Может и простит

Единственное, что Николай мог сказать о нынешней погоде, это то, что она угнетала его пуще, чем в Петербурге. Здешние места были явно не для писаря с его ранимой душой и впечатлительным взглядом. Чтобы не глядеть на местные пейзажи, Гоголь задвинул шторку в карете и поёжился. Он исподлобья глянул на Якова Петровича и вновь спрятал свой взгляд под чёрными патлами, свисающими на лицо. Николай не поднимал головы и тёр руками плечи до тех пор, пока попутчик сам не подал голоса. — А вы, Николай Васильч, ездили ещё куда дальше Москвы? Или так и света не видывали? — с привычным огоньком в глазах и уверенностью в словах спросил Яков. — Родился я в Полтаве... а как отец помер, я вскоре в Петербург уехал, — в этот момент Николай замолк, подумав, что уж слишком много говорит человеку, с которым его связывает только общее дело о мертвых девушках. Правда Гуро не собирался сдаваться. Он слегка улыбнулся, лишь приподняв уголки губ, а затем оперся на свою трость, немного наклонившись вперед. — Признаться, хотел бы я говорить с вами на другие темы, которые не поднимают даже в обществе дам. Силюсь предположить, что Вам подобное будет не по нраву, но у меня к Вам неподдельный интерес, Николай Васильч. — Так что же, раз не принято, то и говорить не стоит, — Гоголь не смел поднимать глаза на собеседника. То ли от смущения, то ли от неприязни к начатому разговору. — Николай Васильч, — Яков замолк на секунду, подумав, что уж слишком часто произносит имя Гоголя в последние пару минут, но продолжил, — не приходили ли Вам в голову мысли о других мужчинах, об отношениях, которые переходят границы платонических? Николай вздрогнул. Такого вопроса он ожидал, но не думал, что всё-таки услышит. — Что ж Вы такое спрашиваете, Яков Петрович, — в реплике мужчины даже проскочили нотки недовольства, но неловкости в голосе все же было больше. — Думали, значит? — Нет, что Вы, увольте, — тут же стал отнекиваться писарь. Кожи его подбородка мягко коснулась чужая рука без перчатки. Та была сжата в другой ладони. Пальцы аккуратно надавили и заставили поднять голову и посмотреть на мужчину напротив. — Ваши глаза безумно притягательны. Я даже не знаю, сравнивать их с омутом было бы нелепо и грязно, а с небом – банально и нарочито. А Вы как считаете? — Что... что дело до моих глаз, так я и в зеркало редко смотрю, чтобы на глазах внимание заострять, — Яков Петрович для себя давно отметил: Николай не протестовал против его действий и слов, значит и вовсе не считал это чертовщиной. В то же время Гоголь не принимал позицию, в которой бы он шёл навстречу всему тому, что сейчас происходило в карете. — Вам стоит заглядывать в него чаще, подобное нельзя упускать из виду. Мужчина убрал руку и отклонился назад. Николай вновь задышал, медленно и глубоко. Подобной наглости он мало ожидал, потому был сильно обескуражен. — Ваши слова заставляют меня алеть, подобное слышать от мужчины мне казалось неприемлемым... — взгляд Гоголя вновь теперь устремлён куда-то в сторону, когда же Яков Петрович все равно в упор смотрел на мужчину напротив. — Вы же человек искусства, расширяйте свой кругозор. В мире бывает многое, и все это имеет место в жизни любого. — Упаси меня Боже, не считается ли подобное грехом, — Николай ловко покрестился и сглотнул больше от того, что в горле пересохло, а не от страха подобной картины. — Смотря что для Вас грех, думаю, Боже нам всё простит, — Яков Петрович в итоге тоже отвернулся и стал с поддельным интересом рассматривать неменяющийся гнетущий пейзаж.

Может быть и простит. Если существует.