Не случится никогда?

— Отя, меня Дима пнул! Возня под столом детских, обутых в мягкие тапочки, ножонок. Привычное дело — вроде, и едят, но балуются. Неутомимые. — Так пни его в ответ, — Иви сидит напротив, подперев голову под подбородок кулаком, глядит любовно на сынишек. Ковыряется в супе ложкой без малейших признаков аппетита, тошнит его уже больше четырех месяцев, и по утрам, и днем, и вообще без перерыва, а к врачу не идет, отмахивается. Похудел килограммов на пять, не меньше, вокруг глаз надежно залегли темные тени. Чего боится? Узнать невероятную правду? Наверно. Твердит — не хочу, и все. А сам, заметно же, постоянно прислушивается к творящимся в организме изменениям, взгляд — внутрь, а по губам иногда проскальзывает робкая, но восхитительно счастливая улыбка. Кстати, по последней его течке все сходится. «Ладно. Буду продолжать делать вид, что я слепой болван, никогда в жизни не видавший беременных», — Саня набросал в остатки рассольника, вкуснейшего, между прочим, наваристого и щедро сдобренного сметаной, хлебного мякиша, размочил и с удовольствием сунул в рот полную ложку получившейся кашицы. — Отя! — Что, Сима? — Дима меня пнул! В косточку! Больно! Альфач отодвинул тарелку и очень строго посмотрел на обоих детей.  — Насколько мне помнится, — высказал он сердитым тоном, давя прорывающийся усталый зевок, — ты начал пинаться первым. Или я ошибся? Опять возня под прикрытием свисающей со столешницы клеенки. Что сейчас? — Отя? — Да, Дима? — Мы уже миримся. Чесслово. Ты будешь ругаться? Значит, гладят друг друга по коленкам. Лучше, чем драться. Ох, мальки совсем, глупые. Пока вырастут да переженятся, родители и поседеют, и облысеют. Сладкие… Но с Иви надо что-то делать. Так нельзя. Беременным же положено анализы разные сдавать, на уровень железа в крови, например. Или Саня путает, ни в химии, ни в медицине, увы, не силен. Не желающий признать подлинной причины поразившего его затянувшегося недомогания омега продолжал мучить суп. Бедному явно кусок в горло не лез. Хоть связывай и тащи к оменологу на плече навроде мешка с картошкой. — Иви? Тебе плохо? Полежишь, и доешь позже? Ваня позволил поднявшемуся с места мужу обнять себя и тоже встал, прижался и потерся щекой о приласкавшую мужскую ладонь, молча жалуясь на самочувствие и ища поддержки. Тяжело ему — работает на полную ставку в своей лаборатории, по дому пашет, на двоих-то детей и супруга, готовит, драит сантехнику, возится со штопкой, со стиркой. Хорошо, есть автоматический пылесос, ползает по полам, влажную уборку проводит, а то совсем бы зашился… И ведь не пускает вместо себя на кухню. Что, Саня простые макароны иногда сварить не может? Или курицу в духовку засунуть? А что столько лет жил один, без омеги, и с голоду не опух, не учитывается? Короче, пора Иви от кастрюль гнать. Самое время, и повод веский имеется. — Иди, ложись, родной, мы с мальчиками помоем посуду, — альфач на мгновение прильнул губами ко лбу любимого страдальца, делясь теплом. Ваня не ответил, вздыхал. Оторвав омегу от себя, Саня развернул его за плечи и шлепком под ягодицы отправил в сторону спальни, на выход. Ваня, вроде, послушался сначала, но приостановился у порога и обернулся. — Иди, кому велено! — Повысил мужчина голос. — Мне на тебя наорать?! А как еще, если Ваня по-другому не понимает? Вот, приходится становиться грозным, домостроевским тираном. Омега кротко взглянул из-под ресниц и исчез. Ура, Господи! Домострой возымел эффект! Ура, ура!!! И «тьфу» одновременно. Приказать бы ему таким же манером топать до врача… — Отя… — Дима и Сима замерли над пустыми тарелками, глазенки у обоих круглые, влажные и испуганные, мордочки бледненькие, но заговорил альфенок, довольно уверенно, на правах старшего. — Папа скоро умрет, да? А почему ты тогда по нему не плачешь, а только рычишь и ругаешься? Приплыли, Саня. Радуйся, твои дети все происходящее в семье истолковали абсолютно неверно. И, похоже, собираются, без шуток, хоронить папу. Зато теперь понятно, куда внезапно пропала черная отина рубашка из шкафа и откуда в мусорном ведре вчера взялись обрезки черной ткани — насмотрелись по телику про похороны мальки, готовятся, повязки нарукавные, траурные, тачают. Ох-ох. Надо срочно переубеждать ребятишек и настраивать на веселый лад. А их папу — Иви, Ваню, Ванятку, Ванечку, Ивана-дурака, бестолочь, мотающую нервы окружающим, безмозглую омежину, сгрести уже в охапку и силой отволочь на УЗИ. Завтра же, прямо с утра. И пускай дрыгает ногами, царапается и верещит: «воруют, убивают, насилуют», имеет право, в конце концов. Прихоти беременных необходимо уважать. Опустившись перед притихшими и в кои-то веки позабывшими про баловство сыночками, мужчина улыбнулся обоим максимально нежно и ободряюще, погладил по торчащим в стороны, расставленным коленкам и сказал, стараясь, чтобы голос звучал уверенно: — Милые вы мои, с чего вы вдруг решили, что наш папа умирает? Он вовсе не умирает, просто прихворнул немножко. Но мы отведем его к доктору в поликлинике, доктор выпишет ему лекарство, и папа быстро-быстро поправится и начнет толстеть вот здесь, — Саня жестом изобразил округлость в районе своего по-альфячьи плоского живота. Мальчишки смотрели с надеждой, верили, размышляли. А потом Сима выдал, не поперхнувшись, и едва не отправил отца неожиданным познанием человеческой природы в глубокую кому: — А, я понял — папа ждет нового ребеночка? Нам в садике рассказывал воспитатель Алекс, откуда дети берутся! Про тошноту тоже рассказывал, и про головокружения! Ой, как здорово! У нас братик будет! — И альфенок радостно захлопал в ладошки и подпрыгнул на табуретке упругой, откормленной попенкой. Воистину, устами младенца только что громко проглоголила истина. Даже пятилетка сделал верные выводы, сложив в уме один плюс один. Лишь Иви отмахивается от очевидного. Упрямец. Силой, силой к оменологу. Выбора нет. Отправить детей в садик, супруга на плечо, и вперед, к анализам. Достало. А сейчас выгулять сыновей на свежем воздухе, искупать, почитать им вслух после ужина сказку и укладываться по кроваткам. Утром Ваня вставать не хотел и уперся, завернулся в одеяло наподобие гусеницы. Саня знал — омега полночи провел в туалете над унитазом, поэтому и не выспался, и слаб был, как ребенок. Собрать его, легкотелого, вместе с одеялом и на руках отнести в машину не составило труда. — Куда едем-то? — спросил бедняга, покоряясь судьбе, с сиденья, прикрывая ладонью рот — опять мучился тошнотой. Саня мрачно хлопнул дверцей, отрезая любимого от гомона улицы, и полез за руль. — На сохранение, вестимо, — ответил, немного подумав. — Тебе капельница нужна, срочно, и больница — пока второго моего ребенка не сгубил и сам не помер. Ваня промолчал, но покивал, соглашаясь. Не хотел на тот свет, факт. Признал, подвиг, необходимость врачебного вмешательства. Ну, почему ему обязательно надо довести себя до состояния свободного падения? По-хорошему нельзя? Или так боится обрести нежданное, уже считающееся безнадежным счастье, что готов потерять? Возможно вполне. Ведь и Саня поверил отнюдь не сразу, приглядывался, принюхивался довольно долго. Сначала вообще думал, кусок кретина, из-за изменившегося запаха — у Иви любовник появился, ревновал. Два месяца взяло сообразить… — Мы едем или нет? — Ваня завозился, устраиваясь поудобнее. Альфач вздрогнул, очнулся и потянулся к зажиганию. «Кстати, о детях. Из больницы не забыть набрать Макса или его мужа, и попросить их забрать из сада Диму с Симой. Обязательно, в памяти поставить жирную галочку».