***
— Милый… Где ты? Иди ко мне, любовь моя. Почему же ты не спешишь утонуть в моих объятиях? Голос шелестит со всех темных углов. Он возноситься высокими нотами, истерит, визжит и плачет. Она печальна и одинока А он сидит в кресле и вжимается в его спинку. Безумия отступает и становится понятно что это все тлен, а он не может прекратить гореть в страхе и одиночестве. Ему уже более 500 лет и этот голос единственный что осталось в напоминание о ней. Необщего дитя, не памятных платков. Он один, с чередой детей. Не её, но одной крови с ним. Они такие же безумцы, умирают глупо, убегая с криками радости в объятия смерти. Он дышит глубоко, стеклянным тухлым взглядом смотря в потолок Уставший человек. Мужчина без прошлого и будущего… Возможно, где то в глубине души он и знал другие эмоции. Помнил сны о прекрасном, и сон его был лишен всякой тревоги и страха. Возможно, когда и у него была весна и кто-то звал его по давно забытому им же имени. Кто-то обнимал его и не отпускал, когда он вновь и вновь опускал свои руки. А сейчас этого нет. Нет любви, нет света, нет мира и памяти имен. В его душе лишь пустота, рядом последний Ксандр, что презрительно тянет ухмылки, уходя от него. И голос, потусторонний голос, уже давно вызывающий лишь ужас, вместо всепоглощающей любви. — Уймись, умоляю, оставь меня в покое! Ты не она! Ее тело давно предано земле и забыть, ее душа уже давно оттолкнулась из этого мира! Угомонись. Хриплый голос под конец ставший шипением вырывается из его рта. Он сух, и скрипит так, что кажется будто деревяшка внезапно обрела рот и все пытается что-то проговорить, да только вот кара, вольготно чувствует себя и лишь утолщается препятствуя этому. — Да ты никак безумен, милый. Укройся же рядом со мной, тебе станет спокойнее Голос звенит уже совсем рядом, мужчине видятся длинные и мертвецки холодные пальцы, что лишь на пару сантиметров не касаются его шеи. Дрожь сковала его сильнее, и воздуха стало не хватать все больше. Так было всегда, когда он чувствовал ее рядом. Трусливая душа уступала место безумию все сильнее.***
Август презрительно кривил губы, насмешливо скалился в невнятные бормотания наемника, и крепче сжимал руки в кулаки, подавляя желание схватить за шею столь наглого человека. Который не гнушался ничего, кроме может… а впрочем Август был не уверен и в этом. Нити ведущие к началу вновь оказались ошибочны. Это были не враги семьи и никто иной из многих других недругов, что они успели нажить за время своих жизней. Это были новые и неизвестные ранее сущности, которые шли по их слабостям. Август уже сам невыносимо устал мотаться по всем временным линиям в которых была его сестра. Еще живая и светящаяся своим светом, чья смерть оказалась той самой неприятной загадкой, тайна которая все не хотела поддаваться раскрытию. Единственной зацепкой, выясненной за весь этот срок, были руки. Длинные словно ветви старого дерева и такие же скрюченные, они вновь и вновь тянулись за рыжими волосами и толкали, с размаху и диким смехом в обрыв. Как после он отряхнулся от прядей волос, уже безжизненно потускневших и скрылся улетая следом в тот самый обрыв. На том месте после не оказалось никого. Но это все же был фрагмент. Один из немногих, который так и не может сложиться в полотно, а лишь тянется, словно нуга, растягивая и впутывая все больше вероятностей. Августу порой казалось что вот оно уже рядом, но каждый раз он выходил на непонятные связи. На личностей далеких от идеала человечности, но не один из них даже каплей не оказывался виновен в смерти его сестры. Он вновь впился в глаза наемника, что бешено закрутились, и отступил, не найдя там ничего примечательного. Уставши прикрыв, красные от недосыпа глаза, Август медленно растворялся в тени, анализируя все то что уже успел узнать и перепроверить по надцать раз на дню. Все было как всегда. Все так же как и на протяжении многих лет, даже слова и те, практически не менялись. Та ссора сестер привела лишь младшую в негодование и слезы, но спустя время после этого инцидента Агрионома прогуливалась в пустынных коридорах замка. Живая и не иллюзия, она лишь исчезала в анфиладах комнат. Ее силуэт был виден и в библиотеке, в своих комнатах и вновь исчезал в огромных садовых лабиринтах. Когда и как она могла оказаться на обрыве одна, не понимал не он, не Макария с которой он изредка делился мыслями по этому поводу. Родители может быть и поняли бы что за этим скрывалась, но они так же утопали в своем горе после похорон и старались ограничивать старших в передвижениях. Они казались вновь вернулись в тот период, который был в далёком детстве. То нельзя, это нельзя, туда не ходи, больше не было слышно даже переговоров придворных. Дворец вымер, погрузившись в траур, который все продолжался. Никто не снимал черные занавески, вход в детские комнаты детей, что Аид, что Персефона закрыли на семь замков и сами пропадали там сутками. Боги медленно, но верно погружались в свои воспоминания, в то счастливое время детства. Там где их семья еще была полной. Макария, же периодически навещала родителей. Была навещена защитными заклинаниями, ласково обнята и сбегающая под покровом ночи в свой замок. Август же полностью переехал в свой, забрав все более-менее личные вещи из покоев. Хотя ощущал он себя будто бежит от опасности и все-таки забивается в все более защищенные места. Паранойя, только утихшая после совершеннолетия, орала, надрываясь на одной ноте и он сам чувствовал этого некто, который дышал уже за его затылком. В кошмарах уже преследовавших его наяву он видит тени и скрюченные, по мертвецки бледные пальцы цепко цепляющиеся за его шею. Август сам перестал спать, уходя из спальни на рассвете. Жизнь кипящая в его собственном доме заставляла внутри дрожать от ужаса в его душе. Он боялся, что этот ужас повторится вновь, но он уже будет стоять на погребение Вернанди в которой в унисон с ней билась жизнь. Это все заставляло его трусливо бежать в разные миры и лишь ночами, когда измученная от беспокойства богиня уже спала, касаться ее оголенной кожи, которая казалась ему обжигающей и чувствовать как крохотная искра, осторожно протягивает к нему свои лучи. Он лежал в темноте спальни и чувствовал спокойствие от того что это все будет сохранено, даже если он не сумеет увидеть плод. Изредка к нему приходили письма. От старых друзей и знакомых. Ему писали о будущем, куда разбежался их выпуск, насколько громко идет война в другом, ином от этого, мире. Август часто усмехался, наблюдая как сводка маглокровных волшебников редеет. Нет от смертей, нет… От переездов, от вступления в брак, или же жизни в не волшебной части страны. Душу ему ранили и другие сводки. Сводки о здоровье Данте, что начал истончаться и напоминать лишь отдаленно того юного и несколько циничного юношу, которого он увидел при своем поступлении. Но пока, его жизнь все еще билась в теле и он был способен улыбаться, так же как и много лет назад. С друзьями всегда расставаться будет больно. Август с трудом вынырнул из водоворота своих мыслей и улыбнулся Персефоне, которая обеспокоенно трясла его за плечо. Возможно когда-нибудь он и услышит иное из ее уст, чем обеспокоенное щебетание. Оглянувшись назад, он почувствовал как Вернанди крепко сжала его руку и уткнулась холодным носом в его спину.