Ульфхеднар

Автору — слово

Небольшое предисловие, поскольку речь идёт об исторической эпохе, отмеченной набегами викингов. Прежде всего хочу напомнить, что викинг — это профессия, только профессия и ничего больше. Викингом мог быть человек любой национальности и любого происхождения, прошедший отбор в хирд в виде физического, духовного и интеллектуального испытания (даже мавр или китаец — кого на север занесёт). Хирд состоял из хирдманов — бойцов, прошедших испытания и признанных, посвящённых. Перед испытаниями более или менее подходящих кандидатов сначала брали в ученики и приставляли к опытным воинам, а потом они проходили отбор из трёх видов испытаний. Во главе хирда стоял хёвдинг, вождь. Ну или дроттнинг — тоже вождь, только женщина. И такое случалось. Всякие страшные слова вроде "хёвдинг/дроттнинг/ярл/бонд" лепились ПОСЛЕ имени, как и разного рода прозвища. Норэгр — Норвегия нынешняя. Норсмадр/урмане — норвежцы. Гардарики – славянские земли. Альдейгьюборг — Ладога. Янтарный берег — страны Прибалтики, но вообще имеется в виду устье Западной Двины. Вена — Венд, Вина, Эридан — река Западная Двина, от неё же венды, северные венды, невры, люди-волки — племена на Вене, тогда — полочане, кривичи, включая набор мелких балтийских племён. Путаница с варягами неизбежна. Иногда под варягами подразумевались именно северные венды, которые "волками бегали и на урман страх наводили". Полтеск — Полоцк. Турунд — река Полота, на которой стоит Полоцк, сами полочане называли Рубон, и таков был боевой клич, который принимали за волчий вой и рычание. Милиниск — селение, на месте которого позднее появился Смоленск. Снекка — вендский аналог драккара, боевого корабля, но остов отличался, корабль более узкий и быстрый, проворный и лёгкий, чем драккар. Миклагард — Византия, Константинополь, короче, греки. По Вене в Миклагард — "путь из варяг в греки", да-да, тот самый, что быстрее, чем через Ладогу. Ульфхеднар — воин-волк. Штурман — у северян кормщик, кормчий, рулевой. ПравИло — боковой руль на кораблях северян. Ударение на И. Виса/нид — виды стихов-заклятий. Умельцы, которые могли на ходу складывать их, высоко чтились и считались посвящёнными в таинство волшбы. Виса — хвалебный стих. Считалось, что сложенная по делу виса дарует удачу и расположение богов. Нид — хулительный стих-проклятие. Сложенный к случаю нид и сказанный в лицо определённому человеку считался настоящим проклятием, способным лишить человека не просто удачи, а и жизни. Часто иногда и рассматривался законоговорителями как самое настоящее покушение на убийство. Вообще у северных народов стихосложение приравнивалось к колдовству. Складные и рифмованные стихи с чётким ритмом считались самыми настоящими заклинаниями, поэтому с людьми, которые умели стихи складывать, обращались с уважением и осторожностью. Сравнение мужей — игра, которая воспитывала в воинах выдержку. Воин, который кидался в драку из-за неосторожного или глупого слова, брошенного в его адрес, обладал паршивой репутацией, — таких попросту в хирд не брали. Во время же игры воины нарочно вспоминали неловкие, смешные, нелепые, постыдные случаи из прошлого, а тот, в чей адрес попадала насмешка, должен был достойно отшутиться или припомнить случай похлеще в адрес оппонента. Обидеться — означало опозорить своё имя и проявить несдержанность и неразумность. Проще говоря, игра учила воинов тому, что сначала надо думать и избегать ненужного боя, а потом уж судить по фактам и ситуации, ну и не рубить сгоряча, потому что любое оскорбление может лишь казаться оскорблением, либо же может быть случайным, неумышленным, не со зла. Красный/белый щит — традиция поднимать на мачте красный щит — объявление о намерении вступить в бой. Белый щит — мир. Похожая традиция со сторонами щита. Внешняя сторона, обычно выгнутая — к бою, внутренняя, вогнутая — к миру. Дальше я уже по тексту буду распихивать примечания при надобности. Хотя... "Кай" — крепкая, смертная клятва; нерушимый обет; муж, слово мужа. Значение по вендам, разумеется, раз уж Кая я сплавил к людям-волкам. "Сэхунн" — да, всё верно, две Н. Ну раз уж я бедного Сэхун-и запихнул к северному люду, то имя ему нужно тоже северное, поэтому "Сэхунн" — "сэ" и "хунн", буквально "битвой морской славный". По аналогии "Сэхэйм" — "морской двор", название усадьбы Лейфа Поединщика, дома Сэхунна. И я очень, ну очень прошу дорогих читателей: если вы встретите в тексте слово, которое вам покажется странным или непонятным, пробейте сначала его хотя бы в гугле и посмотрите значение. Потому что сПоро - это, например, не сКоро и ни разу не опечатка, а именно сПоро должно стоять там, где стоит (достаточно вспомнить выражение: он такой умелец, что у него всякое дело сПорится). Не делайте автору больно *смотрит с надеждой*

УЛЬФХЕДНАР К Янтарному берегу

На небесах ярились боги, делили облака и просторы, проводили незримые границы, а люди повторяли за ними. На ум волей-неволей шло именно это, покамест в лицо швыряло воду вёдрами. Сэхунн оскальзывался порой на крепком сиденье, кутаясь в отяжелевший плащ, пошитый из напитанной воском кожи, но правило не выпускал, хоть и держать мог его всего одной рукой. Вот теперь-то никто не жалел, что отец ввёл в род рисунга — дитя свободной незамужней женщины, а допредь сколько было недовольных речей — не счесть. Но коль уж сказал Лейф Поединщик, то сказанного назад не брал. Захотел ввести сына в род по закону и ввёл, и плевать хотел, что думали прочие наследники. Ныне Лейф Поединщик бежал дома вместе с родом как разбойник, и чести было в том немного. Только выбирать не приходилось. Или бежать, или всем головы сложить. Да и наследников у него убавилось аж так, что один и остался — недавно введённый в род бывший рисунг Сэхунн. Вот все и молчали. Побурчишь тут, ежели наследник только один и уцелел. Тут любой сгодится, чтоб род не прервался. И Сэхунна даже ни единого разу не попрекнули, что однорук. Левой рукой он цепко держал правило, и худые пальцы не соскальзывали с сырой сосновой рукояти. Правая же рука была примотана к груди под плащом. Заживала она плохо после памятного боя в родном Сэхэйме в Халогалане. Руку Сэхунна смотрели все, кому не лень, и приговор был одинаков — не грести ему больше на отцовском корабле, где скалил зубы на носу морской дракон. Да и меча не держать в деснице. Сэхунн приметил, как поглядел на него тогда Лейф хёвдинг, потому сразу пошёл к хирдману-наставнику, за которым щит прежде носил не один год. Попросил Хальва Лежебоку заниматься с ним в пути, чтобы мог он меч держать в левой руке не хуже, чем в правой. После отец ни единого разу не посмотрел на него с жалостью. И правильно. Негоже, чтоб сына славного делами своими хёвдинга жалели и считали калекой никчемным, пусть даже всего одну зиму назад он был всего лишь рисунгом. Ходить на боевом корабле штурманом — чести много, но Сэхунну этого одного недоставало. Сколь бы щедр и благосклонен ни был к нему морской владыка Эгир, даже имя ему подаривший, оправдать доверие отца Сэхунн хотел больше всего. Ему мало было славы умелого рулевого, способного отобрать ветер у противника в море и заставить чужие паруса обвиснуть беспомощно. Он мечтал, как отец станет гордиться им и говорить, что не зря ввёл рисунга в род и сделал наследником. Вестимо, всё это малость поблекло, когда сосед Лейфа Поединщика разделил пищу и кров в Сэхэйме с хозяевами, а после вероломно напал, как вор последний, под покровом ночи. Бесчестно поступил Асгейр Кривой, но сговориться успел с другим ближайшим соседом, потому-то и вышло так, что нынче весь род Лейфа Поединщика сумел уместиться всего на одном боевом корабле. Верный друг, сложенный из добрых ясеневых досок, выручил и тут. Как кто надоумил в тот день оставить корабль на волнах в узком заливе. В ночи пылал и гудел огонь, кричали нападавшие и умирающие, метались по берегу свои и чужие, и напуганные дети и рабы. Отцовский хирд сам собой собрался, построился и отступил к берегу. Лейф хёвдинг каждый год пропадал в море, а без добычи не возвращался, так что хирдманы у него кормились закалённые и матёрые, таким не привыкать в бой идти без рубахи, чтобы верно послужить Одину данным богами телом и вознести прямо в чертоги Вальгаллы честную жертву кровью и жизнью — вражеской или своей. Сэхунну тогда руку сначала придавило горящим столбом, когда он выбирался из дома, охваченного пламенем. Злодеи умудрились поджечь присыпанные землёй стены и укрытую дёрном крышу. Сэхунн находчиво черпал бочонком заготовленную за лето сыворотку из чана и заливал пламя ею, а потом протискивался в узкий лаз. Тогда-то и рухнул один из столбов — прямиком ему на руку. А после, уже на берегу, Сэхунн отбил удар вражьего меча, но поскользнулся на влажном песке. Чужой клинок рассёк разом предплечье и плечо, скользнул по кости, застрял. Свой меч Сэхунн оставил в брюхе у хирдмана Асгейра, а отец за шиворот утянул самого Сэхунна за собой. Дальше Сэхунн ничего не помнил, очнулся уже в море на мокрой палубе. Так и шли они за днём день на "Вороне" всем родом, только вот в трюме не лежали бережно укрытые домашние боги — всё осталось в Сэхэйме. Всё — и боги, и честь, и убитые родичи, и попранный закон, ибо нет хуже поступка, чем обратить оружие против того, с кем кров и пищу разделил. Отец хотел добраться до усадьбы Хэйдульва Удачливого да попросить у старого друга помощи, но тот ещё не вернулся из Эрин, а супруга его сметливая предупредила, что собирают тинг*. Асгейр подкупил послухов* и заручился поддержкой соседей, чтобы Сэхэйм ему отдали, а всё дело так перевернул, будто бы это Лейф Поединщик под покровом ночи на гостя кинулся. — Славу твою все знают, вот и сказал он, что раз тебе не удалось для хольмганга причину сыскать, то решил ты втихаря с Асгейром расправиться. Асгейрова супруга из славного рода, потому дороги на тинг тебе нет. Осудят. Но тебя ещё найти надобно, потому самое разумное сейчас — уйти в поход. Лейф хёвдинг признал правоту супруги Хэйдульва, не зря же её величали за глаза Волчицей. Да и на "Вороне", что мог нести две сотни воинов, сейчас и сотни не набралось бы. Только пять десятков добрых бойцов из них, а прочие — раненые. Вот и не пристало отказываться от помощи Волчицы, что поделилась с ними пищей в дорогу да запас стрел дала. Даром, что темноволосая и мелкая*, не белоснежная лебедь, а замухрышка, которую Хэйдульв привёз из земель, что восточнее Гардарики, но ни у кого язык не поворачивался назвать мудрую и милосердную Волчицу некрасивой. Волчица и руку Сэхунна поглядела, потом погладила маленькой ладошкой по спутанным рыжим вихрам и головой покачала. — Тут руку тебе не вылечат, Лейфссон, морской битвой славный. Больше ничего она не прибавила, но на Сэхунна смотрела без жалости. С теплотой смотрела. А после отец расспрашивал Волчицу о Янтарной реке и коротком пути в Миклагард. — Обычно норсмадр идут через Альдейгьюборг. Там несколько волоков, а дальше до Южного моря по реке. Через Вену короче, а волок всего один, но норсмадр туда не суются. — На губах Волчицы заиграла поистине хищно-волчья усмешка. — Почему не суются? — Земли северных вендов там, волчьи. Лютичи и франки кличут неврами их. Слыхал же басни, что невры волками обращаются? Норсмадр не любят слышать клич "Рубон!" и обходят Полтеск на Турунде так далече, как только можно. С ульфхеднарами связываться — себе дороже. Только те, к кому невры благоволят, осмеливаются ходить тем путём — по Вене до Милиниска, а там по реке на юг до моря. Путь выходит в пять раз короче, чем через Альдейгьюборг. В южных землях зубы точат на Полтеск, но пока не смеют рот раскрывать — в бою не хотят быть битыми. Вот так и застал шторм "Ворона" в четырёх днях пути от острова Рюген. Сэхунн держал цепко правило, бросал ясеневый корпус навстречу волнам, резал высокие пенные гребни, вслушивался в ветра рёв и тяжкое дыхание стискиваемых водной могутой бортов, едва не соскальзывал с мокрого сиденья и про себя складывал вису, что потешила бы Эгира и вызвала милость морского владыки к "Ворону". Хотя ему так и чесалось сложить нид и похулить богов, чтоб неповадно было передел небес устраивать. Чай небо немаленькое — всем богам места хватит: и родным, и богам вендов, и богам лютичей, и прочим. Буря не унималась. Низкое, набрякшее влагой небо рассекали росчерками молнии одна за другой под ревучий и почти непрерывный рокот. Будто владыка Тор спустил молот с цепи и долбил несокрушимые стены небесных чертогов. Через борт хлестала солёная вода, а сверху лилась пресная и холодная. Сэхунн завидовал гребцам. Он не отказался бы сейчас сидеть на скамье и ворочать сосновым веслом, разгоняя кровь в жилах и упиваясь рождающимся внутри тела теплом. Но куда там... Не с его одной рукой на вёсла идти. Очередная волна ударила в правый борт. Сэхунн пальцами чуял через правило, как дрожал остов корабля. Чуял перемены в силе толчков. Рука будто сама ухватила правило, чтобы корабль послушно лёг на волны круче и повернул левее. На носу закричали, но поздно. "Ворон" красиво прошёл на безопасном расстоянии от скалистого островка. Ни одно весло не оцарапали. Прикрыв глаза, Сэхунн улыбался, слизывал с губ солёные капли и вёл послушный руке корабль в обход скал. Смотреть ему не нужно было, чтобы улавливать ветер и волнение воды. По толчкам и шуму он заранее знал, где волны катят свободно, а где бьются в преграды, даже верно определял глубину. Хирдманы у Сэхунна за спиной частенько болтали, что ещё в утробе матери Эгир окропил его морской водой, брызнул в лицо солью. Да так брызнул, что пятнышки въелись в светлую кожу на переносице, под глазами и на висках — солнечной россыпью. Потому-то Сэхунна и тянуло так к правилу, потому-то и чуял он водный нрав лучше многих. Корабль любил его руку на правиле и слушался беспрекословно даже в самую страшную бурю. Боги делили небо до самого рассвета, пока заря не засметанила тучи на востоке. Тогда-то Сэхунн и углядел впереди хищный чёрный корабль под блеклым парусом. Корабль построили иначе — не так, как строили норсмадр, но красиво. Узкий и шныркий, он чесал по обленившимся волнам прытко и ходко, как водомерка по спокойной глади прудка. Сэхунн и рта раскрыть не успел, а чёрный корабль изник за шхерами, будто и не было его. — Вендская снекка, — пробурчал отец, обтряхивая плащ. — Как бы засаду не устроили эти разбойники. В этих водах страшнее зверя нет, чем голодный венд. Эй, мачту ставьте*! Лейф Поединщик бросил плащ на край скамьи и ухватился за правило. — Поспи пока. Море нрав уже показало, тихо будет. Сэхунн кивнул молча, сполз с сиденья, потопал по палубе, разминая ноги и спину, потом отряхнул плащ, завернулся в него опять и закатился под скамью. Венды засаду не устроили, но дойти до Рюгена без боя всё равно не вышло. В полдень напоролись на заплутавший неуклюжий корабль. Неповоротливый чужак мыкался меж скал и искал выход в открытое море. Видимо, чужой рулевой во время шторма укрылся меж скалистых островков, понадеялся на удачу и двинулся дальше заместо того, чтобы вернуться назад и обойти скалистые россыпи свободной водой. Сами и виноваты. Лейф хёвдинг бежал дома в чём был, потому от лёгкой поживы не мог отказаться. На Рюген лучше прийти при добыче, а не порожними, потому-то и вздели на мачту алый щит — быть бою. Родная земля иногда не отдавала даже то, что в неё бросили, а если урожай и снимали, то его порой и на пиво не хватало. Море и лес были куда как щедрее и милостивее в Халогалане. Коровы и свиньи тоже частенько кормились рыбьими головами. Если б не море и не добыча, взятая в честном бою, выжить в суровых северных землях не смог бы никто. Потому никто и не судил Лейфа Поединщика строго за частые набеги и морской разбой. В Сэхэйме даже лён рос плохо. Только пойманная в заливе рыба да тучное пастбище давали пищу и кормили несколько родов — скудно, но всё же. Торговать людям из Сэхэйма было нечем. Зато они умели строить таких надёжных друзей, как "Ворон", читать море и не бояться схваток. А бой — это тоже служение богам. Кто искренне служит богам в бою, тот получает достойную награду. Сэхунн спал, когда зубастыми якорями зацепили борт чужака, но от толчка и надсадного скрипа дерева проснулся. Выбрался он из-под лавки и метнулся по наитию к сундуку с оружием и кольчугой. Шлем нахлобучить успел, а меч взял в левую руку. Потом глядел, как "Ворон" влез носом на неповоротливого чужака, притопил так, что борт заскрипел, и корабль накренился. Сеча уже пошла вовсю, а обстрел Сэхунн проспал. На вражескую палубу Сэхунн не рвался — сновал у борта и приглядывал, чтоб канаты были целы. Рассёк ударом меча лук одного из неосторожных противников и столкнул горемыку в воду. В остальном и без него управились. Лейф хёвдинг хозяйничал на чужой корме, и там доставало его одного с копьём. Противники попались им не шибко отважные — многие сами прыгали за борт и пытались спастись вплавь. После в трюме нашли невольников на продажу, полдюжины коней, бочонок вина, серебра немного и поделки из стекла. Не так уж и плохо, но всё это уместилось на "Вороне", потому Лейф хёвдинг велел захваченный корабль пустить ко дну. Пленников сковали с рабами, а куда их ещё? Вряд ли за них кто-то дал бы хороший выкуп, а так можно в прибыль себе продать, благо, до Рюгена осталось пути совсем ничего. Отец снова взялся за правило, а Сэхунн полез под скамью — досыпать. Ему приснился тот самый чёрный корабль, что он видел давеча у самого небоската. Только корабль превратился в чёрного волка, сяжисто скакавшего по волнам. Роскошный пушистый хвост не намокал, хотя из-под крепких мощных лап в стороны летели солёные брызги. Уши торчком, розовый язык, клыки острые и зелень глаз в полумраке. Волк мчался по волнам прямо на Сэхунна. Пружинисто прыгнул, сшиб Сэхунна на палубу и опалил горячим дыханием щёку. Смотрел, поставив лапу на грудь и придавив Сэхунна к мокрым доскам. Большой волк. Чёрный мех переливался серебристыми искорками в неверном свете. Волк облизнулся — розовым по чёрному. Зарычал глухо. Притихнув, обнюхал Сэхунна. Влажным носом чиркнул по скуле. Сэхунн лежал ни жив ни мёртв, сделать вдох боялся. И не отводил глаз от волка, терялся в горящей зелени. Пока не сверкнули хищно клыки, обрушив на него непроглядную тьму. Сэхунн перепугался, что волк проглотил его как солнце — слышал про то песнь на пиру в праздник Йоль. И тотчас Сэхунн проснулся, с размаху посунувшись лбом в крепкую доску. __________ Тинг (сканд. ting) — древнескандинавское собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Помимо законодательных и судебных функций могло обладать и выборными. Послух – свидетель, который «слышал», как кто-то что-то говорил, то есть, непрямой свидетель. При равном количестве послухов с обеих сторон законоговоритель мог назначить божий суд, чтобы боги проявили милость к тому, кто прав в спорном деле, и покарали того, кто лжёт. Каноны красоты у северян утверждали, что белая кожа и светлые/рыжие волосы — это красиво, а смуглая кожа и тёмные волосы — это некрасиво, как и различные физические недостатки. Но если человек совершал нечто выдающееся и хорошее, смелое и отважное, то его внешность приукрашивали или находили во внешности что-нибудь красивое, на чём делали акцент, даже если человек был темноволос и горбат, к примеру. Ставить мачту — на лодьях северян мачты были съёмными. Во время шторма или на стоянке мачту снимали, а при надобности ставили и закрепляли.

***

Торговлей на Рюгене занялся Торвальд Счетовод. Сэхунну отец поручил устроить женщин — спастись удалось двум рабыням да четырём свободным. Все четыре были мужние: жена Торвальда, новая жена отца, да ещё две, чьи мужья погибли в Сэхэйме в огненную ночь. Одна из вдов, Айсвид, была непраздна, остальные женщины помогали ей, как могли. Сэхунн проследил, чтобы женщин под охраной проводили на берег да устроили под навесом, убедился, что у них есть всё необходимое, и вернулся к отцу. Они на торг не пошли, а двинулись вдоль берега, осматривая корабли да перебрасываясь приветствиями. Отец то ли искал знакомых, то ли ещё кого, и Сэхунн догадывался для чего. Хоженый путь в Гардарики отец знал, добегал до самого Альдейгьюборга не раз, но вот путь, подсказанный Волчицей, оставался незнакомым. Болтали, что вода ведёт себя иначе у Янтарного берега. Не мешало бы разведать и то, где там укрепления, и кто в тех землях правит, с кем и вовсе беседу вести. Так они налезли на купца, что ходил в греки, в Миклагард. Купец северные наречия разумел, смешно обзывал их варангами, сначала опасался, но после разговорился. — Вену лучше брать на приливе, а то можно сесть на мель. Там земли ливов, жемайты иногда набегают. Дальше уж пойдут невры. Ливы и жемайты платят им дань. — А как сама река? Пройти можно? — Вашей лодьей пройдёте, — поглядев на "Ворона", кивнул купец. — По Вене и тяжелогружёные корабли ходят. Долбёнками сподручней, но невры сами на снекках бегают. Дно реки сначала песчаное, наносит местами песка много, но это у Янтарного берега, там всего опасливей идти надо, а вот дальше дно будет каменистое, а река — широкая. Есть пороги. Коль рулевой умелый, пройти можно. Сторожевая крепость есть в трёх днях пути от Янтарного берега. Воеводой там Волчья Шкура. Пройти мимо не сможете хоть как. Ещё никто мимо него не проходил. И он вас дальше не пропустит. Или в бою поляжете, или придётся у него загостить, пока в листопаде в полюдье* из Полтеска не пойдут. А там уж коль Рога позволит, останетесь на их земле или побежите к волоку. Как купец растолковал, Рогой называли княгиню, что правила в Полтеске. У северных вендов наследовали власть по женской линии, прямо как у колдунов-саамов*. — По матери кровь смотрят. Урмане называют вендскую княгиню Рагнхильд дроттнинг. Сказывали, она в родстве с хёвдингами из Мёра, что в урманских землях. Вроде бы отца её звали Хельги, а мать была княгиней тоже. Их род водил дружбу с Иваром Широкие Объятия, тем самым, что первым прошёл через волок в Миклагард по Вене. Сказывают люди так: Ивар разделил пищу с волками, которые на службе у местных правителей, и через волков с правителями он заключил союз, чтобы они породнились. В мирное время правит из Полтеска княгиня. Во время немирья княгиня выбирает военного вождя из волков. — И что волки? Они правда ульфхеднары и волками оборачиваются? — с недоверием спросил купца Лейф хёвдинг. Сэхунн помнил историю, как отец сошёлся в поединке на островке во время отлива с Хавном Медведем. Хавн говорил всем, что он берсерк и требовал выкуп, иначе угрожал вызовом. Многие боялись и откупались от Хавна, но отец откупаться не стал и вызов принял. Для священного хольмганга избрали островок, что заливало во время прилива. По уговору противники взяли полуторные секиры, отказавшись от щитов. Хавн грозил поединком насмерть, а не до первой крови. Только поединок начался, Хавн принялся рычать, брызгая слюной. У него пена пошла изо рта. Но на деле Хавн оказался мошенником, а никаким не берсерком. Лейф Поединщик зарубил его с одного удара, не увидав ни звериной мощи, ни дивной ловкости, ни стойкости. Говорили потом на тинге, что таких случаев было несколько, когда пронырливые хитрецы прикидывались берсерками, запугивали людей и отбирали у них ценности. Ульфхеднаров же никто не видел вот уже многие годы. А ещё отец рассказывал, как к нему зим десять назад просился в хирд настоящий берсерк, но отец его к себе не взял. Сэхунн того не видал — жил с матерью западнее Халогалана, покуда она была жива. И отец потом сказал, что берсерков мало кто берёт в хирд — они приносят неудачу. — Один как дарует победу, так и может принести пораженье. Одину нужны славные воины для собственных битв, потому не зря его зовут Предателем Воинов. Берсерка можно взять в хирд, когда идёшь в опасный поход. Тогда берсерк будет ударным кулаком, пойдёт впереди. Но с ними тяжело ужиться. Берсерки редко принимают законы внутри хирда, ищут ссоры и часто не могут себя сдержать. Брать такого в хирд опасно и неразумно. Но вот ульфхеднара я бы взял. — А почему? — спрашивал любопытный Сэхунн, только прибывший тогда к отцу в Сэхэйм после смерти матери. — Они стоят дороже. И потому что ульфхеднары другие. Они кормят внутри себя зверя, договариваются с ним. Тот, кто со зверем совладает, становится лучшим из воинов. Они настолько быстры и смертоносны, что за ними не уследить. В бой идут без рубах и с оружием в обеих руках. Могут сражаться так долго, сколько ни один человек не сможет. Я сам видел, как ульфхеднар держал стену в одиночку два дня без сна и еды, постоянно сражался. Ни один враг не прошёл — все кончились. И тогда только ульфхеднар упал без сил и проспал четыре дня беспробудно. У него были только лёгкие раны, да и те во время сна затягивались куда быстрее, чем раны обычно заживают. Ульфхеднары не впадают в безумие, как берсерки. Они призывают зверя. В бою они волки в человечьем обличье. А после боя дух человека с духом волка становится единым. Пока тело спит и раны заживают, человек по лесу с волком бегает в волчьей шкуре. Так говорят. Оборачиваются они, говорят, не в бою. Оборачиваются для того, чтобы лучше узнать своего волка. Ну или чтобы между мирами ходить. Для волка ведь нет прошлого, настоящего и будущего. Для волка время едино. Волки знают всё и могут видеть то, что происходит далеко от них. Волки водят даже богов сквозь границы миров, они знают все пути, каких и боги не ведают. Потому и говорят, что ульфхеднары знают всё наперёд, могут сказать, что случится в будущем. Потому и удача, если в хирде есть ульфхеднар. Но их почти не осталось сейчас — так говорят. Люди перестали понимать зверей, потому и договориться со зверем не всякий сможет. Вот почему Лейф хёвдинг усомнился в речах купца. Про северных вендов частенько баяли, что они волками оборачиваются, но доподлинно того никто не знал и по чести подтвердить не мог. Сказывали только, что видели воинов в волчьих шкурах. Но Лейф хёвдинг тоже видел воинов в волчьих шкурах, когда ходил в походы на запад, только те воины просто носили шкуры, а волками не оборачивались и дух волка в бою не призывали. Всего лишь выли и пытались волкам подражать — не более. — Не знаю, как прочие, а воевода Волчья Шкура как есть ульфхеднар, — развёл руками купец. — Я не видел, чтоб он волком оборачивался, но видел, как он дрался. Человек так драться не может. И ни один человек не станет связываться с ведьмой, а он приказал ведьме дом построить. Как он явил себя в земли вейналов и привёл ведьму, так там и тихо. Он не первый воевода, что присылают из Полтеска, но другие до него долго не держались, а он уже пятое лето сидит, и ливы приносят дань ему до последней шкурки. И ни один корабль мимо него незамеченным не проскользнул — или мыто платят, или кровью умываются. — А сам что скажешь? Ты же проходил мимо. — Жуткий он, — помявшись, сознался купец. — С виду на биармца чем-то похож. Точно не венд, хотя говорит чисто. За глаза чародеем зовут его. Он смотрит так... будто мечетник*. Все взор отводят. А то и заговорила его ведьма. К ведьме вайделоты* ходят, да и люд простой. Слушают её и боятся. — Так, выходит, нас он вверх по реке не пустит? — Так — не пустит. Если с миром вы, всё равно надо нарочного послать, а там без слова Рагнхильд дроттнинг дела не будет. Она будет решать, можно ли вам пройти и в какую цену. Лейф хёвдинг собрал к вечеру всех хирдманов на корабле и повёл речь. Напомнил, что было в Сэхэйме, что дом они оставили не своей волей. За нанесённую обиду по закону полагалась кровная месть. Самым достойным в роду Асгейра был сам Асгейр, так что мстить следовало именно ему. Но возвращаться так, как есть, было неразумно. От рода осталась едва ли треть, а у Асгейра людей выходило больше, и это даже если не считать соседей. — Решать один за всех я не могу, — приговорил к высказанному Лейф Поединщик и огладил бороду. — Если мстить по закону, нам нужен ещё хотя бы один корабль к нашему и людей в два раза больше. Если не мстить пока, то надо или новый дом искать, или пойти на службу. Думайте. — А почему бы нам не пойти в Альдейгьюборг? Там уж точно службу найдём, — сказали с кормы. — В Альдейгьюборг нет нам пути, потому что там нас найти смогут и вызвать на тинг. Асгейр будет лгать и изворачиваться. У него есть послухи, которые скажут всё, что он велит, а мы все одного рода, и он нас обвиняет. Тинг будет на его стороне. Он всё так обставил, что доказать мы мало что сможем. Четверо против одного. Соседи его поддержат — он готов уступить им наши земли. В земли вендов же никто не сунется. Мы сами всегда обходили их стороной. Зализывать раны и набираться сил для ответа нам лучше именно у вендов. — Это если они дозволят. А как не дозволят? — Попробуем пройти в Миклагард по их пути. Тут выйдет в пять раз быстрее, нас просто не успеют догнать. А там придумаем что. Да и время многое меняет. Пока обернёмся туда и обратно, Асгейр может и оступиться. А то в пути сами найдём верных союзников и вернёмся уже в силе. Думайте, — с нажимом повторил Лейф хёвдинг и бросил короткий взгляд на сидевшего в сторонке Сэхунна. Меж воинов Сэхунн был самым младшим сейчас, и спрашивать его стали бы в последнюю очередь. Потому Сэхунн думал о волке, которого видел во сне. Он так и не понял, проглотил его волк или нет, и не знал, к добру был сон или к худу. — А коль не пустят нас и возьмут плату кровью? — Сказывают, воеводой на границе ульфхеднар, и не похоже, чтобы врали. Если правда, решить миром будет не так уж трудно, лишь бы самим не оплошать. Думайте. Рядились долго. Спрашивали то о важном, то о пустяках. К ночи ближе согласно приговорили — пути к Вене быть и просить надобно крова у вендов. — Не это я мечтал тебе оставить в наследство, — устало проговорил отец, когда воины разошлись, и они с Сэхунном остались на корме одни. — Про наследство рано говорить, — попытался ободрить отца Сэхунн и поёжился от налетевшего с моря ветра. — Руку укутай. Не поджила ещё. Вконец застудить не хватало. ________ Полюдье — в конце осени сбор дани, когда двигался поезд по землям княжества и собирал дань. Поезд, разумеется, не дизель и не электричка, а процессия, вереница повозок. Свадебный поезд, например. Саамы — финские и угорские племена. Мечетник — человек, владеющий искусством гипноза. Вайделоты — языческие жрецы у балтийских племён, вроде кельтских друидов.

***

К Янтарному берегу шли с купцом, который торговал с эстами. Пузатый кораблик неуклюже переваливался по волнам впереди: на таком хорошо по морю не походишь, а вот вдоль берега идти — самое то. У Вены с купцом распрощались и дальше двинулись на приливе уже сами. Шли осторожно, промеряя глубину постоянно. Воды были незнакомые, и Лейф хёвдинг не желал соваться очертя голову, полагаясь лишь на чутьё Сэхунна. Эгир Сэхунна баловал расположением, но в этих водах правили венды и их боги. Дня не пожалели, чтобы с осторожностью войти в реку, а после сняли с носа дракона — негоже гневить богов чужого берега, когда идёшь с миром. Без дракона нос корабля выглядел осиротевшим, и над бортами не летели привычные шутки. Воинам безрадостно было представлять, что вождю доведётся просить о покровительстве. Сечи они бы не забоялись, пусть даже смертной. Но умирать напрасно тоже мало кому хотелось, чтобы предстать в чертогах храбрецов неотмщёнными. Тоже срам — погибнуть с неоплаченным долгом. Таких, может, и на пир Одина не пустили бы, вот все и кручинились, а добрая воля вендов казалась всем больше чудом, нежели явью. На ночь встали у берега, кинули мостки и зажгли огонь. Место попалось открытое, дозорные увидели бы чужих издали, потому особо не таились. Чай не разбойничать шли. Сэхунн вдыхал всё тот же солёный запах и чуял близкое море. Взаправду увидеть земли вендов предстояло ещё, а пока всё блазнилось обычным. Сэхунн отыскал местечко посуше у склона холма, расстелил плащ, сбегал к костру за миской с рыбной похлёбкой, а после сидел на плаще и утолял голод. В миске похлёбки осталось на один глоток, а от пары пресных лепёшек — крошки, тогда-то Сэхунн перевёл взгляд на костры и корабль у берега. Смотрел так просто, скользил взором без цели и слизывал крошки с ладони — остатки сладки. И едва не поперхнулся крошками, потому что из тьмы соткался волк. Только что не было его, а тут уж сидит у маленькой лодки, на которой один из дренг-учеников ходил выше по течению в дозор. Волк был тот самый, из сэхуннова сна. Большой, чёрный. Густой мех переливался серебристыми искорками. Уши торчком, розовый кончик языка, и лапы крепкие, мощные. Как оживший клок мрака с горящими зеленью глазами. Сэхунн отвёл взор всего на миг, что короче вдоха. Хотел проверить, не заметил ли волка ещё кто. А когда глянул снова на лодчонку, то волка и памяти не было. Словно во тьму изник, воткался обратно в ночь. Поднявшись с плаща, Сэхунн побрёл к костру, деревянно наклонился и миску поставил на доску, а после ноги сами понесли его к лодке. Сэхунн всматривался в песок до рези в глазах, но хоть бы один отпечаток лапы увидел. Как же... Волк ему или привиделся, или был особенным. Хотя все волки были особенными, если верить старшим, но этот вот волк явно был поособеннее прочих, раз даже следы оставить не удосужился. Кружным путём Сэхунн добрался до облюбованного места, улёгся на плащ и принялся глядеть, как все устраиваются на ночлег. Веки постепенно тяжелели, и даже думы о волках сон не отгоняли. Сэхунн задремал, казалось, сомкнул глаза всего на миг, а когда разомкнул, волк смотрел на него из тьмы. Костры погасли, и Сэхунн видел только глаза. Те самые. Волчьи. И если зрение Сэхунна не обманывало, волк стоял у него в ногах. А если и слух не подводил... Слух точно не подводил, потому что ногам Сэхунна вмиг стало горячо и мокро. От возмущения и негодования Сэхунн даже дара речи лишился. Он, конечно же, знал прекрасно, что волки своё метят, но чтобы волк метил живого человека... Сэхунн снова отвёл взор на миг лишь, но волк опять пропал, как его и не было. Напоминали о волке только мокрые ноги Сэхунна, которые меховой разбойник попросту обоссал с ошеломляющей наглостью. Ещё и исхитрился обоссать так, что аж в сапогах хлюпало. С тихими проклятиями Сэхунн стянул сапоги и отбросил в сторонку. Правда, штанины всё равно липли к коже. Пахло терпко и остро опасным зверем. Сэхунн кое-как обтёр ступни о чахлые пучки пожухлой травы, завернулся в плащ и попытался снова уснуть. Ногам было тепло сначала, но потом Сэхунн подтянул колени к груди, чтобы согреться. Снова запахло хищным зверем. Сэхунн и удивиться не успел, почему от этого запаха ему стало спокойно и уютно, — уснул. На рассвете первым же делом Сэхунн оглядел босые ступни, а после принялся ползать вокруг плаща. Следов от лап не нашёл, будто волк был не взаправду, но на плаще красовались обводы от пятна, сапоги не высохли, и пахло хищным зверем. Может, волк и был понарошку, но вот метил он Сэхунна очень даже взаправду. Сэхунн неприкаянно мыкался босым по берегу с сапогами в руке, пока одна из рабынь не принесла ему сапоги на смену. Сапоги пришлись почти впору, а меченную волком обувку Сэхунн оставил на рожках у скамьи, чтоб сохла. Отведав свежих, мягких лепёшек с печёной рыбой, все скоренько собрали нехитрый скарб. Сэхунн привычно занял место на корме и ухватился за правило. Вперёд пустили лодку со смотровым, чтобы заранее выглядеть вендскую снекку и повесить белый щит. Лодкой и путь проверяли, раз уж по Вене никогда допредь не ходили. Сесть брюхом на мель или песчаную насыпь на чужбине — радости мало. Солнце встало высоко на небосводе, а берега Вены зазеленели и зажелтели, встали стеной из молодых и матёрых деревьев. Теперь и видать-то было только широкую реку и лиственные стены вдоль берегов. Иной раз ветви деревьев скользили над самой палубой, даже задевали скулу Сэхунна. Отец велел снять мачту и посадил по гребцу на вёсла. Открыли слаженно гребные люки, просунули вёсла, зачерпнули прозрачную воду и пошли дальше веселее. Сэхунн жмурился под солнечными лучами, что били по правой половине лица, грелся и нежился, старался подставить покалеченную руку — блазнилось, что такое ласковое солнышко подлечит, прогонит засевшую в костях стылость, заставит кровь бежать по жилам скорее. — Ну-ка, Бранд, — негромко позвал вдруг отец лучшего в хирде стрелка, — проверь-ка, что за птичка свила гнёздышко на во-о-он той ветке. Только не зашиби ненароком, а гнёздышко расшатай. Бранд тотчас проверил тетиву, дёрнув четырьмя пальцами, наложил стрелу и ловко навёл её на цель впереди по правой стороне. Только и мелькнуло над палубой алой чёрточкой-меткой. В зелени затрещало, и на нос корабля плюхнулся рослый белобрысый парнишка, немногим младше Сэхунна. Босой и в одёже лёгкой, а на спине — тяжёлая дубинка, утыканная острыми камнями. Такой если приложить по голове, то враз брызнет во все стороны. Череп лопнет, как яичная скорлупа. Парнишка резво подобрался, огляделся и собрался за борт сигануть, да не успел — загородили дорогу. Без слова Лейфа Поединщика ни одна рука к "птичке" не потянулась, и, наверное, это "птичку" немного утихомирило. — Далеко ли до вендской крепости? — Отец проговаривал вопрос неспешно, чтобы "птичка" мог всё уразуметь и переложить на родной язык. — Не тужи, не промахнёшься, — подобрав слова, дерзко ответил "птичка". Выговаривал ответ по-чужому, но понятно и складно. И хоть парнишка был крепкий, но сразу становилось ясно, что не из воинов. Скорее, из местных охотников в мелком племени, что дань отправляло в Полтеск. — Да промахнуться и не хочется. С миром идём, а не сечи ищем. "Птичка" хмыкнул, а отвечать ничего не стал. По лицу любой мог прочитать, что "птичка" думал об ищущих сечи с вендами. Лейф хёвдинг задал ещё несколько вопросов, покуда "птичка" не сказал, что встать лучше в заводи, которая будет впереди по правому берегу, да ждать. Дескать, венды сами придут или пришлют кого, а лодью к крепости не пустят, да и не пройдёт лодья без знающего человека мимо крепости. — Лодью разобьёте или на брюхо посадите. Сами думайте. Лейф хёвдинг и подумал. — Наш корабль тяжелее, чем вендская снекка. Может, и не брешет. Что скажешь? Сэхунн плечами пожал и левой ладонью огладил правило. — Если они не хотят, чтоб мимо шнырял кто ни попадя, то наставили гостинцев. Так и впрямь можно брюхом напороться. И ещё хорошо, если на мель или песок, но ведь и похуже что может оказаться. А ещё могли наставить гостинцев не только у крепости, а и на подходах. Если умеючи... — Сэхунн снова пожал плечами, а отец кивнул. — Тогда свернёшь в заводь, как птичка говорит. Подождём, чай не торопимся. Спешить нам уж некуда. На том и порешили.