Время

Август никогда не был наивным, жизнь в тех условиях в которых он рос рано заставляя взрослеть, да и другие факторы которые сыграли решающие роли в его жизни, увы, но не подразумевали наивность как таковую. Да, и казалось ему парой, что это не его жизнь. Не его способности, мечты и реальность. Он должен был быть где-то там, в том волшебном мире, который медленно, но верно катится по линии гражданской войны. Но. удивительно, он никогда не жалел что стал другим. Не он ведет других в бой, не он теряет части себя, переступая через принципы во спасение других... Да и имя Гарри, отдает горечью на языке стоит ему заметить лишь отблески того прошлого и будущего что не состоялись. Возможно, где то в глубине души ему и жаль. .

***

Персефону нельзя было назвать идеалом матери или жены. Она удушающее любила своих детей, кидалась от ненависти до любви в объятиях мужа, не принимала важных решений и все скиталась как и в юности по полям, радуя мать. И сейчас, столкнувшись с потерей ребенка, она рухнула вниз под заботы. Отдалившийся сын, у которого появилась своя семья. Дочь, что пустилась в скитание. Муж, столь ненавистно-любимый закрытый в кабинете. Она поняла что все таки совершала ошибки, которых и не осознавала раньше. Прикрыв глаза Персефона сжала в руках тонкую пеленку. Открытый сундук был доверху наполненный детской одеждой, пеленками и длинными отрезками серебряной ткани. На резьбе было одно лишь слово "Агрианома" - Все так и сидишь? - в темноте голос Аида прозвучал слишком ясно, - Не думаешь, что стоит отпустить ситуацию? Легко сжав ее плечо, он улыбнулся. Наклонил голову вперёд и прижал чуть ближе к себе. Уткнувшись в жесткий камзол Персефона промолчала. - Ты не думаешь, что возможно, это была наша ошибка? Ребенок погиб точно не по своей вине. Я видел кровь на затылке. Аид перебирал волосы жены. Немного пропуская их сквозь пальцы, он говорил, а у Персефоны каждый удар сердца отдавал болью. Такой как будто сердце медленно покрывается трещинами и вот-вот лопнет. - Почему ты ее принял, как своего ребенка? Ты же знал что она не твоя дочь по крови? Персефона знала что плод ее измены заставлял мужа измученно улыбаться каждый раз как он видел их дочь. Ей казалось этим он напоминал Геру, которая несмотря на свои угрозы, злость и разочарование в муже продолжала его любить. Лично Персефона не хотела чтобы о ее маленьких шалостях на Олимпе кто либо узнал из посторонних. Все же ночи там были действительно очень холодные и смурные, а она так уставала от детей. Что Макария, что Август были беспокойными детьми которых в основном воспитывал Аид, забыв о ней. Ночи в их постели были так одиноки, что ей приходилось вставать с кровати и идти на поиски мужа в детские или его кабинет. Иногда ей казалось что мужу хватает редких моментов их единения - Потому что я люблю тебя. Простые слова уже не вызывали доверия. Они ранили более чем точно в сердце. Они пронзали душу, заставляя захлёбывается в горе сильнее. Персефона провалилась в беспросветную тьму окончательно. Теряла все то что было все еще ее. Принуждало терзаться и ломаться сильнее. Надломленная она боялась треснуть как хрусталь. Увидеть свои кошмары и сны наяву. Они порою заставляли ее молится. Молиться свету и тьме, молится себе, кричать в пустоту об отчаяние постигшем ее. Давно уже ночи превратились в угли. Они полыхали огнем из крови. Ночами мертвые губы Августа шептали ей о любви и тоске. Макария цеплялась из под камней длинными мёртвыми руками, умоляла остаться с ней. Аид же во снах был редко. Он сидел за столом, спиной к ней. О чем-то говорил, пока кровь текла из его тела. Из раны напротив сердца, из ушей, носа, рта и глаз. Череп с насквозь пробитыми костями зиял чернотой. - Разве этого было бы достаточно? Голос сильнее дрожал и хрипел. Ей казалось что голос ее пропадает навсегда. Она онемеет от горя. Пуститься в бега, как когда-то ее мать искала ее, так и она будет бежать в сады Элузиамы, искать кончики огненных волос. Она никогда не допускала и мыслей о потери детей, но теперь эти мысли пытали ее все сильнее. Ей казалось что впереди ее ждет Вечность, а оказалось что лишь кошмары и горе. - Дети, какие бы они не были, всегда часть нас. Агрианома была частью тебя, и я любил ее как дочь. Потому что она ей и была. Именно ты покидала детей на полгода, редко беря кого-то на Олимп. Именно ко мне дети часто бежали с кошмарами, заворачиваясь в одеяла и прижимаясь, именно мне приходилось успокаивать их после каждой истерики. Пусть она не была моей крови, но именно я заплетал ее волосы в день Равноденствия и отпускал во владения Посейдона. Пусть не по крови, но она моя, есть и будет. Так же как и Креон, и Макария. Бог смерти усмехнулся. Боль от потери постепенно притуплялось тревогой, которая висела в воздухе. Ему казалось что смерть их младшей дочери была первым звоночком надвигающейся беды. В душе зарождалось ожидание все большей боли. - Ты бьешь словами, как ножами. Обиженно вскинулась Персефона. Он насмехался над ее глупыми вопросами, не считаясь с тем как важно было услышать его ответы ей. - А ты наивна, как дитя. Разве это то что требуется нашей семье сейчас? Всем нам нужна сильная женщина, жена и мать. Жизнь как и Смерть идут рука об руку с начала времен. Мы их хранители, и в наших венах есть эта сущь. Аид стал серьезнее. Надвигающаяся тревога заставляла исследовать каждый дюйм этого злополучного обрыва. Не было непонимания ситуации, что же случилось тогда. Не было даже намека на серьезные мысли, которые могли натолкнуть на то что это была простая случайность. Не могла нимфа разбиться об скалы и не увернутся в воду. Персефону же судорожно вдыхала воздух сквозь стиснутые зубы. Медленно боль возвращалась по капле выжигая себе путь. - Ты сказал что ее убили. Кто? Голос хрипит, мысли путаются от осознания ужасного. Ей казалось малым что умерла она. Сейчас тяжелее всего было понять, что и она могла быть причастна к этому. Аид, усмехнулся и дунул ей в лицо. Он делал это не так часто, этакий ребяческий жест, что сохранился одним из первых в их отношениях - У Богов множество врагов, но думаю мы сможем найти след. Я слышал Креон занимается этим. Думаю нам с тобой пора поговорить с нашими детьми. Персефона, в конце измученная, расплакалась. слезы катились, заставляя обветренную кожу отозваться с болью. Но в глубине всей ее сущности грелась надежда.