорее тех, кто на нее пытался напасть. Как человек, работающий с людьми, она бы могла сказать, что на месте нее мог бы быть любой другой человек и Эмма бы все равно кинулась спасать. Не факт, конечно, что все пошло бы именно так, но как психолог, Миллс не могла винить себя. А если не со стороны психолога, она загнала себя в угол и считала себя виноватой настолько, что теперь даже не могла взглянуть в глаза Эммы. И это было самым тяжелым, потому что она очень скучала, но все еще не находила смелости придти. Как бы Зелина ее не уговаривала. И снова утро. Очередной, теперь тусклый, день, с приклеенной на губы улыбкой и псевдосияющими глазами. Вещи, которые Зелина без сомнений замечает каждый день, но упорно молчит. Видимо, ждет подходящего момента. Проснувшись с опозданием, которое стоило Реджине 10 минут рабочего времени и злобного взгляда от сестры, а также, извинений перед клиентом, она, наконец, была на работе и теперь, на данный момент, ее мысли не крутились вокруг всей ситуации в больнице с Эммой. Но сегодняшний день отличался от остальных. Кажется, она многих приняла наперед, так что, теперь, у нее просто дыра в графике. Буквально, пустой день. За исключением нескольких ранних пациентов. К обеду было пусто. Или ей так казалось, пока она не услышала повышенные тона: — Давай же, где Реджина? — Откуда мне знать? У нее обед и передо мной она не отчитывается, — услышала Миллс заявление Зелены, когда подошла ближе к двери. — Думаешь, я не знаю, что она твоя сестра? — Сказал мужской голос, ударяя чем-то по стойке. Видимо, ладонями, да так, что она аж за дверью вздрогнула. Нет-нет, она не из пугливых, просто было... неожиданно. — И что это нам дает? — как ни в чем не бывало продолжала рыжая, — Она по-прежнему не отчитывается передо мной. Послышался шорох и резкое шипение: — Только не говори что она с этой белобрысой сукой? Зелина отчего-то не сопротивлялась, а у Реджины сердце пустилось вскачь. — И не притворяйся, что ты не поняла о ком я! Вы обе прекрасно знает эту инвалидку на колесах. У Миллс кровь в венах закипала от таких обращений к ЕЁ Эмме, и, не долго думая, схватив биту, что лежала под ее столом, она закинула ее на плечо и резко открыла дверь, со словами: — О, я прекрасно ее знаю! — это заставило мужчину обернуться, что также дало ей понять, что он совершенно безумен. — А что же ты еще знаешь о ней? — Я не думаю, что ты хочешь знать, что еще я знаю, — поведя бровью сказала она, а потом указала на сестру, — Не пора ли отпустить, Дэниел? Неизвестно что, или кто, заставило рассмеяться его так безумно, но он это сделал. Настолько, словно он всю жизнь был сумасшедшим, или же, просто профессиональный актер, но это заставило обоих содрогнуться, и пока Реджина гадала, что стало с этим человеком, она даже не заметила, как он достал пистолет и врезал дуло в висок Зелины, но та не издала не звука. Как только она это заметила, ее глаза неимоверно расширились и из ее рук чуть не вывалилась бита. Она попыталась: — Дэниел, пожалуйста… — Заткнись, Миллс, мне нужно знать где эта подстилка! — крикнул он, и как назло в коридоре они были одни. Как никак — время обеда. Реджина решила сказать правду: — Я не знаю, мистер Колтер. Мы с ней не общаемся, — пряча глаза сказала она, что было ошибкой. Но ей было стыдно. — Я тебе не верю. Где она? Адрес, телефон?! — Я не знаю! — крикнула Реджина, поднимая голову и показывая влажные глаза. Зелина во все глаза уставилась на сестру, пытаясь что-то показать своими глазами, руками, мотанием головы, пока хватка на ее шее не зажалась туже, а дуло уперлось сильнее. Она была уверена, что дурацкий кружок останется на ее виске, в то время, как Реджина попыталась понять, что показывала ей сестра. Но ее мозг был слишком занят очередным безумным криком и формулировкой плана, как выбить у него оружие или вызвать охрану. Или, может быть, включить пожарную тревогу? — Послушай меня внимательно, Миллс. Я грохну твою ненаглядную сестру, если ты мне не скажешь, где эта… калека! — эта заминка чего-то, да стоила. Реджине, например, вспышке гнева, а Зелине — маленького писка от очередного, особенно болезненного, сжатия. Видимо, его же заминка стоила ему нервов. — Хорошо, — спокойно сказала Реджина, — отпускай ее, бери меня и пошли, — она говорила, не обращая внимания на мотающую головой сестру, даже взглядом кричащую «не смей», но все, что для нее сейчас имело значение — отвести его от сестры. — А, и пушку свою убери, — сказала она, как ни в чем не бывало, будто и не было никакой угрозы, но она была, и Реджина надеялась, что ее условия сработают, как оказалось, зря. — Ты же не думаешь, что я настолько наивен. Да ведь, дорогая Реджина? — с наглой усмешкой интересовался он, пока его верхняя губа приподнялась, практически в рычании, обнажив ряд зубов. С этим дьявольским лицом, не предвещающим ничего хорошего, он схватил рыжую гриву в кулак, и развернувшись в пол оборота, перенаправляя пистолет на Реджину и внимательно наблюдая за ней, он ударил Зелину лбом, об ее же стойку, из-за чего послышался стук, а затем еще один, ознаменовавший падение на пол, к счастью для него, она осталась бессознательной. Для убедительности, он пнул ее тело ногой, как бы встряхивая и не услышав, не увидев реакции, он еще раз довольно улыбнулся. Взгляд Реджины пылал огнем и она смотрела прямо в его глаза, уверенная, что он знал, что она мечтает превратить его в пепел, но также она знала, что сейчас ничего не может. Скоро… Скоро… Тяжело подойдя, он схватил Миллс за подбородок, мягко, тепло улыбаясь, будто не было этого ужасного момента, и того, с Эммой, некоторое время назад. Словно, он тот же Дэниел, который приходил к ней месяцами, которого она успела изучить, понять, и как ей казалось, помочь. Но все это было чертовой ложью, как и его обманчиво сладкая улыбка, которая больше никогда не принесет ничего хорошего. Не теперь, никогда. Она было хотела спросить: «Что заставило тебя начать поиски Мисс Свон?» Но что-то в ее временно затуманенном взоре изменилось. Картина становилась ближе и размытой. Его губы коснулись ее и она было чуть не плюнула ему в этот же рот, но ступор накрыл ее, когда дуло пистолета уткнулось ей в живот, девушка хотела оттолкнуть его, сломать ему чертову руку, но паника настолько сдружилась с ней, что все, что она могла — повиноваться. Правда, она сжала губы, не пропуская его язык внутрь. Видимо, это неповиновение разозлило его не меньше, чем все ее отрицания ранее. И поплатилась она тем же, чем и Зелена. Шея, давление, удар затылком, стук упавшей биты, но только вот она не упала в спасительный мрак, как ее сестра, это лишь заставило ее губы отлипнуть друг от друга издавая болезненный стон, который моментально был заглушен против ее воли. Его вторгшийся язык, казался слишком неправильным для ее рта. Слишком шершавым, слишком не тем, чего она хотела. Чересчур сухой, не тот, к которому она привыкла. Не её, но все, что она могла — подчиниться. Ей пришлось забыть о своем упрямстве и вечном неподчинении, которое так ненавидела ее мать. Которая, кстати, давно о ней не вспоминала. Или было наоборот? Почему-то сейчас ей стало интересно об этом подумать, будто ее жизнь была в опасности, хотя она могла бы с уверенностью сказать, что он не причинит ей вреда, но вспоминая Зелину, уже не была так уверена. Наконец, решившись и оттолкнув его, она сразу же сказала: — Ты хотел найти мисс Свон, а не приставать ко мне, — выгибая бровь, говорила она. — Подумаешь, отвлекся, — пожал Дэниел плечами, — далеко не убежит. Ой, она же бегать не может, — расхохотался он, а Реджина злилась все сильнее и сильнее. Ей казалось, что ее кожа — раскаленная лава, а ее тело излучает свет. Такой яркий, готовый ослепить всех, предвещающий беду. Смерть. Она казалась себе свихнувшейся, потому что поддавалась его воле, потому что не могла не сделать этого, не могла помочь сестре; она хотела убить. Голыми руками задушить: за себя, за сестру, за Эмму. За всех, с кем он был столь безумным. Хотелось ударить его его же оружием. И он прекрасно чувствовал это желание, даря ей мрачную, уже знакомую, безумную улыбку, которую теперь и она подарила ему. Но только это не показывало безумства, только осознанность в глазах. — Зачем же она тебе? — начала говорить она с ним, отвлекая. — Я не уверен, что тебе нужно это знать. Если было бы нужно, разве она бы тебе не рассказала? — знающе усмехнулся Колтер, прекрасно помня, какая зажатая и скрытная была Эмма раньше, и казалось, не изменилась. — Но, не думаю, что маленькая деталь даст тебе много. У нас просто есть незавершенное дело. Кажется, теперь это будет легче, с ее неподвижными конечностями. Ты все равно ничем не сможешь ей помочь. Реджина искренне не понимала, как он мог говорить так осознанно, без безумства в голосе, которое не исчезает из его глаз, когда он смотрел в ее темные-темные глаза. Ее ступор был так же очевиден, как и его странная одержимость Эммой после стольких лет. Его глаза горели чем-то таким, отдаленно знакомым, но никогда не подбирающимся близко к ней. Никогда не прикасающимся к ней, но то, что раньше было пред ее глазами. Одержимость, -- думала она, пока ее глаза не расширились и кровь отхлынула от лица, придавая ему бледности. Желание. Одержимое желание. Она все поняла, а он будто знал, что Реджина поймет. Будто знал, что она видела в глазах Робина раньше, когда была с ним. То, что она никогда не могла прочесть в тех глазах, и что никогда не касалось ее. Но теперь, с историей случившейся с Зелиной, у нее были все карты на руках, чтобы понять. Он хотел Эмму. Нет, не просто найти ее, он хотел ее взять. Силой. Он хотел изнасиловать её. Её, такую добрую, мягкую и ласковую, даже со всеми собственными проблемами, заботливую блондинку, с этими золотистыми волосами, переливающимися на солнце, словно звезды в ее волосах, или стеклышки, которые отражают яркие лучи. Казалось, это было последней каплей для нее, но лицо осталось ровным, по-прежнему бледным, а тело расслабленное, будто она и вовсе во сне. Улыбка окрасила ее губы и она сказала ему: — Теперь к делу. Сказать тебе адрес или поехать с тобой? — усмехнулась она, зная, что он вполне может взять ее в качестве наблюдателя, судя по всему, еще в тот раз поняв природу ее отношения к Эмме. Но была крайне разочарована отказом. У него был план лучше. — О, нет, Реджина, но я обязательно вышлю тебе видео того, что я с ней сделаю, а теперь, положи свой телефон на стол, а также, телефон свой драгоценной сестрички. И пока Реджина, крайне аккуратно, исполняла его «просьбы», он подобрал лежавшую биту, закинув ее обратно в кабинет, ни на секунду не отрывая глаз от Реджины, но это именно то, что ей было нужно. Чтобы он смотрел на нее. Чтобы он заметил то, что она сделала, присев на колени перед сестрой, которая медленно приоткрыла глаз. К счастью для обеих Миллс, он был слишком невнимательным, даже с учетом того, что его внимание было сконцентрировано на брюнетке. Слишком пристально смотрел, что не заметил того, что нужно. Зелина закрыла глаза обратно, а Реджина встала, передавая ему листок, с озорной улыбкой. Улыбка, которая значила для него конец, но он не думал об этом, как и Реджина не знала, что он все понял. Последнее, что помнит Миллс-младшая — замах его руки, тупая боль в по всему черепу, и теперь ее очередь оседать на пол. И тогда Зелина резко подобралась с пола, хватая Реджину; послышался топот ног и его тихое бормотание: — Ничего… Ту суку все равно постигнет участь твоей сестры, Реджина. Не я, так вместо меня, — усмехнулся он. — Медленно опустите пистолет и поднимите руки, — резко послышалось сбоку от них троих. Но это не вызвало какой-либо реакции. Он прекрасно знал, что пока он не стреляет, в него не будут стрелять в ответ. Он играючи помахал пистолетом, но затем резко его остановил, нацеливаясь на Реджину. — Нее-а. Я не буду этого делать. Но мы можем сделать проще, окей? — сказал он, не обращая внимания на каменные лица охраны, — Вы меня отпустите и я никого не убью. Обоим охранникам хотелось смеяться от нелепости предложения. Их двое, а он один. Один его выстрел, два выстрела их. Но дело в том, что их обязанность была защищать жизни, а не жертвовать кем-то, когда была возможность все мирно урегулировать, когда его в любом случае поймают. Его лицо на всех камерах, и судя по всему, даже охрана его узнала. он был тут много раз. Им пришлось. Они тупо кивнули, но продолжали держать его на мушке. Медленно он начал отступать спиной в глубь коридора, зная, что там можно выбраться другим путем. Медленно, пока почти не оказавшись за поворотом, он достал второй пистолет. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. И вот, казалось бы, всего секунда решает, что случится дальше. Кто жив, кто ранен, кому умереть, кому бежать. Даже не секунда, ничтожная доля секунды. И возможно, сейчас могло бы лежать четыре мертвых тела, или три, или два, или один. Или ни одного. Бег — всё, чем мог спастись Дэниел, пока Зелина, накрывала тело свой сестры, пытаясь ее защитить сразу после первого хлопка, зарегистрированного в ее разуме, как звук выстрела. Она могла бы свернуть их с Реджиной в кокон, будь она кем-то другим, если не человеком. Пуля, свистящая над ухом, дала ей надежду, что сегодня в больницу укатиться только один человек, но она так же знала, что это не то, что будет, даже после еще одного хлопка, и топота ног. Время сейчас — ненужные и бесполезные цифры. Время — циклично. И куда бы оно не девалось, куда бы не спешило, оно вернется туда же; завтра будет то же самое время, тот же час, та же минута, секунда и ее доля. Все внимание было сконцентрировано на Реджине, которая скривила губы, ощущая боль, из-за которой, она, кстати, и очнулась. Она чувствовала головокружение, во рту было сухо, а нога болела, и только тогда Зелена заметила кровь просочившуюся сквозь одежду. — Нет, нет, нет, — затараторила она, быстро одергивая штанину вверх, облегченно останавливая свой поток отрицания, когда не заметила отверстия от пули. Единственное, что было на ноге — полоса. Небольшая, но заметная. Пуля прошла по касательной. Но так же, это не отменяло боль. Быстро отползая к своему столу, Зелина, достала оттуда маленькую аптечку, все, что она взяла, был бинт, который она начала прикладывать к ноге Реджины, которая быстро отбросила руку Рыжей и аккуратно прижала бинт сама, и завязала. Не то, чтобы это сильно помогало. — Пошли, вставай, я тебе помогу. Мы дойдем до машины, и я отвезу тебя в больницу. И, казалось бы, это простое предложение отвратило и сразу же отрезвило Реджину. — Нет, нет, нет, — повторила Реджина секундами сказанное ранее Зелиной, — Никакой больницы. Это всего лишь царапина, а аптечкой и мы с тобой попользоваться умеем. Вот уж, — вот оно, знаменитое упрямство Миллс-младшей, когда Рыжая почти никогда не упрямилась. Но, на этот раз, она не собиралась сдаваться. — Нет, Реджина. Никакой аптечки в твоем кабинете или где бы там она не была, я сказала — больница. Это и значит -- больница! — срывая голос, почти на визг, кричала Зелина. Ее паника еще не прошла, она все еще боялась, что кто-то придет и что-то случиться, но Реджина этого не разделяла. Она была зла, даже не за эту чертову пулю, поцеловавшую ее ногу. И не совсем за бессознательность. Она, даже проведя минуты без сознания, уже поняла, что Дэниела упустили. Поняла, что у него есть местоположение Эммы. Почему оно у него есть? Потому что она дала настоящие координаты их последней встречи! Почему она их дала? Потому что он бы забрал ее с собой, даже если отказался от прямого предложения. Она, кажется, была в качестве рычага давления на Эмму. И она не знала почему он так уверен, что Эмма купится на такой рычаг, как она, когда она почти сама ее выдворила. «Ну хорошо, — подумала Реджина, — дверь захлопнула я». — Нет, — стояла на своем брюнетка, все-таки с помощью сестры поднимаясь на ноги, опираясь на стойку боком и скрещивая руки. — Даже не думай применять со мной эту позу, это не то время, и не то место, Реджина Миллс, и я тебе не наша мать! — притопнула ногой Зелина, раздражаясь на детское поведение сестры. — Зелина, — с дрожью выдохнула Док, опуская руки и пряча глаза и тогда на Рыжую снизошло озарение. — Действительно, Миллс? Сейчас ты думаешь о ней, а не о себе? Правда? Еще чуть-чуть и тебя бы повезли в мешке для трупов и без твоего спроса, так что подбери свое дерьмо и помоги мне довести тебя до машины, чтобы мы отправились в больницу! А потом, пора бы навестить твою подружку, с которой ты упорно отказываешься поговорить, а она такая же тупая, как и ты. И заметь, сестрица, это не упертость, а тупость. — Спасибо тебе и твоим дорогим дронам-разведчикам, что вторглись в мой мозг и дали тебе понять что к чему. Но ты что, голова-локатор, назвала меня сейчас тупой? Чертов твой жесткий диск, не плачь, когда однажды ночью он перестанет работать так тихо, — пригрозила Реджина. Это было в легкой форме, так как она могла и отрицать внешне правоту сестры, но она прекрасно знала, что та права. Брюнетка уже почти не могла вспомнить, из-за чего у них произошел спор, но, опустив голову и посмотрев на свою ногу, окрашенную в красный, та ужасная картина в ванной, она все быстро вспомнила. И она поняла, что она не готова первая пойти. Не потому что не хотела, а потому что было страшно. На самом деле, казалось бы, чего тут может быть страшного, но так было. Что еще могла сделать Эмма? Эти пагубные мысли делали Реджину больной. Они заставляли ее болеть от опасения, что еще может случиться, и она полагала, что пока она вдали, она не узнает и не увидит больше таких страшных картин, как отчетливо в ее голове светился тот момент, словно выжженный на сетчатке глаза. Ей вдруг стало тошно и она посмотрела на сестру, которая что-то разглагольствовала, но она не слушала. Она смотрела и вдруг это мельтешение, размахивание рук и мерный голос избавил ее от страданий. Реджина зарылась глубже, вспоминая, как жестикулировала Эмма, когда рассказывала ту или иную историю или, может, оспаривала чью-то точку зрения, возмущалась или иногда хлопала в ладоши, изображая ребенка, что с ее глупой улыбкой было как никогда похоже. Она была большим ребенком, они обе это знали. И когда Реджина это говорила вслух, Эмма надувалась, становясь, в десять раз больше, похожей на ребенка. Она вспомнила мягкие и теплые глаза, что-то в сочетании с зеленой травой и штормовым морем. Что-то, уносящее за края и заземленное. Родное и близкое. И мягкий, ласкающий уши голос, добрый, мелодичный. Певческий. И вдруг она поняла, что готова. Пора. Ей это нужно. Это то заполнение, которого ей всегда не хватало. Тот недостающий пазл ее самой. Та вещь, что закроет ее дыру. Дополнит ее. Продолжит ее. — Зелина, — начала было Реджина, но была прервана. — Нет, Реджина, это ты меня послушай, мы едем в больницу и точка. Это важно! — крикнула в отчаянии рыжая. — Да, Зелина, мы едем в больницу, может, ты мне теперь поможешь? — язвительно сказала Миллс, но улыбка давала понять, что это просто игра. Позже опасения Реджины подтвердились. Дэниела упустили, но был объявлен розыск.***
Эмма была расстроена, и именно по этой причине, она сидела с ручкой и блокнотом, что-то туда выписывая. Это не было личным дневником, но было что-то около того, потому что писала она там явно не стихи. Но когда-то давно, она прочитала, что это помогает, а напоминание о психологии сразу переплеталось с Реджиной, примерно так она к этому и пришла. Кто знал, что из-за психолога ей и самой мозгоправ потребуется? На протяжение последней недели, она записывала там что-то личное, недоступное для чужих глаз. Может других бы это расстроило или им было бы больно, как и ей, но, скорее всего, всем бы было все равно. Но об этом думать было бессмысленно. Сотня слов, множество предложений, еще больше перечеркнутого и рисунки на полях. Хотя, это даже и рисунком не назвать, завитки, линии, точечки, круги. Все это навело бы на мысль о глубокой задумчивости, да ведь правда это. Только один человек, помимо нее, когда-нибудь увидит это написанное, и она только надеется, что лишь ей одной будет от этого больно. Вдруг в голове созрела мысль, как можно было бы продолжить, но ее прервал влетевший в палату, весь красный и запыхавшийся, Август. — Скажи мне что ты уже видела новости? Сердце пустилось в галоп. — Что, Август? Ей казалось, что она вернулась в армию и сейчас момент какого-то нападения или чего еще хуже; взрывы, налеты, перестрелки. Все это пронеслось перед ее глазами, и ей почти стало плохо от всего этого, но главная новость была впереди. — Реджина! Там… больница, выстрелы! И, кажется, в этот момент все планы Эммы перевернулись, сломались. Крушилась она сама, будто никогда не могла подумать, что такое может быть в больнице. Не с Реджиной. Не с ее брюнеткой. Не тогда, когда Эмма не в состоянии быть рядом с ней и защитить ее. Она даже не заметила как был включен телевизор, только обрывки фраз доносились до нее: «В больнице… никто серьезно не пострадал… подозреваемый на свободе… Дэниел Колтер, бывший клиент…» Услышав имя, Эмма вся побелела и сжалась. Она не могла поверить своим ушам, но прекрасно знала, что все ,что она услышала, было правдой. Это была ее вина, что он пришёл. Он искал ее. Он бы добрался до Эммы, чего бы ему это не стоило. Он не смог тогда, но такие люди, как он, не оставляют своих жертв. Не забывают. Она могла бы с уверенностью сказать, что некоторые еще и имена записывают. Прям, как на погоны. Она не обращала внимания на гул Августа где-то с боку, но сделала именно то, что он от нее просил, даже не подозревая. Дрожащей рукой, она нашла свой недавно купленный телефон, и набрала номер. Гудок. Гудок. — Алло? Это не был голос Реджины. Кажется, это была Зелина. — Скажи мне, что с ней все в порядке? — она не просто просила, она молила, почти задыхаясь. Она бы не вынесла, если бы с Миллс-младшей что-то случилось. Она бы определенно винила себя. Она уже это делала. — С ней все в порядке, — повторила Зелина. — Гугл-карта, сейчас не до шуток! — прорычала в динамик Эмма, — Мне нужно знать, что с ней! Послышалось небольшое ворчание по ту сторону, и шорохи, казалось бы, телефон отодвинули или прикрыли. Наконец Свон почувствовала облегчение, услышав этот голос, который она не слышала почти месяц. 20 дней. Это был срок, который она не ощущала в полной мере до этого момента. — Да? — Реджина… — прошептала Эмма, с явным облегчением, слышимым не только в ее голосе, но и по внешнему виду и разгладившимся чертам лица, которые заметил Август, перед тем, как покинуть ее палату. — Я в полном внимании, Мисс Свон. И тут к Эмме вернулись все те тяжести, весь тот груз, который несли обе эти проклятые дни. Когда молчишь и не можешь говорить об этом. По крайней мере, не с тем, с кем хочешь. Тяжесть слов, брошенных в тот вечер, никак не помогала, оседая дополнительным грузом эмоций на плечах. Эмма хотела кричать: «Нет, Реджина, не возвращайся к этому. Никаких мисс Свон, давай просто забудем то, чего мы наговорили тогда и все будет как есть». Но это не сказка, не так ли? Не все, что мы говорим во время таких порывов, забывается и мирно ложится на дно, заполняясь сверху любовью и цветочками. Или, даже если так происходит, какой в этом толк? Все равно, рано или поздно, это ,улегшееся на дно, поднимется, всплывет и будет камнем преткновения. Кажется, Эмма довольно глубоко ушла в размышления, да и надолго, и голос вывел ее из транса. — Эмма… — но она не дала продолжить. — Нет, постой. Подожди? Просто скажи мне, что с тобой все хорошо, твоего голоса недостаточно, чтобы знать, что ты без травм? Что бы не случилось у нас, я буду переживать. Потом ты можешь сбросить трубку, я пойму если ты не хочешь со мной разговаривать или тебе противно, или… — Эмма, остановись, все не так плохо, как ты себе вообразила, — мягко остановила ее самокритичную тираду Миллс, — Я не хочу прерывать наш диалог, но что, если нам увидеться лично? — с какой-то непонятной надеждой, говорила она. Эмма всерьез задумалась, действительно ли Док думала, что Свон сможет ей отказать в таком удовольствии. А если оно будет обоюдным, так, тем более, не сможет. Эмма хихикнула, и ответила: — Ты, наверное, шутишь? — хихикнула еще раз, уже буквально ощущая, как Реджина застыла по ту сторону трубки, — Конечно, я хочу увидеть тебя. Тогда-то дверь и открылась. Только вот там уже был не Август. И, тогда же, глаза Эммы были готовы выпасть из орбит. Это не то, чего она ожидала. — Реджина, — прошептала она еще раз. Ее глаза расширились еще сильнее, когда блондинка поняла, что ее блокнот у нее на ногах, а в руках телефон. Едва отрывая глаза от Миллс, она быстро убрала все, освобождая кровать, и молчаливо приглашая брюнетку присесть, надеясь, что та не спросит о вещах, увиденных ею. Она этого не сделала. Реджина и сама была озабочена. Она сама не ожидала, что она преодолеет свое упрямство, которое покрывает те же страхи увидеть Эмму. Она не знала, что она наконец будет настолько готова. И Миллс была рада ее видеть, не сказать бы, что прошло много времени, чтобы Эмма изменилась, но она буквально чувствовала приближение изменений, также, она знала, что этот момент не напрасен, что бы не последовало дальше, и, какая беда еще бы ее не огрела, она справится. Нельзя с готовностью сказать, что она заранее готова, но она начинала эту подготовку. Так же, не отводя взгляд она подобралась поближе и, в конечном итоге, несмело села на краешек больничной койки. Теперь же, при такой близости, вся ее смелость упала, и ее щеки залились смущенным румянцем, а глаза рыскали по полу и своим ногам. Конечно, это не продлилось долго, она даже не успела погрузиться в раздумья над тем, что ей сказать, как уже ее голову повернули мягким и нежным прикосновением. Аккуратным, боязливым. — Реджина, все ли с тобой хорошо? И Миллс планировала не отвечать ей правдой, не дать той поводов для беспокойства, но смотря в эти беспокойные глаза, смотрящие так проникновенно и с чистой заботой, она не могла лгать. И не уверена, что когда-нибудь смогла бы. — Нет. Нет, не все хорошо. Эмма втянула воздух. — Что он с тобой сделал. Могла бы ты рассказать? Но, если тебе тяжело рассказывать, я не настаиваю. Это, конечно, не отменяло планов Свон на медленную и мучительную смерть Дэниела. Не она, так вместо нее. И вкратце Реджина рассказала о случившемся. О том, зачем он пришел, кого искал и что он сделал. И самое главное, как ему удалось сбежать. И, конечно, у Реджины был соблазн не рассказывать о том, что он в нее попал, но она это сделала, и к тому моменту, Эмма была в самой настоящей ярости, которая, она надеялась, для Реджины не была так ясно видна, потому что это могло бы ее и испугать. Ту злобу, которую она могла увидеть. Что-то, что пришло с ней после армии, после боев, погромов и накопившихся смертей. Было глубокое молчание, почти напряженное, но Реджина заговорила, будто понимая ее. Эмма даже не знала, что когда-нибудь она станет настолько прозрачной со своими чувствами: — Не смей себя винить, хорошо? Во всяком случае, у меня тоже есть причины винить себя в этой истории. И, кажется, не только в этой? Свон недоумевала: — О чем ты? — она нахмурилась. — Ты прекрасно знаешь о чем, верно? О нашем последнем споре. Мне жаль, что я ушла тогда. Это было неправильно. — Стой, пожалуйста, стой, — жалобно произнесла блондинка. С каких пор, Миллс должна извиняться даже не за ее ошибку? Эмма не хотела это выслушивать, у нее в действительности было время, чтобы подумать, и она действительно внимательно вспоминала слова, сказанные брюнеткой в тот день, чтобы проанализировать свой поступок, и она пришла к выводу, что, да — она виновата. Даже, если в действительности, она всего этого не планировала, но все сдерживаемые ею эмоции, относительно ее состояния показушничество, а-ля «все хорошо», вышло в тот момент наружу, и вышло то, что вышло. И да, она была виновата в том, что она молчала, но она, конечно, все еще перекладывала вину на людей, которые не заметили, что это не самое лучшее состояние после такого короткого времени. Она должна была стать лучше, она научилась бы с этим справляться, но не так скоро. — Нет, Эмма, это моя… — Не смей произносить тех слов, которые ты хочешь! — быстро вскрикнула Свон, неожиданно для самой себя высоко подняв голос. Она получила недоуменный взгляд от Реджины и она поняла, что от нее ждут объяснений. Что ж, они у нее есть. Наконец-то. — Ты не могла быть виноватой в том, что произошло, ни коим образом. Ты можешь считать себя таковой, но я тебе обещаю, что это не так. Ты не можешь, потому что это я. Это все Я! Я не была готова к тому, чтобы принять все это. Я не могла смириться с тем, что я несамостоятельна и кому-то придется постоянно за мной ухаживать, следить и ходить со мной на горшок. Я взрослая, Реджина, и это не самое простое, что ты проходишь, когда ты пол жизни был на ногах, а тут бац, и прости-прощай. Это не то, с чем можно смириться так быстро, и я думаю, ты понимаешь. И я не смогла, как бы я себе не говорил, что я не обуза, я еще долгое время буду считать себя такой. И я пыталась скрыть тот факт, насколько это не позволяет мне нормально жить и дышать воздухом, а армия, спасибо, научила меня скрывать эмоции, поэтому, не думаю, что кто-либо мог понять, что со мной все так плохо. Даже ты, и именно поэтому, ты не должна себя винить. Эмма замолчала, вспоминая, как Реджина говорила ей, что она была бы рада принять пулю на себя и о том, какую боль это причиняло блондинке. Она не знала, причинили ли эти слова ей одной боль, но она полагала, что не только ей. Она не была уверена, стоит ли поднимать эту тему, но хотела это сделать. — И еще одно, — обратилась Свон к брюнетке, которая смотрела сквозь Солдата. Невозможно было прочесть все ее эмоции. Вообще ничего нельзя было сказать по ее лицу. Она была словно каменное изваяние, — Если бы у меня была возможность что-либо изменить… — Свон вздохнула, — Я бы ничего не изменила. Не тогда, когда это все привело меня к тебя, как бы мало ты не была рядом. Молчание, казалось длилось вечность. Обе застыли, не двигаясь и почти не моргая. Эмма смотрела на Реджину, а та сквозь нее. Все так и оставалось, пока брюнетка не двинулась и не схватила руку блондинки. — Что значит мало? Ты думаешь, что я уйду? Тело Миллс, буквально болело от этой мысли. От мысли о том, что Эмма думает, что она уйдет. Да, это была их первая крупная ссора, но она была довольно серьезной в их положении. И, время, проведенное в дали, кажется не прошло даром, потому что все вернулось на место. По крайней мере, какая-то часть из тех возможных. Никто из них не знал, что еще могло произойти, если бы они не упустили бы время, но никто и не может сказать, что все было бы хорошо и они не разругались бы еще сильнее. Время — неплохой вариант, чтобы остудиться. Но было ли меньше боли от упущенного вместе времени? Никто не знает. — Возможно, тебе придется, — сказала Эмма с загадкой, на что получила идеально изогнутую вздернутую бровь. — Нет, не обращай внимания, ладно? Давай просто забудем, хотя бы на время. И кто сказал, что Реджина может отказать этой просьбе? Она так скучала и жалела об упущенном времени, что она была довольно просто тишиной рядом с блондинкой, но все же, этого было недостаточно. Ей нужно было больше ее почувствовать, потрогать, вспомнить вкус ее губ. Пока что это было все, что она могла. Не отрывая глаз, она передвинулась. Сев ближе, чтобы было удобнее дотянуться. Но она не сразу потянулась за поцелуем, она исследовала более светлые тона кожи, чем в тот последний раз, но может кожа и была лучше по цвету, но она была такой же осунувшейся, с более видимыми морщинками у края глаз, и на носу. «Кто-то слишком часто морщит нос, — подумала Миллс». В этот раз она не стала ждать очередного срыва, чтобы узнать: — Что тебя тревожит? — сощурила глаза Док, выглядя угрожающей в поиске лжи, которую она могла получить. — Ничего, — невинно хлопая глазами, сказала блондинка. — У тебя что, новые духи? — Переводила тему она. — Ты прекрасно знаешь, что нет. Не переводи тему, просто скажи мне. Пожалуйста. Было заметно, как Реджина волновалась. Как теперь она боялась чего-то не увидеть и упустить, поэтому стала замечать слишком много. И Свон было бы приятно, если бы не было всех тех обстоятельств. Если бы ей не было тяжело от того, что она сейчас скажет, просто потому, что она не могла солгать, глядя в эти беспокойно-заботливые глаза. — То, Реджина, что я чувствую, — казалось, было было самым элементарным объяснением, но Доку этого было недостаточно, чтобы понять. Она хотела знать конкретнее. — Что это? И Эмме было до одури смешно от нелепости всего этого. Она, возможно, и поняла свои чувства некоторое время назад, она никогда не думала о том, чтобы ими поделиться. Она думала, что, возможно, у нее не будет возможности, потому что ее бросят. Или она просто этого не сделает от страха быть отвергнутой, но она была не слепой дурой, чтобы не понимать, что просто так ее не будут целовать и быть рядом с ней из чувства долга. Она знала, что что-то значит, но не до момента того хлопка двери ее больничной палаты. Тогда она была пиздец, как слепа. И после этого она была еще больше уверена, что она просто не может сказать этого в силу обстоятельств, но она так же и не думала, что Реджина вернется, и теперь, смотря на нее такую, недоуменно хмурящуюся в попытке понять, взволнованную этой же мыслью и неизменно красивую в любом из своих состояний: растрепанную, раскрасневшуюся, смущенную, злую и дерзкую. Она просто не могла удержать это все в себе. — Это ты. То, что я чувствую к тебе. Я не думала, что скажу это когда-нибудь, или может быть сейчас рано для этого или вообще не время. Но я боюсь, что если не скажу, потом будет поздно. Я… — глубойкий вздох — Я люблю тебя. «Господи, Я сказала это, — подумала Свон». Она не собиралась долго молчать, она собиралась начать говорить все так быстро, как только может, чтобы не дать Реджине что-либо вставить или что-либо сделать, чтобы она просто сидела тут и смотрела на нее. Хотя бы еще какое-то время. — Я не знаю, как это вышло, — хмыкнула Эмма нервно. — То есть, ты ведь, конечно, знаешь, что безумно красива и все такое. Но я особо на это не смотрела, ну, естественно, не могу отрицать этого факта, потому что да, посмотрим правде в глаза, ты действительно создание Бога! — нервно тараторила Свон. Это действительно было так, будто ее рот маленький моторчик, который выдает все подряд, не имея фильтра. — Твой смех, он такой… очаровательный, ладно? Потому что именно то, что он со мной делает — очаровывает. Эта твоя улыбка, которая заставляет появляться морщинки около твоих глаз, — жестикулировала она, в итоге указав на те самые морщинки, которые появились у Реджины, пока она слушала, — Ну, а как светятся твои глаза? Ты видела, как они блестят? Тебе кто-нибудь говорил об этом? Будто у тебя что-то такое в глазах, что отражает блики от солнца, или впитывает и перерабатывает их и выдает то… ну то, что у тебя сейчас там! Ты только посмотри, Реджина! Господи, ты ведь прекрасно знала да? Знала же, что это не то, чего кто-либо может избежать, находясь рядом с тобой? Потому что, если ты знала, ты должна была мне сказать! Тогда… — И что бы ты сделала? — Ну, тогда я хотя бы подготовилась! Потому что я даже не подозревала, что такое когда-либо будет со мной. Что однажды я не смогу избежать… любви! — прошептала последнее слово Эмма, как какое-то запретное. Но дальше ей не пришлось продвигать свою тираду, потому что ее рот был плотно запечатан мягкими губами Реджины, которые медленно, словно заново, изучали ее. Это был почти целомудренный поцелуй, прежде чем обе отстранились. Реджина чувствовала себя на вершине горы, на которую она наконец, взобралась. Будто на вершине было ее счастье, но оно было. Даже если ей пришлось стоять на самой высокой точке, чтобы потом разбиться. Она бы радовалась даже этим секундным мгновениям. И она радовалась. Ничего не говоря, пристально смотря в глаза Эммы, она опустила одну ладонь ей на щеку, мягко поглаживая щеки большим пальцем, а затем положила и вторую, делая то же самое. Она боялась испугать, боялась, что это мираж, и что ей это снится. Она действительно боялась этого. Потому что, казалось бы, за эти долгие и мучительные три недели, ЭТО было всем, о чем она могла мечтать, чтобы почувствовать себя нормальной. Эмма же смотрела за потоком эмоций в карих глазах, когда ее глаза, цвета зеленой листвы, оставалась мирными и тихими. Никто не понял, что происходило в тот момент, они просто обе двинулись туда, в чем отчаянно нуждались. И снова губы обеих столкнулись, в более сладком поцелуе, заставляющем обеих покраснеть и потерять воздух. Губы двигались так, будто они были слаженным механизмом, они подходили друг другу идеально, как две шестеренки. Это было тепло, это было мягко, это было, как ощутить себя дома. На месте. Там, где нужно быть. Там, где хочется быть. Медленно губы распахнулись и их языки слились в поцелуе. Обволакивали друг друга, касались друг друга, пытались забрать первенство, но никто на самом деле не хотел этого делать. Хотелось момент спокойствия, и этот поцелуй был этим символом. Успокоение, возвращение на место. В привычный уклад. Если бы это было так. Только их поцелуй закончился, в комнату влетела, никто иная, как Зелина, где-то хвостом плелся Август. — Хватит слюной меняться, дамы. Можете просто плюнуть друг другу в рот, зачем все так публично, моя ранимая душа! — А своей жене ты тоже после поцелуев такую тираду выдаешь? — спросила Эмма, когда Реджина просто закатила глаза, хватая руку Эммы. — Нет, ну ты сравнила мою жену и вас. Белль это тебе не… ну, не ты и Реджина, знаешь. — Что это сейчас должно значит, Жестянка? — спросила Эмма, — Помимо того, что твоей жене приходится терпеть в своем рту вместо слюны масло, то конечно, она — не мы. — Я что-то не поняла, ты моего масла отведать захотела? — спросила Миллс-старшая. За что получила злобный взгляд от сестры, которая тут же начала вставая, говорить: — Это я что-то не поняла, Зелина. Я могу пригласить Белль на этот небольшой спектакль, — сказала Реджина, когда ее дернули за руку и она опрокинулась обратно на кровать, попадая в объятья. Эмма почти издала испуганный вскрик, но она не могла раскрыть всем здесь присутствующим, что она ощущает тяжесть на ее ногах. Она втайне была счастлива, даже если эта тяжесть была для нее почти неощутимой. — Ты в порядке? — испуганно и взволнованно, спросила Реджина, как будто думала, что Эмма могла почувствовать, Свон крепко сжала Реджину в объятиях, кивнула и начала шептать ей на ухо: — Ты что, боишься? Боишься что твоя робо-сестра съест меня? Я бы не хотела, чтобы ее жена видела, как роботы начали проявлять признаки каннибализма. Реджина же была серьезна, когда взглянула на Эмму, подозрительно сощурив глаза, даже больше, злобно. Свон же ничего не сделала, кроме как притянуть ее обратно к себе, и уже без шуток сказать: — Я бы, конечно, не хотела, чтобы меня целовал кто-то, кроме тебя, Реджина. Никто. Миллс же, в свою очередь, оставила легкий, невинный поцелуй на щеке и успокоилась, расслабившись в ощутимо сильных руках. Все, кто наблюдал эту сцену, были действительно наконец-то рады этому воссоединению, видеть, как дорогие им люди счастливы здесь и сейчас, сидя в объятиях друг друга. Зелина, на самом деле, пустила скупую слезу, благо, никто не заметил. — Боже, — нашептывала Зелина на ухо Августу, — Реджина кажется такой счастливой с ней. Я так долго этого хотела, но после давнего инцидента, она так погрязла в работе и заботе обо мне, буквально сопровождая повсюду, и даже сделала меня своей помощницей. Я не думала, что когда-нибудь еще увижу её такой… сияющей. — Я знаю, Зелина. Я был знаком с ней, помнишь? Я не знаю, случилось ли это уже тогда или позже, но я всегда замечал, что ей всегда чего-то не хватает для полного счастья. Она была какой-то потерянной, будто сама не знала, чего ей не хватало, будто все было на месте, — так же тихо говорил он. — Это верно, наверное, так и было. Раньше так думала и я. Но что об Эмме? Она, кажется, тоже счастлива, — подметила Миллс-старшая. — Это так, Рыжая, поверь мне, это действительно так. По одному ее чертовому взгляду на Реджину, все сразу становится понятно. Знаешь, у нее тоже случалось не мало и я даже не представляю, как она держалась, и в итоге, я даже могу понять, почему она снова оказалась тут. Но я видел, как она об этом жалеет и какой снова серой она выглядит, понимая, что сделала. Чего лишилась. Реджине ведь было нелегко, не так ли? Понять и, возможно, принять поступок Эммы? — Она не любит жестокость, на самом деле. И то, что сделала Эмма — одно из проявлений этого, так что, она буквально перешагнула через себя, ради нее. Если эта блондинка разобьет ей сердце, я вас обоих убью, — серьезно сказала Зелина. — Я не Реджина, я очень даже не против жестокости. За свою семью. Угроза, была вполне весомой, и как бы Август на самом деле не пытался принять это, он все равно хохотнул: — О, она не тот человек, который снова упустит свое. Уж мне ли не знать. Их прервали: — Эй, о чем это вы шепчетесь? — спросила Реджина, кидая свой прищуренный взгляд, за которым последовал и взгляд Эммы. — О том, о чем Реджине лучше не знать, — сказала Зелина, на полном серьезе. — И почему же это? — Ты насилие на дух не переносишь! Ну, возможно, этого было достаточно, чтобы Реджина потеряла интерес к данному перешептыванию или ей просто в действительности было не так уж интересно. У нее было лучшее занятие. У нее была Эмма в ее руках. Или она в ее руках, но это было неважно. У нее было странное предчувствие от того, как сильно ее сжимают в руках, но она предпочитала думать, что Эмма по ней действительно скучала и лишь поэтому так крепко ее держала. Всех отвлек телефонный звонок. Нахмурившись на непонятный номер телефона, Реджина подняла трубку и поднялась, прогуливаясь по комнате. По мере того, как продвигался диалог, ее лицо становилось все мрачнее и мрачнее. Глаза наполнились различными, не самыми позитивными, эмоциями, венка на лбу вздулась, а брови были нахмурены, образовывая небольшие складки на лбу. Эмме всегда казалось, что это прекрасно. Но так же быстро, как только она снова залюбовалась, очаровалась, не самые лучшие вести вернули ее в реальный мир. — Нам с Зелиной нужно в участок, — тупо смотря на телефон с потухшим экраном, сказала Реджина. И пока внутренности Эммы сжимались, а кровь ее закипала от того, что Миллс нужно было уходить, Реджина все еще не поднимала глаз. Эмма злилась, но не на это, даже не на нее, а на обстоятельства. На то, что преподнес этот день, та встреча Свон и Дэниела. Это убивало ее. Ей захотелось встать и пойти надрать ему зад, но больше ей хотелось, чтобы Реджина этого не переносила, не встречалась с этим снова, и не переживала заново весь этот день. И если бы не встретиться с Эммой помогло, то она была готова. Может, Свон и утрировала происходящее и то, что пришлось пережить сестрам, но она все равно не хотела, чтобы они когда-либо проходили через это. Зелина уже покинула комнату, как и Август, давая им время, как предполагалось. Но обе молчали, и тогда какой в этом смысл? Время помолчать? Оно есть всегда. Но сейчас не было для этого времени. Как бы циклично не было время, оно все же — скоротечно. — Реджина, — позвала Свон. Миллс же не откликнулась быстро, но все так же не поднимая глаз она вернулась на больничную койку. — Эй, давай же, посмотри на меня? Медленно, темные-темные глаза, оторвались от рук и уперлись в чужие глаза, такие ясные и пронзительные, что зрелище было завораживающим. Казалось, по ним можно было прочитать все, можно было даже взглянуть на себя через них. Они были зеркалом. — Почему у меня такое ощущение, что все намного хуже, чем есть на самом деле? — послышался маленький вздох, когда Эмма схватила Реджину за руку, аккуратно разнимая ладони и беря по одной себе в руку. Она наконец, заговорила: — Я думаю, что так и есть, Эмма. Что, если его не нашли, понимаешь? Он может быть где угодно и придти к тебе когда угодно! Это все моя вина, что он знает где ты! Как я вообще могла так облажаться? Вот почему все так плохо, потому что, что, если он тебя найдёт? Что-то с тобой сделает? Заберет с собой? И что будет… — Стоп, стоп, стоп. Реджина, остановись! — торопливо заговорила блондинка, — Хорошо, давай по порядку, ладно? — улыбнулась она, — Если его не нашли, это ничего, хорошо? Он все равно не сможет сюда придти, потому что его ищут. Везде! Ну, ему придется скрываться как минимум несколько месяцев, чтобы перестать быть узнаваемым. И ты не облажалась, хорошо? Ты сделала правильно, ты всегда так делаешь, верно? Я верю, что ты сделала правильно. И последнее, ты же знаешь, да, что я даже в лежачем положении и без ног могу сломать ему руки? Он никогда до меня не доберется, а если и доберется, он будет первым, кто упадет, я обещаю, — уже потирая плечи, говорила Эмма, лбом уткнувшись в лоб Реджины. — Но если снова случится, ну… — Нет, больше нет. Я правда обещаю. Он не доберется до меня. Ни до тебя, ни до Зелины. Ни до кого. Ты мне веришь? — Я верю, — ухмыльнулась Реджина, смотря точно в глаза. И еще один поцелуй, со странным, не к месту привкусом отчаяния и почти на грани соли и слез. Ни одна не понимала, что происходит. Ни одна не хотела понимать. Наконец, и соль появилась. И Реджина точно знала, что это не ее слезы. Быстро отстранившись, Миллс мягко стерла слезы с лица подушечками больших пальцев. Недоумевая, она подарила еще один поцелуй, почти задыхаясь. — Что, Эмма? Почему ты плачешь? — бегая глазами по лицу, спрашивала брюнетка, когда Свон не имела даже ответа, но все, что она смогла — сказала. — Я просто не хочу тебя отпускать, даже со всеми этими ужасными происшествиями, я не хочу, чтобы день заканчивался. Я также не хочу, чтобы тебе пришлось переживать весь этот день, не хочу, чтобы тебе было больно. И я люблю тебя, ты знаешь? Иногда это так много для меня, что кажется, что внутри меня совсем нет места для этого, его просто не хватает и это выходит наружу. Я люблю тебя, и я бы не соврала, если бы сказала, что всегда буду. Потому что буду, Реджина. Где бы я ни была, просто помни, ладно? И, увидимся, хорошо? А теперь, иди. Напиши мне потом, — улыбнулась Свон. Реджину не покидала странное чувство. Чувство, что что-то не так, но как бы сильно она не вглядывалась в глаза, в лицо, как бы сильно она не пыталась понять что за чувство, оно прям так и махало ей хвостиком и уходило, говоря, что лучше бы ей не знать, что это за чувство. Не сейчас, не сегодня, не время, не место. И все, что ей оставалось, это просто ждать, но она не могла. Она просто не выдерживала этого. Она так корила себя за тот раз, когда оставила Эмму дома и из-за чего она теперь попала в больницу, что ей было еще тяжелее оставить Свон одну сейчас. Но она собралась с силами, и подарив нежный взгляд и такой же поцелуй, она ушла, сказав: — До скорого. И как только дверь закрылась, Эмма заплакала в полную силу, где-то между всхлипами проговаривая: — Ты и глазом моргнуть не успеешь. *** Вчера вечером им удалось не только перекинуться парой смс, но и поговорить по телефону. Реджине казалось, что теперь все по-другому. То странное чувство из больницы исчезло, будто его и не было вовсе. Или, может, ее мозг снова был затуманен, что она не замечала чего-то? Но это было неважно, когда она была так рада. Она в самом деле и не подозревала, сколько времени порознь, они потратили впустую. И может, это бы что-то и изменило сегодня. Но, теперь, она не была уверена, что это можно было бы изменить, даже если бы она не была гордой. Да неважно, даже если бы не была ни одна из них. Теперь, она точно знала, что это не изменить. Знаете это ощущение полета перед сном? Когда уже почти засыпаешь? Мышцы не могут быть напряжены, и поэтому, когда мы чувствуем полет, мы напрягаем все мышцы сразу, чтобы смягчить падение. И вот сейчас тот самый момент, когда стоит сжаться посильнее, чтобы попытаться избежать боли вообще. Чтобы не чувствовать всего того, что она чувствовала. Снова. Как и в тот раз, когда она дважды сопровождала Эмму в машине скорой помощи, но только сейчас — хуже. Сейчас, она чувствовала потерю так близко, так реально. Пустое место прямо перед ее глазами и, где-то сбоку, слова Доктора Вейла: — Мне жаль, Реджина. Она просто потребовала ее перевода в срочном порядке. И она попросила не говорить никому. Не знает даже Август, но… — он похлопал потерянную Миллс по плечу, взывая, чтобы женщина взглянула на него, послушала его, понимая, что та совсем в прострации. Когда она повернулась, он схватил ее руку и мягко вложил туда кусочек потрепанной, свернутой бумаги, — Она просила это тебе передать, — когда Реджина осознанно кивнула, Вейл оставил ее одну в палате. В чистой и пустой. Будто тут никого и никогда и не было, и Миллс бы подумала, что это грёбаный сон или дурацкая шутка, или ее воображение, магия, что угодно, но если бы не кусочек бумаги в ее руке, она бы действительно в это поверила. Но она знала, что это правда, даже если не та, которую она хотела, с которой отчаянно боролась. Она открыла эту бумажку, и из ее легких вышибло весь воздух. Она узнала почерк Эммы. Dead by april — myself in you. Дорогая Реджина, Нет человека, которого я ненавижу больше, чем себя. За то, как с тобой поступила, не подумав о тебе. За то, как эгоистично поступаю сейчас, снова не думая о тебе. Но на самом деле, даже если и так, в моем понимании я спасаю тебя. От себя. От того, что ты можешь получить рядом со мной за этот период. Прямо сейчас мои легкие сжимаются до невероятных размеров, зная, как тебе, должно быть, больно от того, что ты сейчас читаешь. Я, буквально, чувствую, как тебе не хватает кислорода из-за твоих слез, знаешь? Слезы льются, у них весь контроль, и ты не можешь остановится. И я ненавижу себя за это, но давай пропустим все это? Я… Я просто хочу, чтобы ты знала, что у меня действительно есть причина, чтобы не быть там, где ты меня сейчас, должно быть, ищешь и все не можешь поверить, что меня там нет. Я не хочу, чтобы ты думала, что я предала тебя и бросила, потому что это не так. Потому что я люблю тебя, я сказала тебе это вчера. Это была правда, когда я сказала, что не могу держать это все в себе и все выходит наружу, потому что я не планировала говорить. Но завидев тебя, у меня...я просто не могла больше держать это внутри, понимаешь? Ты можешь ненавидеть, ты можешь не верить, ты можешь хотеть забыть, но пожалуйста, не делай этого, ладно? Я знаю, что я дерьмо, раз я ничего не объяснила в лицо, ни по телефону, но я сделала, как будет лучше, потому что я бы не вынесла слушать звук твоих слез или криков? Что бы это было? Но самое главное, Реджина, я не пишу, чтобы проститься, ладно? Я пишу, чтобы ты знала, что если ты все еще будешь помнить обо мне, что если я все еще буду нужна тебе, если ты все еще будешь меня хотеть, то я вернусь. То есть, я в любом случае вернусь, но вернусь ли я к тебе, позволишь ли ты, это только твой выбор. Но я знаю, что у тебя золотое сердце. С любовью, Всегда твоя, Э.С. Она поняла вчерашнее чувство. Прощание.