Может и простит

Поездка долгая. Настолько, что Николай начинает засыпать. Он спит большую часть их дороги, но иногда потребности в еде или чем-нибудь другом одолевают его, и тогда мужчина просыпается. В один из таких моментов писарь замечает, что за ним наблюдает Яков Петрович. — Что? Мне стоит поправить жилет? Простите, задремал, никак не думал, что надолго... — мужчина нервно кашляет в кулак и отводит взгляд, поправляя верхнюю одежду на себе. — Ох, не стоило. Так выглядело гораздо лучше. Я и представить не мог, что у Вас такая нежная на вид кожа, но Николай Васильч, Вы совсем бледны, — кажется, будто Яков Петрович волнуется о писаре, но это маловероятно. — Извините, но боюсь, я Вас не так понимаю, — Гоголь хмурится и старается вслушаться в слова мужчины напротив. О чем он говорит? Может быть, Николай просто ещё не проснулся, потому ему чудятся такие непристойности? — Кожа у Вас цвета слоновой кости. И мне стоит волноваться об этом, но я не имею права, она вам очень подходит. А если бы Вы позволили... хоть на секунду? — Яков снимает перчатку с правой руки, но лишнего не позволяет. Ждёт, пока Николай выскажет свой вердикт. Только вот тот не спешит, разговор, который ведёт сейчас собеседник, явно странной наружности. — Позволить что? — настороженно спрашивает Гоголь. Он замечает, как Яков снимает перчатку, и поэтому тут же переводит взгляд, встречаясь глазами с Гуро. — Как же что? Дотронуться до Вашей кожи. Признаться, я не смогу сдержаться лишь на касании, но я постараюсь, — Яков Петрович слегка склоняет голову и чуть улыбается, но так обезоруживающе, что Николай разрешает. В глазах собеседника вспыхивает огонь, он ужасно рад тому, что сейчас произойдёт. Мужчина галантен даже с другим мужчиной, он аккуратно дотрагивается внешней стороной худых длинных пальцев до шеи Николая, от чего тот ёжится, и по коже пробегают мурашки. Дыхание Гоголя замедляется, почти останавливается, а вот Яков не собирается этого делать. Он ведёт ниже и оттопыривает воротник подушечками пальцев, заглядывая ими внутрь и уже мягко ощупывая ключицы. Николай напуган, но, опешив, даже не останавливает это действо. Ещё немного, и ему начинает нравиться. Он поджимает губы, а затем их облизывает, надеясь, что это было незаметно, но Гуро все видит. Мужчина садится рядом, оставляя трость облокачиваться о сидения и дверь. Он улыбается шире, теперь уже уверенно расстёгивая верхние пуговицы на жилете и рубахе Гоголя. Он наклоняется к уху Николая и тут же спускается к шее, аккуратно целуя ее. — Ваша кожа и на вкус приятна, Николай Васильевич, — шепчет Яков, а затем снова дарит поцелуй. Николай молчит все это время, но не выдерживает. — Вы... вы... — нет, сказать что-либо у него просто не хватает слов. Яков Петрович говорит сам. — Я прошу простить себя, если доставляю Вам неудобств и позволяю лишнего, я обещал сдержаться, но не смог, это очень тяжело, — Николай поворачивает голову к Гуро и чисто случайно смотрит на его губы. Ужасно пленительно, Гоголь сглатывает. Никогда бы он не подумал, что будет чувствовать такой жар из-за присутствия рядом мужчины. А всякий ли мужчина такие непотребности творит? — В вас демон, Яков Петрович?.. — Отнюдь, я в здравом уме, — а Николай решается. Медленно, медленно, но он тянется вперёд и касается губ Гуро, совсем неумело и невнятно. Он отрывается, но между ними все ещё остаётся лишь пара миллиметров, дышит в губы мужчины и боится поднять взгляд, но всё-таки делает это. Карие, почти чёрные глаза буквально тянут к себе, хватают всеми своими руками и тянут в омут, не собираясь отпускать. Николай поддаётся. Теперь их поцелуй более уверенный и смелый, но все ещё медленный и аккуратный. Руки Гуро до сих пор блуждают по открытым участкам на коже Николая, совсем не подразумевая что-то непристойное, все же Яков соблюдает дистанцию и нормы приличия, хотя что уж об этом говорить. — Николай Васильч, Николай Васильч, — Гоголь вздрагивает и осматривается. Трет глаза – все ещё в карете. Напротив Гуро. Заснул, значит. — А, что? Извините, я, кажется, задремал... Прошу простить, если мешал вам каким-то образом, уж во сне я себе не подвластен, — Николай старается шутить, но это выходит слабо. — Ничего страшного, просто Вы стонали во сне, — еле слышно усмехается Яков Петрович, — любовь привиделась? У Николая стынет кровь. В голову приходит осмысление, что собеседник и не узнает, кто именно ему снился. Только вот сам от себя этого Гоголь не скроет. — Да...