Мельница — Тристан
Возвращаться домой из лесу в сгущающихся сумерках — не самое умное решение. Почти не видно земли, и очертания ветвей подобны черным силуэтам. Низ юбки постоянно цеплялся за мелкие сучья и пышные кустарники. Миле пришлось даже подобрать подол, подоткнув его за пояс, отчего редкие ветки теперь хлестали ее по голым ногам. Дорога с капища представляла собой то еще испытание. Рядом вился Мак, сверкая глазами, словно драгоценностями, в темноте. Его могучая шкура с всклоченной на загривке шерстью служила проводником, за которым Мила шла безропотно, только изредка окликая добродушного пса. Тот, заигравшись в сумерках, убегал далеко вперед, и она за ним не поспевала. Девушка тяжко вздохнула, когда непролазный бурелом, который после, при свете дня, окажется вполне себе проходимой тропой, закончился. И, привалившись к дереву, утерла лоб концом платка. Руки ее пропахли медом, и липкими полосами он остался на ладонях. Долго упрашивала Мила богиню послать весточку о Вите, да все тишина служила ей ответом. Морана редко откликалась на просьбы людей, а уж из-за легких заморозков после Змейника и вовсе наивно ждать ее милости — боги не терпят подобных выходок собратьев, что нарушают естественный ход вещей. Но Мила не отступала и раз за разом обращалась к богине. Ее запасы меда подходили к концу, но она с упорством приходила на капище вновь и вновь, скрывалась в сумерках засыпающего мира, страшась того, что случайный чей-то взгляд ее заметит. Ни к чему чужие перетолки, дóпыты да расспросы. Покуда сама не разберется, никому не расскажет, даже Лидии. Но усталость брала свое. Сложно оставлять все в тайне, особенно когда каждое обращение забирало неимоверное количество сил, а на завтра она обязана быть не только по обычному весела, но и полна энергии. А откуда той взяться, если девушка даже выспаться толком не успевала? Почувствовавший перемену настроения своей спутницы Мак поводил носом, обернулся, разглядывая ту сверкающими глазами, мотнул ушами и затрусил навстречу. Толкнув лобастой башкой Милу в бедро, он поднял морду, высунул язык и по-доброму тявкнул. Девушка улыбнулась, положила руку тому на макушку и нежно погладила, отчего пес довольно зажмурился и запыхтел. — Да, мой хороший, ты прав. Уже иду. Ничего, никуда твой хозяин от меня не денется, найдется как миленький. Мак кивнул, мотнул головой вновь, и уже было развернулся, чтобы вновь служить ориентиром в темноте, как остановился, напрягся всем телом. Опустил морду ниже, припал на передние лапы, прижал уши к голове, дергая ими изредка. Мила прищурилась скорее напряженно, чем испуганно, склонилась к псу, вцепилась пальцами в шерсть на его загривке и тихо спросила: — Что такое, Мак? Чужой кто? От пса послышалось тихое утробное рычание, а после он сорвался с места, громко лая. Девушка охнула, посильнее подоткнула полы юбки и помчалась следом. Догнать охотничьего пса, настигающего добычу, она навряд ли смогла бы, но остановить обязана: дом ее хоть и находился в конце улицы, считай, на окраине, а все ж избы соседей стояли неподалеку, и громкий лай Мака мог разбудить уже легших спать односельчан. А рассказывать, по какой причине она так поздно возвращалась из леса, тем более со стороны капища, Мила не горела желанием. После ухода Никифорова ей иногда с трудом удавалось выбраться ночью в лес за травами. Первым же возмущался Юра, которому они были нужны не меньше. Но озлобленные на нежданного в этих местах Полоза люди за бурю, устроенную им, и то, что тот по праву своему забрал Виктора, совершенно не слышали доводов Милы и только лелеяли обиду на древнее могущественное существо. А тот всего лишь указал им на их место. Люди перестали верить старым традициям и обрядам, все почитали за шутку или веселье, если предание не сулило плохого. А если сулило, то нехотя исполняли должное, не больше. Лишь боги еще внушали им страх и трепет, и сила их не ставилась под сомнение. Обленились, расслабились, оставили прошлое позади. А меж тем волхвам и ведунам это ой как опасно. Да и травникам тоже следовало благодарить Леших не раз в год, а по каждому заходу в лес по требованию. А Юрка возгордился слишком, и сейчас, получив по носу совершенно заслуженно, обиделся и бдел теперь сверх всякой меры. В общем, оправдываться перед односельчанами не входило в планы Милы, а следовательно остановить разошедшегося на ночь глядя Мака требовалось в кратчайшие сроки. Покуда он не перебудил половину деревни. — Мак, Мак, стой! — раздраженным шепотом звала его девушка, несшаяся за ним следом. — Стой, кому говорят, псина ты неразумная! А тот и не слышал будто, только уши зря мотались по ветру от быстрого бега. Громкий заливистый лай оглашал окрестности, пока они пересекали поляну, отделявшую их дома от приступов леса. Мила, следовавшая за ним, уже успела запыхаться, горло жгло от недостатка воздуха, и иногда кололо в боку — несмотря на тренировки в детстве и юношестве, она давно уже вела оседлый образ жизни и обучалась совершенно иным искусствам нежели бег да охота. Тем более угнаться за выученным специально для Вити псом — та еще задачка. Не разбирая дороги девушка бежала на голос Мака, все еще пытаясь по пути воззвать к его благоразумию и командам: — Мак, стой. Ко мне! Ко мне, кому говорю! — чертыхаясь, запыхавшаяся Мила грозно окликала пса, но не громче его самого. Только она не заметила, что лай Мака давно перестал быть грозным и совершенно не срывался на рычание, и выражал пес радость. Он даже действительно стал тише, когда остановился, не добегая пару саженей до домов, в окнах которых вспыхнул трепетный огонек лучины. И когда девушка, чьи глаза застилал пот и съехавший на лоб платок, споткнулась о вертевшегося на месте Мака, чьи-то сильные знакомые руки подхватили ее, помогая избежать падения. Мила недоуменно хлопнула глазами, задрала платок повыше, рукавом стирая пот, и подняла взгляд. — Витя?! — охнула недоуменно, широко распахнув глаза. В сумерках сложно разглядеть лицо, но внутренняя ее уверенность, серебристая коса, блестевшая в свете первых звезд и последних лучей солнца, сильные руки и, наконец, радостный Мак, наворачивающий вокруг них круги — все это однозначно говорило о том, что перед ней стоит всамделишный Никифоров. — Здравствуй, Мила, — тихо проговорил он, улыбаясь краешком губ. Голос его казался усталым, а внутренне душевное состояние — разбитым. — Ох, Витя, — встрепенулась девушка, будто очнувшись ото сна. — Ну и наделал Мак шума, сейчас сюда первые любопытные сбегутся, а как весть о тебе пройдет, там и… — Юра с Яковом появятся, — закончил за нее Виктор. — А они последние, кого я хотел бы здесь встретить. Мила кивнула, принимая его правоту и желание, которое было близко с ее собственным. Не для того она тратила столько сил и просила весточки у богини, чтобы возвратившегося Виктора тут же заперли в подвале. Уж сколько бытовало разговоров на эту тему у глупых мужчин. И пусть неожиданно появление охотника здесь, а все ж расспрашивать его она будет после. Пока… — Беги ко мне домой, чай, здесь не далеко. Только Маку накажи, чтобы со мной остался. Не поверят, да отругают еще, что по лесу в одиночку шастаю, — а потом, вздохнув, девушка с грустной улыбкой погладила пса по макушке. — Что же ты шуму столько поднял, дружочек? Мак только вилял хвостом радостно, довольно жмурился, ластясь к женской руке и прижимаясь боком к ногам хозяина. Запах того он чуял каждый день в лесу, но сколько бы не шел по следу, а все не мог найти Виктора. Близко, и в то же время далеко. Псу до разборок людей и дела никакого нет, однако понимание ситуации для него было недоступно. Вот и искал безнадежно, скучал и грустил. А едва только учуял запах рядом, так и понесся по нему мигом. Сердце собачье переполнялось радостью от скорого обретения хозяина, и легкость, наполнявшая его естество, вырывалась во внешний мир довольным лаем. Его совершенно не заботило в те минуты, что он мог привлечь внимание или разбудить кого. Впрочем, его не заботило это и сейчас, когда в жизни все встало на свои места. Виктор присел на одно колено, обнял старого друга, потрепав великана по ушам. Мак дышал громко, высунув язык из пасти. Иногда облизывал нос, но после вновь сопел, виляя хвостом в пыли проторенной тропинки. Охотник улыбнулся на искренние эмоции пса, но потом сделался серьезным и строго наказал, глядя в глаза: — Будь умницей, Мак. Охраняй Милу и проводи ее до дома. Я буду ждать вас там. И ради Велеса, друг, будь тише. И, потрепав напоследок пса, Виктор поспешил скрыться в сгущающихся сумерках. Только луна да звезды освещали теперь путь. Но вот от главной улицы послышался шорох, шепот, зажглись не только лучины, но и толстые головешки, которыми мужчины освещали пространство меж собой. Заслышав в вечерней тиши лай Мака сородичи его, домашние да охотничьи псы, подхватили чужую радость и подняли в конце концов все селение. Дети любопытно сверкали глазами с печек, замужние бабы, укутавшись в платки и шали поверх ночных сорочек, выглядывали из окон да дверей, а мужчины их, обрядившись в первое попавшееся, лежавшее подле, выскочили на главную улицу. При себе они имели и оружие, мало ли тать какой вздумал явиться по их души. И теперь успокаивать их разгоряченные страхом, недовольством и гневом сердца придется Миле. Вздохнув, девушка покачала головой, поправила подол юбки, что забрала высоко в порыве бега, убрала за платок растрепавшиеся пряди волос. Выдохнув резко, она улыбнулась тепло да с корзинкой, где по низу лежал горшочек меда, а сверху его прикрывали ночные травы, встретила Якова с подошедшими мужиками. — Мила! — грозно окликнул ее тот. — Как это понимать? — О чем ты? — невинно отозвалась девушка, гладя кончиками пальцев свободной руки макушку плюхнувшегося на зад Мака. — Это! — яростно воскликнул мужчина, потрясая руками в воздухе. — Ты в лес зачем поперлась, дурында?! Мало нам этого малохольного Никифорова, и ты туда же. Мила поморщилась недовольно, глядя поверх голов. Снова весь разговор сводится к сбежавшему «позорно» Виктору. Меж тем о необходимости ведающей ходить к своей покровительнице на капище все будто позабыли. И что ей и Юре, травнику, в лес за травами ходить надо — тоже. И потому прищурилась гневливо, уперев руку в бок. Пес возле ее ноги до того сидевший безмятежно, часто дышавший, вывалив из пасти язык, подобрался и, закрыв пасть, сверкал в темноте своими глазами-драгоценностями. — Не перегибай палку, Яков. То был выбор Вити, и я устала вам говорить не только об этом, но и о том, что это именно вы спровоцировали Владыку. А тот вас наказал за дерзость и правильно сделал! — А ну цы-ы-ыц! — перебил ее мужчина, грозно хмуря брови. Позади него тоже послышались чужие возгласы, грубые голоса деревенских. Едва они зазвучали в сумерках, Мак, и без того сидевший настороже, вздыбил шерсть на загривке, поднялся, невольно закрывая ноги девушки собой. И настрой его не отличался дружелюбием. Приказ «охранять» он всегда выполнял безукоризненно. — И правда, девка, совсем нашего голову не слушаешь! Раз сказал в лес не шастать, так и нечего по темноте шляться, народ будить! — Мила, что ты как маленькая? Будто дите неразумное! Даже доча моя да сын по ночам дома сидят, а уж им-то, молодым, ох как гулять хочется. Но зря они это. Девушка уже вошла в раж. И не потому, что отвлекала на себя все внимание, позволяя Никифорову уйти незаметно, а потому, что недовольство, давно клокотавшее в ней, охватило ее всю и вырвалось на свободу. Сверкая глазами в темноте точно ведьма, девушка склонилась ниже, занимая устойчивую позицию. Отступать она не собиралась. — Не цыцкай мне тут, Яков! Не цыцкай! Устроил тут не пойми что, все селение перевел на осадное положение. Не войти, не выйти. А меж тем травы собирать кто будет? Отвары делать да мази на зиму заготавливать? Яков смотрел хмуро, но молчал. Иногда тревога за Никифорова затмевала его разум, и он действительно перегибал планку. Однако совсем уж волю не губил. Не зверствовал слишком. Да и за травами ходить не запрещал! Потворствовал даже, в сопровождении пары молодцов отпускал. И чтобы возвратились до заката. И будто читая эти мысли в глазах Якова, Мила махнула на него рукой и обратилась к его подпевалам. — Да и вы тоже хороши, люди милые! Совсем из ума выжили. Напридумывали бреда всякого. А жену твою кто зимою выхаживать будет, а, Фрол? Коленки разбитые детям твоим мазать чем, Сеня? И, главное, этот малахольный туда же, — махнула она рукой в сторону стоявшего за спиной дядьки Юрки. — А ведь травник, должен понимать! Мужики пристыжено притихли. Окромя травника, что сейчас со своим гостем степным возится, и Милы с ее наставницей нет никого, кто травами ведает, да ворожбу и хворь отпугивает. А болезни, как назло, к зиме ближе расходятся все сильнее и пуще, словно вихрь черный. И за семьи, родных своих все боятся, как нормальные люди, и потому слова поперек девушке больше не скажут. Несдержанный и еще слишком юный, чтобы воспринимать правду как должное, Плисецкий насупился обиженно, но тут же яростно вскинулся, собираясь ответить тирадой не меньше. Но будто чуя его порыв, дядька отставил руку в сторону, призывая к молчанию. Сжав кулаки, Юрка только смотрел хмуро исподлобья, громко сопя. Мила качнула головой и не сказала больше ни слова. — И что же ты тогда никого не предупредила, что ушла? — спросил Яков, глядя из-под бровей. — А что, мне о каждом своем походе в лес сообщать? — ехидно поинтересовалась девушка. — Знаю я вас, еще соглядатаев пошлете следом, они мне все растения затопчут. Да и Мак у меня в охранниках ходит. Да даже если и не за травами ходила, а на капище, что мне сделаешь? Запрешь? Яков от слов ее весь подобрался, набрал в грудь воздуха, покраснел от натуги. Только утихший гнев обуревал его, глаза метали молнии подобно Перуну. Тихо зароптали позади него односельчане, только Мила смотрела прямо, печально улыбаясь. — Так не хуже меня знаешь, что ведающей никакие запреты не указ. Под богами мы ходим, пред ними и отчитываемся, волю их передаем. Так суждено было, Яков, ничего не поделаешь, — и, нагнувшись, ухватилась пальцами за шерсть Мака. Добавила тихо, — коли мне не веришь, то спроси у Лилии. Обогнув толпу, девушка неспешно направилась домой. Ее стройная фигурка, освещенная луной, вызывала желание охранять и оберегать от нечисти всякой да грязи людской. Вот только сколько силы в том теле хранилось, сколько мощи и стержня, что не всякий парень осмеливался ей что-либо запретить. Сжав кулаки до побелевших костяшек, мужчина все же решился и крикнул ей вслед: — Из дому больше не шагу, Мила! А будешь строптивиться — запру! Девушка замерла от неожиданности. Обернулась резко на пятках, вспыхнув румянцем, и громко, яростно прокричала: — Не указ ты мне, Яков, не указ! Надо будет — убегу! И, отвернувшись, побежала в сторону дома. Мужчина, глядя ей вслед, только вздохнул печально. Плечи его поникли, воздух весь будто изошел на нет, глаза утратили огонек жизни. Не потому он грозится запереть строптивицу, что жизни она ему не дает и не слушается, авторитет подрывает. А потому, что переживает за Милу пуще нее самой, будто дочь она его родная. И оболтуса этого, Никифорова, надо будет — тоже запрет. Только домой живым бы вернулся да поскорее. А коли окажется, что ошибка его все же, то трусом на старости лет не станет, и ошибку эту свою признает. Правда, пока Яков совсем не видел, в чем не прав и чем действа его вредят. Вздохнув, он покачал устало головой и посоветовал всем расходиться. Время позднее. На тяжелую голову и тяжелое сердце проблемы не решают. А вот завтра поутру к Миле надо будет наведаться. Да прощения попросить. Негоже с ведающей ссориться. Мила торопливо шагала к дому, не разбирая дороги, прижав одну руку к груди, второй вцепившись в корзинку. Внутри нее клокотала злоба и обида, распирая жгучим комом грудную клетку. Ноги от усталости казались ватными, но она шла, срываясь на бег, спотыкаясь, мотая головой, яростно на себя ворча. Платок сбился, заскользил по волосам вниз, а непослушные пряди будто того и ждали. Они лезли в лицо, застилая обзор, лезли в глаза, лезли в рот. Девушка раздраженно фыркала и отплевывалась от волос, но все так же бежала, скрывшись за ближайшим домом от взглядов народа. Неясная тень выскочила из-за угла, расставив руки в стороны. Мила испуганно шуганулась от неожиданности. Но Мак рядом вел себя спокойно, а тень приняла очертания поджидающего ее Виктора. Он ловко подхватил у нее корзинку и тепло приобнял одной рукой за плечи. — Набросились на тебя воронами, да? — насмешливо поинтересовался мужчина, хмыкнув на ухо. — И не говори, — фыркнула под нос девушка. Но выдохнула с облегчением, прикрывая глаза. Страх медленно отпускал ее, уходя горячей волной в ноги, в землю, оставляя после себя легкую усталость. Не столько разговора она боялась, это так, пустяки, а сколько того, что найдут и разоблачат возвратившегося Виктора. И все усилия ее пойдут прахом. Ее смелость, когда она день за днем пробиралась по темноте с капища до дома. Ее сила, ушедшая на призыв богини вновь и вновь. Ее терпение, ведь своенравная грозная Морана, обиженная чем-то и жутко недовольная, откликнулась ведающей далеко не с первого раза. — А ведь они не знают, сколько всего ты сделала для них. Для меня, — с грустью проговорил Виктор, погладив девушку по плечу. — Спасибо. — Не говори глупостей, — дернула плечом Мила, не стараясь, впрочем, вырваться из объятий. — Ты бы сделал все тоже самое. — Ну не то же, — хмыкнул Виктор. — Все же призывать Морану не в моих силах. Но ты права, сделал. Он улыбнулся, погладил вновь по плечу и выпустил девушку из объятий. Мила нашла в темноте его лицо и прищурилась, вглядываясь. Лунный свет обошел их стороной, а потому разглядеть то, что почудилось ей, девушка была не в силах. Но прищура своего не оставила, ехидно поглядывая на мужчину и качая головой. — Приютишь меня на ночь? — беззаботно спросил Никифоров, безмятежно улыбнувшись. — А что с вами сделаешь? — хмыкнула она, поправив платок. Виляющему от радости Маку досталась невинная ласка — Мила потрепала его меж ушей. — Ночуйте, все равно тебе пока опасно показываться нашим на глаза. А завтра поглядим. Чует мое сердце, Яков просто так не отвяжется, придет завтра. Там и поговорим. Виктор кивнул и махнул рукой вперед, пропуская ведающую вперед. Та улыбнулась и легкой походкой направилась домой, уставшая, но довольная собой и результатами своего труда. Едва Мила перестала на него смотреть, как по лицу мужчины тут же пробежала тень. Глаза потухли, исчезла улыбка. Он потрепал ласково крутящегося у ног Мака и печально вздохнул. Грубая шерсть на загривке, влажный прохладный кожаный нос, что норовит уткнуться в ладонь. Преданный, верный друг. Даром что разговаривать не умеет. А Полоз… Никифоров криво ухмыльнулся. А что Полоз? Ожившая сказка, воплощенная в юном душою, пугливом, трепетном Владыке. Он то краснел и отводил взгляд, то раздраженно шипел, а после замолкал и хмуро смотрел исподлобья, скрывшись в темном углу своей пещеры. И умение говорить совершенно не помогло. Что толку, если его выгнали из Лесу без объяснений? Лишь раз он дал волю чувствам, поддавшись моменту. Скопление ярких точек-светил, похожих на реку, тишина леса и плотный, вязкий покров теплой ночи, укрывшей плечи, породили внутри него забитую наглухо тоску по дому. И под давлением откровения Леса Виктор сам раскрылся навстречу Юри. Но только разозлил его. И все же? Почему Полоз его прогнал? Не меньшая тоска и боль раздирали его сердце клещами, когда он уходил из Леса. Мужчина то и дело оборачивался, чувствуя чей-то взгляд, направленный ему между лопаток, но сколько бы не вглядывался в чащу, меж стволов никто так и не мелькнул. И эти клещи, раскаленные докрасна, теперь сжимали его сердце. Никифоров качнул головой, улыбаясь невесело, иронично, смеясь над самим собой. И как только Змей умудрился пробраться в сердце? Не понравиться, нет, а именно пролезть меж ребер, стукнувшись холодной чешуйчатой головой в глупый орган, что бьется чаще при взгляде на уснувшего Юри. А тот в ответ только трогательно свивает кольца и ласково улыбается, стоит только укрыть его курткой по утренней росе. Этот образ, это видение… Одинокое загадочное существо, легенда, миф. Полоз вызывал искреннее любопытство и интерес. А еще сочувствие, переходящее в жалость. Виктор, завороженный блеском чешуи, тихим шипением в человеческой речи потянулся к нему, как тянется всякий неразумный ребенок к чему-то интересному. К той же лягушке. И с головой окунулся в головокружительный танец жизни, не только там, в лесу, в лучах лунного света, но и при свете солнца в родной деревне. Отдался на волю судьбы, следуя велениям своего сердца, захотевшего чудес, свободы и возможности стереть печаль из карих глаз с узким зрачком. А что сейчас? А сейчас его прогнали, так и не объяснившись. И сердце тянет, тянет. Сжимает пресловутыми раскаленными докрасна клещами на вдохе и протыкает иглами на выдохе от мыслей, крутящихся в голове вокруг Юри. И на душе погано. Виктор снова коснулся холки идущего рядом Мака. Тот поднял морду, завилял живее хвостом, и все его существо радовалось возвращению хозяина. Он даже подпрыгнул на передних лапах, словно собираясь поставить их на бедро мужчины. Но тот погрозил пальцем, и пес только тихо тявкнул от переполнявшей его радости. Впереди Мила открыла калитку и придержала ее, впуская гостей. После затворила, накинув крючок. Гостей это не отпугнет, но хотя бы покажет, что ведающая занята и лучше ее не беспокоить. Потому окинув напоследок пустынную улицу внимательным взглядом, Мила зашла в дом и зажгла лучину от еле тлеющих в печке углей. В неровном свете тусклого пламени они уселись друг напротив друга за столом. Девушка дотошно вглядывалась в черты лица давнего друга. Несмотря на все старания Никифорова, Милу ему не провести, а потому та сразу заметила и скрытую боль, и спрятанную печаль, и осунувшийся внешний вид. — Голодный? — наконец спросила она. — Нет, — ответил сразу Витя. А потом нахмурился. — Нет, скорее просто есть не хочется. — Бывает, — кивнула Мила понятливо, но все же налила студеного молока из крынки и подала мужчине краюху хлеба. — Но перекусить все же стоит. Хоть немного. Нечего разговоры вести на голодный желудок. Баньку тебе топить поздно, завтра попаришься. Спать бы тебя уложить, да больно интересно мне, что приключилось с тобой, друг мой ситный? Сам на себя не похож. Виктор улыбнулся солнечно, ярко, но сердце у девушки вдруг сжалось. От этой улыбки веяло печальной обреченностью, последним вздохом, прощальным обещанием. И вслед за этим вся фигура мужчины словно ушла в сумрак, хотя лучина все так же ярко освещала его лицо и бросала яркие, продолговатые тени на стены. Охотник будто слился с этой темнотой, и взгляд его потух, как и потух огонь в душе. Уж как не ведающей чувствовать такие вещи. И эта пугающая улыбка смотрелась дико и странно на лице молодого мужчины с неожиданно мертвыми глазами. — Что мне тебе рассказывать, Мил? И так завтра начинать с начала, когда придет Яков да Юрка. Что попусту языком трепать? — добродушно спросил Никифоров, улыбаясь шире, прикрывая глаза. Девушка не поленилась, приподнялась со скамейки, перегнулась через стол и ласково так, совсем легонечко отвесила мужчине подзатыльник. А после села обратно, невозмутимо сложив руки перед собой, пока покачнувшийся Виктор восстанавливал равновесие. — Это еще зачем? — удивленно распахнув очи и потирая голову, поинтересовался тот. — А что б в глаза не врал мне, засранец, — высокомерно фыркнула Мила, вздернув нос. И, наклонившись чуть вперед, проникновенно вгляделась в него. — Уж мне ли не видеть, что душа твоя мечется и волком воет, обливаясь слезами. Ты мне правду расскажи. Ту, что самая потаенная, которую Якову ни в жизнь не поведаешь. Виктор покачал головой, тихо и горько рассмеялся. Облокотился на стол, подпер щеку кулаком. И посмотрел в ответ серьезно, собранно, так, как обычно смотрел на мир, на лес, будучи на охоте. Мила улыбнулась: Никифоров редко позволял себе глядеть так в обычной жизни, вечно ускользал от серьезных тем с легкой улыбкой и веселой шуткой. А сейчас вон как весь подобрался. Ишь как его пробрало в лесу. — Правду тебе рассказать? — прищурился охотник. — Да там и рассказывать нечего. Змей этот — самое одинокое на свете существо, несмотря на всю силу ему дозволенную. Не знаю уж, как он в наших краях оказался, да только сердце змеево до сих пор кровоточит, пока он притворяется, что все в порядке. — Очень на тебя похоже, — едко хмыкнула девушка. Мужчина улыбнулся уголком губ и кивнул согласно. — Да, возможно. Только никто кроме тебя и не догадается об этом. А ты знаешь лишь потому, что тебе положено души как книгу колдовскую читать. Он юн. Юн, одинок и неопытен. Его боль и тоску ложками есть можно, ведрами пить и захлебнуться, до того много ее. Никифоров вздохнул и прервался. Взгляд его затуманился воспоминаниями. Мила терпеливо ждала, не прерывая его молчания ни словом, ни делом. Редко когда представал пред людьми тот Виктор, которого она сейчас видела. Серьезный, жесткий, порой жестокий. Но верный и надежный. Преданный. Готовый отдать жизнь за друга. Этот Виктор не шел ни в какое сравнение с той его маской простодушного дурака, что постоянно скрывала его лицо и душу от всех в деревне. Только Лесу, Миле и тем немногим, наделенным силами, доступно зрелище Никифорова без маски. Свободного Никифорова. За окном сгущались тени. Тянуло прохладой по ногам, и Мила беззастенчиво закинула ноги на лавку, спрятав голые ступни в подоле юбки. Усталость и сон обнимали ее за плечи, но девушка не собиралась уходить спать покуда не выслушает мужчину. Это необходимо не только ему, но и ей. Затихли звуки на улице, угомонились псы и их хозяева. Разошлись по домам и, наверное, уже видели сны. Под столом неожиданностью прозвучал тихий храп Мака. Довольный жизнью и возвращением Виктора пес развалился вольготно, раскинув лапы. Его возни никто и не заметил за разговорами, а меж тем Мак, устроившись в ногах хозяина довольно быстро уснул. Мила тепло улыбнулась ему, но трогать не стала. Пусть себе спит. Никифоров задумчиво отломил кусок от хлеба, закинул его в рот и запил молоком. Блаженство промелькнуло на его лице, пока он активно пережевывал пищу. Еще кусок, еще, и тот ломоть, что предложила ему Мила быстро закончился. Мужчина допил последний глоток молока, вытер рукавом рот. И резко, без предисловия, продолжил, будто это не он замолк на долгое время: — Он истинный Змей. В сердце мне пробрался, знаешь? Пробрался и уютно устроился. Я хочу защищать его как никого прежде. Оберегать. Любить. Хоть это и странно. И может — страшно даже. Но все же. Это мое желание, никем не навязанное. Быть может боги и вмешались в наши судьбы, но только для того, чтобы свести вместе два одиночества. Виктор вновь замолчал, крутя в руках пустую глиняную кружку. Мила все так же молчала, но смотрела пристально. Сумрак еще цепко держал фигуру мужчины в своих лапах, и сердце ее сжималось легонько от страха. — Мы — спасение друг друга, что удивительно. А он прогнал меня. Себя побоялся, а меня прогнал, — тут мужчина хмыкнул и покачал головой. Резко встал, пугая задремавшего Мака и замершую напротив девушку. — На этом все. Пойдем спать, разговор завтра выдастся не из легких. И вышел из-за стола. Скинул сапоги у большого платяного сундука, кинул на крышку дерюжку, да завалился спать, отвернувшись лицом к стене. Ведающая на такое ребячество только головой покачала. Как только в избе погас огонек лучины и затихли последние шаги Милы, послышался твердый голос Никифорова: — Я вернусь. Чего бы мне этого не стоило.***
Солнце веселилось, играясь в листьях деревьев. Лучи так и мелькали то там, то тут, и в шорохе крон слышался будто задорный детский смех. Трава мягко приминалась под ногами, чуть хрустели сучья, но в целом лес жил своей жизнью, яркой, насыщенной. Но это был не тот Лес. Никифорова не пустили в самое сокровенное место. Он позаимствовал у Милы свежего хлеба, еще теплого, пахнущего печкой. Взял зерна немного и леденцов травяных с медом для подношения Лешику. Юному Хозяину Леса будет приятно полакомиться такими дарами. Виктор так и представлял эту довольную моську и ярко-красный гриб на макушке Минами. Давняя традиция превратилась в трудовую повинность, унылую и обременительную. Поэтому и дары не отличались многообразием и богатством. Но для Никифорова теперь все иначе. Едва в голове проносился образ вековых деревьев, как тут же всплывали в памяти бездонные, грустные глаза Юри и смеющееся лицо Минами. Однако тот его не пустил на тайные тропы, не проводил к Полозу, как просил об этом мужчина. Даже не показался перед ним, как бы не кричал и не звал Виктор. Мак, довольный тем, что может быть рядом с хозяином, носился вокруг, развивая уши по ветру. А мужчина хмуро вглядывался в безмолвную к его просьбам чащу. Тяжело вздохнув и коснувшись на прощание шершавого ствола дерева, Виктор ушел и сейчас возвращался домой. Точнее не домой, а к Миле. У себя ему делать нечего, да и припасов готовых нет. К тому же в пустом доме его охватит прежнее одиночество и тоска. Впрочем, — мужчина невесело хмыкнул и потрепал трусящего рядом пса по макушке, — он ошибается. Прежнее томление, неведомая тоска и влечение его души куда-то, к кому-то не сравнится с тем, что накроет его с головой сейчас. Виктора угнетала его жизнь в деревне, угнетали люди, как бы тепло и приветливо они к нему не относились. От этого, к слову, становилось еще более тошно. Он любил родных и близких, имел кучу друзей, а душа томилась в этой клетке, задыхалась и все рвалась, рвалась куда-то. И не куда-то вовсе, а в лес. Душа мужчины пела, когда он бродил меж деревьев, выслеживал следы животных, вдыхал полной грудью ароматы влажного после дождя леса. Не раз и не два в голове у Никифорова появлялась мысль заделаться отшельником или хотя бы поселиться в темной чаще. Там он сам себе казался свободным. А дома, в четырех стенах, он тосковал и выл от одиночества. И тут такой подарок. И даже не ясно, для кого больше. Для Полоза или для его Невесты. Наедине с этим древним, но таким юным душой существом Виктору было легко. Было свободно. Сбывалась его мечта о жизни в лесу. Даже не так. Он жил в Лесу. Великом, могучем, старом. Где каждый росток дышал силой, где воздух пронзало светом. Никифоров как никогда чувствовал себя дома. На своем месте. Подле Полоза. Несмотря на всю странность, он грустил по оставленным в деревне людям. И по Маку тоже. Но грустил лишь потому, что не успел попрощаться толком, ушел, оставляя за собой невыполненные обещания и посеянные невзначай обиды. Грустил, что не сможет более поговорить по душам с Милой, подтрунить над Юркой или повздорить с Яковом. Что имеем не храним, а потерявши плачем, так? Но что делать ему? Тому, чьи сердце и душа разрываются между близкими и той единственной необходимой свободой? Тому, кого пленили темные печальные глаза? Как же все сложно и запутанно. Пару дней назад он и мечтать не мог, что сможет вновь увидеться с родными. Мужчина смирился, что будет жить рядом, близко, но они останутся для него недосягаемыми. Но не жалел. Ведь взамен подле Виктора находился Змей, тягучий, переменчивый. И робкий, и сильный. И смелый, и сломленный. Разный. Всегда разный. А сейчас все снова повернулось кверху ногами. Ситуация оборотилась, повернулась, изменилась. Теперь недосягаем Юри, а вот родственнички так и жаждут пообщаться. И как разобраться во всем этом, расставить все по местам, да так, чтобы никто не остался в обиде — не ясно. Если только… Да нет, глупость. Не бывать такому. Не в этой жизни. Не для Виктора такие подарки судьбы. Мак закружился вокруг мужчины, заглядывая преданно в глаза. Охотник тепло улыбнулся ему. За размышлениями он и не заметил, как вышел из чащи. Вдалеке уже виднелась изба ведающей. Ему оставалось только пересечь пролесок да небольшую поляну, и приветливое крыльцо распахнется ему навстречу. Однако зоркий глаз заметил, как со стороны селений к калитке подходили темные фигуры. Никифоров прищурился, приседая. Та низкая и плотно сбитая наверняка Яков. А та худощавая, да с вихрами в разные стороны — Юрка. Виктор вздохнул, качая головой. Вот и гости пожаловали. Пора и ответ держать. — Ну, Мак? — хмыкнул мужчина, приобнимая пса. — Как думаешь, прорвемся? Мак глядел темными изумрудами, дышал, вывалив язык из пасти и, казалось, улыбался. Что душе ему надобно? Да немного, побегать вволю, наестся от пуза, да спать завалиться. И чтобы хозяин был рядом. Сердце пса тоже тосковать умеет. А тоска — в вой выливаться. И что спрашивал его Никифоров ему и дела нет. Потому он радостно тявкнул и широко лизнул влажным языком мужскую, гладко выбритую сегодня щеку. — Это было лишнее, — рассмеялся Виктор, поднимаясь с колена. Положив руку на загривок друга, он уверенно ступил из тени молодых деревьев. — Пошли отвоевывать наше право быть невестами одного Полоза. А потом уже с ним самим разбираться будем. Ничего, никуда он от нас не денется. Разговор уже был слышен на подходах к дому ведающей. Звонкий голос Юры и глухой — Якова. Виктор замедлил шаг, взялся за холку идущего безмятежно пса и пригнулся. Подкрадываясь будто к добыче на охоте, мужчина приблизился к стене. Касаясь спиной обтесанных бревен, он вдохнул аромат смолы, что еще не изошел из срубленного дерева, и весь обратился в слух. Голоса зазвучали отчетливее, различимы стали слова, и Виктору этого вполне хватало для начала. Надо же иметь доводы в свою пользу? — Мил, прости дураков за вчерашнее, — неспешно повинился Яков. Видимо приветствие, Никифоров успел пропустить. — Уж дураков ли? — ехидно отозвалась девушка. — Не ты ли установил здесь такие порядки? Не первый раз не пущаешь из дому, да караулишь всюду. Или ты извиниться пришел и соглядатаев все же навязать после вчерашнего? Рать мне дашь в охранение? Княжескую, причем. — Не передергивай, — взвился мужчина. — Не передергивай, млада еще! Это он зря, — фыркнул под нос сидящий под окном Никифоров. Может, Мила и довела дядьку сама, однако она терпеть не может, когда к ней так обращаются. Раздражается мигом, свергают глаза гневом, а рука так и тянется за ухватом. Что-то внезапно грохнуло, отчего Виктор втянул голову в плечи от неожиданности. Но он остался незамеченным, так что выдохнул тихо, да прижался теснее к бревенчатой стене, успокаивая сердце. Поведя плечами, сбросил внезапную дрожь. — Извини, погорячился, — более мягким тоном продолжил Яков. — Но сама пойми: чудище это Виктора утащило, что мне прикажешь делать? На мне ответственность за всех вас, за каждого. А вдруг и тебя умыкнут? Как нам в селении без ведьмы своей? — Лилия еще жива, — тихо отозвалась Мила, видимо успокоившись. — Наберет еще учениц, девчонок способных у нас полно. Да и толку от ведьмы, если сила ее — лес, а руки ее — травы, до которых ты добраться не даешь. Да и кто меня тронет-то? Я в лесу чай за свою сойду. Я и подношения всегда честь по чести оставляю. — Но Виктора же уволок этот гад ползучий! — вступил в диалог Юрка. Сам предмет их разговора, не гад ползучий, а схоронившийся под окном мужчина лишь качнул головой. Никогда толком не видевший Полоза, никогда по душам с ним не говоривший, а видевший только в минуты справедливого гнева Плисецкий составил поспешное и совсем неправильное мнение о Юри. Тот хоть и правда ползает по земле, но душой красив не меньше, чем телом. Несправедливы они к Полозу, ох не справедливы. Сами ту ситуацию некрасивую подстроили, твердолобостью своей гнев Владыки вызвали и все скидывают на него, а не на себя. И ведь будто заворожил кто их, все твердят о своем и других совсем не слушают. — Во-первых, не уволок, не мешок морковки авось, — послышался размеренный голос Милы. — Виктор сам пошел с ним, по своей воле. Цыц! — резко оборвала чьи-то — Юркины небось — возражения. — По своей. Никто его ночью в лес не тянул. Сам пошел прогуляться, вот и наткнулся там на Владыку. — Так Виктор у нас мужик. Ну на кой ляд Змею этому мужик? Ладно бабу там, девицу-красавицу, но мужика-то?! — недовольно проговорил Яков. — Только Полозу ведомо зачем, — равнодушно ответила девушка. — И это, к слову, во-вторых. Я не раз и не два говорила вам, что зазря вы пренебрегаете древними традициями да обрядами. Устала повторять охотникам, чтобы брали подношения Лешему, рыбакам — Водяному, землепашцам — Полевику. Язык весь обтрепался, а вам хоть бы хны! А Владыка поди более сильный и могущественный по сравнению с этой нечистью. Вы мало того, что уважения ему никакого не оказали, так супротив его воли пошли. Воли бога на земле, считай! — Будет тебе, Мила, — проворчал дядька. — Преувеличиваешь небось, дабы нас запугать! — Ой, да пожалуйста! — обиженно воскликнула ведающая. — Живите, как хотите, скатертью дорожка! Только ни ко мне, ни к Лилии потом не подходите, чтобы мы нечисть задобрили. Ни одна ведьма не пойдет на это, так и знайте! И к капищу не пойдем, пред богами позориться, что ставленников их, али подручных прислужников не уважаем! Громко хлопнуло по дереву, а после послышался звук катящейся посуды. Никифоров покачал головой. Права Мила. Ох права. Да только не слушает ее никто. И не слышит. Охотник и сам замечал за собой, что пропускает порой слова подруги мимо ушей, но все ж гостинцы мелкие берет с собою в лес и оставляет у корней дерева. Немногие друзья следовали его примеру. Виктор вздохнул, потрепал по ушам блаженно развалившегося рядом Мака и тихо двинулся в сторону крыльца дома. Пока они не попереубивали друг друга, стоит вмешаться. Но сделать это естественно и непринужденно, будто это не он только что подслушивал. Подозрительно молчал Плисецкий. Взрывной характер травника не оставлял надежд на спокойное течение разговора, нет-нет, да вспылит он, вспыхнет как огонек. Но сегодня только одной фразой обошелся. Отчасти Виктор чувствовал, что причина всего недовольства Полозом — это внутренняя обида юноши, обещания которому мужчина порой забывал выполнить. Потому и поклялся себе, раз выпала возможность вернуться домой, исполнить каждое или хотя бы прощение вымолить. Но после — воротиться к Юри. Там его душа отныне, возле хвоста змеева. — Но все же, — тихо продолжил Яков, вздохнув горько. — Виктор — мужчина. А Полоз всегда девиц себе требовал. — Какой Полоз, такая и Невеста, — пробурчала под нос Мила, но так громко, что даже крадущийся Никифоров ее услышал. Мужчина поперхнулся и с трудом сглотнул, глухо ударив себя по грудине. Ну Милка, ну я тебе! До ведающей тоже видимо дошло, что она ляпнула что-то не то, а потому прокашлявшись, она продолжила: — Владыка в нашем лесу, спешу тебе напомнить, уж много лет никого к себе не требовал и не забирал, хотя мог бы. И силу свою впредь до того момента никак не показывал. Лес все так же плодоносил и кормил нас, хотя мы благодарили в ответ не так уж и часто и ревностно. Так что прекратите очернять Полоза. Нет зла в нем. К вам намеренного. А что прогневали — сами виноваты, я уже говорила. — Но. Он. Забрал. Виктора! — вновь влез Плисецкий и стукнул, видимо, по столу кулаком. — Виктор не овца на веревочке, не уведешь его так просто. Устала уж вам это повторять, — резко отозвалась Мила. — И вы, кстати, ничем не лучше Владыки! Заперли в подвале, словно порося молочного, на ярмарку заготовленного. — Но мы ж добра ему желаем! — И что? Сделал ты добро, Юра? Очень добро было с вашей стороны огреть его сзади оглоблей, соврав о здоровье Якова. Очень добро было запирать его чулане для буйных. А сколько добра вы причинили всем деревенским, когда поднялся ветер и разметал все по дворам. — Ветер Полоз этот проклятущий поднял! — окрысился Плисецкий мигом. — А напомни мне, о невинная душа, с чего бы Владыке было гневаться? Не ты ли там с Яковом на границе стояли? И чай, небось с плюшками пили, а не грязью поливали, да? — разошлась под конец не на шутку Мила. — Устала я вам, твердолобым повторять, что вы одни во всем виноваты. Мусолить из раза в раз одно и тоже. Толку-то? Переливаю из пустого в порожнее. На мгновение все стихло. Виктору из-за дверного косяка было не видно, что творится в горнице. Мак топтался рядом, изредка мотая ушами, отмахиваясь от надоедливых мух. Грустно улыбнувшись псу, мужчина тихо отряхнул штаны и одернул рубаху, приводя себя в порядок. И уж сделал было шаг, как следующие слова дядьки ненадолго его затормозили. — Но ведь он мужчина, Мила. Вот зачем Змеям девицы нужны? Знамо дело, зачем, снасильничать да ребенка заделать. А Виктор что? Ребенка от этого обормота даже я дождаться не в силах, никакая девица в подоле внука мне не принесла. Полоз уж и подавно не дождется. И что же ему, подстилкой змеевой быть? Мужеложцем? Уж сколько пересудов пойдет. Да и Виктору поди не по нутру такое. Никифоров ждать более не стал. Благодарствуем, наслушались всякого. В груди отчего-то поднялась волна гнева, и тепло его разлилось по рукам и пальцам, насытив каждую клеточку тела. Широко шагая и намеренно топая, Виктор пересек сени и остановился в дверях горницы. Сидевшая до того Мила подскочила на ноги и довольно кивнула, приглашая к столу. Выражение ее лица менялось от «наконец вернулся» и до «чего так долго». В общем, натуру женскую охотнику никогда не разгадать. Да и некогда ему особо, ему бы разобраться с Полозом, что спрятался от него не хуже иглы в стоге сена. Сидящие к входу спиной гости ведающей при звуке шагов обернулись и теперь глядели на вошедшего, широко раскрыв рты. Дядька с последней их встречи осунулся, схуднул чутка, под глазами залегли тени. Плисецкий сверкал стыдливым румянцем, потому что Мила в который раз отчитала его как мальчишку. Насупившись и глядя хмуро, он обернулся, но так и замер, распахнув глаза. Увидеть Никифорова прямо сейчас они были не готовы. — Так значит, тебя, Яков, в первую очередь интересует, буду ли я подстилкой и мужеложцем, и что люди скажут. И лишь в последнюю очередь — ловко мне будет али неловко, — Виктор не спрашивал, он утверждал, смотря на близких сверху вниз. Раздражение в груди никак не унималось, и мужчина то сжимал кулаки, то разжимал. — И беды, конечно, принес Владыка, существо само по себе кроткое, неприхотливое и скромное, а не то, что вы вознеслись до небес и плевать хотели на все традиции и обряды. Боги еще не подвинулись, чтобы вам местечко уступить, а? — Не богохульствуй, — ткнула его в плечо Мила, раздраженно цокнув языком. Он намеренно давил на больное. Желание уязвить, уколоть так и жгло горло, слова сами рвались наружу. Мужчина обошел стол и занял место напротив родственников. Яков уже успел взять себя в руки и смотрел недовольно из-под бровей, поджав губы. Юрка рот закрыл, но теперь надулся как самовар и покраснел от едва сдерживаемых слов возмущения. — Так значит, Полоз отпустил тебя? — повторил манеру охотника Яков. — Не отпустил, — качнул головой Никифоров. — Позволил ненадолго вернуться и выполнить прошлые обещания. Для него они стоят дорого, особенно чужие. А вот твои слова, дядь, стоят чего-то? Сам же говорил, мой выбор — мне решать. Уйти разрешил, отпустил с чистой совестью. А потом запер. Выходит, грош цена словам твоим. Яков прищурился, сморщил нос раздосадовано и отвел взгляд. Ради свободы и счастья близких он готов был соврать, лишь бы на пользу пошло. Но, кажется, Виктор уже достаточно вырос, чтобы считаться с его мнением. Видимо, пора признать его равным себе. Вырос мальчик, вырос. — Покончив с делами, я вернусь в лес. К Юри, — веско сказал Никифоров. — Да неужто кто тебя туда… — сверкнул глазами травник, подавшись вперед, но его перебили. — Твоего мнения я не спрашивал. Как пришел, так и уйду. Хочешь еще раз ощутить на себе гнев бога? — прищурившись, мужчина пристально вгляделся в Плисецкого. Тот фыркнул надменно, задрав нос, и отвел взгляд в сторону. Но только знающие его люди могли заметить и закушенную от обиды губу, и блеснувшие влагой глаза, которая, впрочем, тут же исчезла. Пусть сейчас Виктор принесет больше боли, чем позволит новой беде разразиться. — На каких же правах ты вернешься? — Яков хмуро пронзил взглядом Никифорова. — Ну на Змейник ушел ты, Невестой Полоза сделался, а дальше что? Раз вернулся, так значит не Невеста ты боле. Стало быть, не нужен ты больше змею, без надобности. Следующей весной другая Невеста будет, ради чего тебе возвращаться? Только богов дразнить. А обещание нечисти давать дело глупое было, однако на то она и нечисть, чтобы ответ пред ней не держать. Виктор буквально спиной ощутил, как вспыхнула позади Мила. Как злость ее, ведающую, окутала, да холодом по ногам потянуло. И хотя слова дядьки слаще меда лились, да не в охотника уши. Потому, тронув девушку за подол, он сжал ее ладонь своей, успокаивая безмолвно. Зря дядька так разговор повел. Повод вернуться у стал еще более основательный и веский. — Зря ты так, дядь, сам знаешь, что зря. Только ошибся ты. Пусть не Невеста я, а вернуться могу и должен. — С какой это радости? — вновь встрял Юрка. — Так традиции, — сделав донельзя раскаянное лицо, Виктор развел руками и обратился к Якову. — Раз жених украл невесту, из-под носу вашего увел, так значит и свадебка сыгралась! И мужчина, довольный собой, лукаво подмигнул родичу. В избе сразу тихо стало. Даже шум за окном будто поутих, словно слова Никифорова по всему селению разлетелись. Яков же уставился на охотника огромными глазами, приоткрыв рот от шока. Весть сия всего его сковала, да к месту прижала, мешком пыльным по голове ударив. Да и сидящий подле него Юрка застыл в немом изумлении. Уж на что сложно удивить эту колючего парня, вечно ворчливого и недовольного, но и он оказался поражен не меньше дядьки. Первой за плечом охнула, а потом и прыснула от смеха Мила. Уж силилась сдержаться, да тот все рвался наружу. Так и не справившись с ним, девушка заливисто расхохоталась, взмахнув платком. Под столом встрепенулся пес, подняв лобастую голову и сонно гавкнув. Отвыкший видеть радость в глазах девичьих, не слыхавший давно смеха ведающей Мак поднял голову, оглядываясь. Виктор улыбнулся другу, коснувшись его кончиками пальцев. Псу долго разъяснять не надо. Хозяин рядом, звучит заливистый смех, почему бы и не присоединиться. Потому, неспешно выбравшись изо стола, тот стряхнул сонливость и принялся виться вокруг девушки, виляя хвостом и радостно прыгая. Мила же не могла никак успокоиться. Она подвывала тихо от смеха, согнувшись пополам, отмахиваясь от лезущего языком в лицо пса. Пыталась что-то сказать, но выходили только громкие стенания. Виктор тоже хмыкнул, дернув уголком рта, и придержал мигом разошедшегося Мака за загривок. — Ну ты даешь, Никифоров! Не Невеста он! Свадьба у него была! — девушка с трудом разогнулась и присела на сундук у печки. — Ой, не могу! А какая, какая свадьба-то была, ух! Тут уж очнулся и Яков, и Плисецкий. И если первый лишь только помрачнел сильнее, сдвинув брови к переносице и устремив взгляд внутрь себя, то паренек аж заискрился от злости. Щеки налились румянцем, глаза засверкали гневно, и весь о подобрался, напрягся и даже привстал над скамьей! — Ты что лепечешь, окаянный! Какая свадьба, балбес? Виктор улыбнулся ехидно. Он и сам быть может об обряде об этом не вспомнил, но по пути из леса наткнулся на миловавшуюся тайком парочке. Свадьбы у них привыкли отмечать с размахом, честь по чести, с игрищами, смотринами, рукобитием, обручением. Родственники многих женихов и невест давно сговорились обо всем, да и молодые были друг другу милы и любы, а потому не противились. А тут вдруг — и парочка в подлеске шушукается. И разговоры-то какие ведет, разговоры! Вовремя же они на пути охотника повстречались. Важным этот довод был и для дядьки с Юрой, и для Полоза, бросать которого Виктор не собирался. — Тихоматная, — мрачно сказал Яков. — Когда жених крадет невесту. И становится мужем ее перед богами. Обычно это случается, когда родня одной или двух сторон против. Девушка же обязана… — Добровольно уйти с женихом, тайно сговорившись с ним заранее, — кивнул Никифоров. — А как вы помните, ушел я за Полозом по своей воле. И Велес нам был свидетелем. А потому, Яков, к Юри я вернусь. И власти надо мной не имеете потому как… — Потому как за жену в ответе ее муж, — закончила за него Мила, уже пришедшая в себя и обмахивающаяся платочком. И снова в избе наступила тишина. Яков глядел в глаза Виктора, будто спрашивая его молчаливо, уверен ли тот в своем выборе. Но мужчина только улыбнулся грустно. Для себя он решил все еще в ночь Змейника. И даже не тогда, когда впервые увидел полные одиночества провалы глаз, а когда переступил порог своего дома и направился в лес. Рядом пыхтел недовольно травник. Кусал нервно губы, досадливо морщился, сдувая лезущую в глаза прядь. Он ерзал на месте, не в силах совладать с раздирающими его чувствами и с лезущими наружу резкими словами. Но молчал, поскольку сделать ничего с этим не мог. Хотя строптивая душа требовала встать, наорать и что-нибудь опрокинуть. Он мог бы. Но дядька рядом молчал. Наконец тот грузно поднялся. Поправил кепку на лысеющий затылок и грустно улыбнулся. — Ты прав. Твоя жизнь, Вить. Но это не значит, что мы откажемся от тебя. Тебя всегда будут ждать дома, — вздохнув тяжко, он повернулся к выходу. — Пойдем, Юра. У нас еще дело есть. Когда Яков, пропустив вперед не прекращающего бухтеть травника, остановился в дверном проеме, Никифоров подорвался с места. — Дядь! — он замедлил шаг, становясь напротив Якова. Замер на мгновение, а потом, положа руку на перекрестное плечо мужчины, Виктор проникновенно заглянул в глаза и выдохнул. — Спасибо. — Мы же семья. Будь счастлив, мальчик мой, — тот потрепал в ответ по предплечью. — Если что… — Если что, мы этого змея трижды в бараний рог скрутим, яд сцедим и клыки вырвем, — пробурчал Юрка, сложив руки на груди. Травнику тут же достался слаженный подзатыльник. Плисецкий ойкнул, зыркнул зло и широким шагом убрался с крыльца ведающей, гордо задрав нос. Оба мужчины негромко рассмеялись, перекинувшись понимающими взглядами. И как в старые времена Яков с легким сердцем ушел вслед за травником. Виктор же еще долго провожал их, стоя на пороге, пока их спины не скрылись за ближайшим домом. Он скучал по ним. Правда, больше тревожился и тяготился от враждебности и неприятия выбранного им пути. Сердце болело и ныло, когда Никифоров слышал зов Мака. Рвалось обратно проведать их. Однако оставлять Юри он был не намерен. Теперь же после непростого, даже тяжелого для всех разговора, полного и обид, и злости, мужчина наконец чувствовал умиротворение и спокойствие на душе. Виктор устало прислонился к деревянному косяку и тоскливо посмотрел в молодой пролесок. Осталось самое сложное — вернуться.