Пари

Началась зима, и Акела промахнулся. А за ним — и все мы. Причём, по-крупному. Почему-то никто, и в особенности Роман, не подумал, что место, вполне пригодное для выступления летом, может перестать быть таковым зимой. Мы на несколько дней уехали на север. Темно. Холодно. На улице, разумеется. А в одном из городов — и в так называемом Ледовом дворце. На улице было -27. В зале — изо рта вырвался парок. Зрители, все поголовно, сидели в шубах, унтах и шапках. Поначалу я никак не мог понять, почему никто не аплодирует. И только потом до меня дошло, что едва слышный, доносящийся из зала, шорох, напоминавший скорее шелест сухих листьев на ветру, и был аплодисментами. Просто зрители хлопали, не снимая варежек. Наше выступление не отменили. Хотя, думаю, следовало бы. Температура в зале оказалась неожиданностью для всех, в том числе и для меня. Где-то за месяц до того я зачем-то зашёл на сайт местного Ледового дворца и очень изумился, обнаружив, что концерты в этом дворце спорта прекращаются ещё в середине предыдущего месяца, и единственный концерт в следующем — наш. Мне следовало бы догадаться, чем всё закончится, и какой будет температура в напоминавшем стеклянную коробку зале, но голову я не включил, а потому мёрз как все. При дыхании изо рта вырвался парок. Вдобавок, от нас, как от лошадей, ещё и валил пар. Почему никто не заболел, и как чудом никто в подобных условиях не получил травму, для меня так и осталось загадкой. Но на выступлении при почти минусовой температуре наши злоключения не закончились. То ли из-за морозов, то ли ещё из-за чего наш рейс отменили. Теоретически можно было вернуться в Питер и на поезде, но тогда пришлось бы отменить выступление в родном городе. В Москву же самолёты почему-то летали исправно. Поэтому нас перерегистрировали на другой рейс, и в Пулково мы приземлились ровно за полтора часа до начала концерта. Потом зрители писали на фан-страничке, что мы выглядели какими-то заморенными и измученными. Посмотрел бы я на них после всех этих пересадок-перелётов! Мозги, видимо, устали у всех, поскольку косяков на этом выступлении оказалось немеряно. Сначала меня бросили не туда. Немного не туда. Правда, меня поймали. Успешно. Но даже на непросвещённый взгляд сделали это косо-криво. Потом один из ребят вышел не в том костюме. Причём, за сценой никто из наших даже не заметил, что надел он не то. Видимо, голова у всех была занята одной лишь мыслью, что ещё чуть-чуть — и нас ждёт недельный отдых. Думаю, из зала всё это выглядело очень странно. На сцене — четверо парней в резиново-кожаных облегающих штанах, босиком и с голыми торсами, и тут из кулис появляются ещё двое: один — такой же, второй — в рубашке, джинсах и кроссовках. Пришлось бедолаге устраивать импровизированный стриптиз, избавляясь от рубашки. Но это было не всё. Одному из «босоногов» особо «повезло»: он попал ногой на остроугольную стразину, отлетевшую от чьего-то костюма. Моря крови не было, но со сцены парень ушёл, хромая, а потом выковыривал эту радость из ступни. Ещё в одном номере уронили бандану. Так она и пролежала, болезная, до начала антракта. А почти в самом конце второго отделения, в номере, где мы, шестеро, изображали кого-то вроде злых санитаров и шпыняли по сцене психа в смирительной рубашке, произошёл казус. Когда «псих» должен был выскользнуть из рубашки и благополучно сбежать от нас за сцену, липучки на рубашке почему-то не разлепились. На репетициях мы рассматривали и такой вариант. В этом случае стоявшим с краю «санитарам» полагалось ухватиться за рубашку и хорошенько дёрнуть. В репетиционном зале всё это проходило на ура. А тут — ничего. Бежавший в сторону кулисы Игорь ожидал, что с него сорвут рубашку, но липучки не расцепились, а дёрнули его, бедолагу, за подол, в результате чего он улетел со сцены носом вперёд, да ещё с завязанными за спиной руками. В паре сантиметров от пола ему удалось как-то извернуться, но приложился он неслабо. На фанатском сайте потом даже поужасались тому, как «что-то бумкнуло» в момент падения Игоря за сценой. Во время финального танца свет прожекторов «поплыл» совсем не в ту сторону, куда требовалось по канве танца. Я так и пробыл до поклона, на котором включили полный свет, неким привидением, передвигавшимся исключительно по неосвещённой части сцены. Под конец выступления мысли, по крайней мере, у меня, были лишь об одном: чтобы этот кошмар закончился, и, желательно, побыстрее. Сам я, вроде, нигде не накосячил, но мне нестерпимо хотелось провалиться сквозь сцену или, что куда лучше, зажмуриться, а потом открыть глаза, перенесясь на пару часов назад, к началу сегодняшнего шоу, а то и вовсе — во вчерашний день, пусть даже в обледенелый дворец спорта. На поклоне мы стояли как истуканы с каменными, ничего не выражающими, лицами. Правда, Игорь, едва скрывшись в кулисе, сорвался в истерический хохот. Я молча обошёл его и направился в гримёрку. Сил ни на что уже не осталось. Когда я вышел из служебного выхода на улицу, то обнаружил, что зима закончилась, и на голову мне льёт дождь. Но мне было всё равно. Я натянул капюшон, и уже не обходя луж, покатил чемодан в сторону стоянки такси. Приехав домой, я, не приподнимая, перекатил чемодан через порог, снял куртку, сунул её затихшей Маше в руки, разулся и, даже не зайдя в ванную, прошёл в комнату, кое-как разделся, плюхнулся на кровать, накрылся одеялом с головой и отвернулся к стене. Я скорее почувствовал, чем услышал появление на пороге недоумевающей Маши. — Обними меня, — сам не знаю, зачем, попросил её я.