Единство. Возмездие. Тишина

**** – Ха-ха… ха-ха-ха! Ненормальный мужик в бежевом костюме и в припорошенных героином очках вдруг заливается смехом, и Шинске всерьёз задумывается, а не надышался ли тот белым порошком? Да и Саката заодно? А может это дал о себе знать удар об ступеньку? Шинске вот тоже сейчас приложился затылком – и на пару мгновение потерял ориентировку на местности. – Ха-ха-ха! – Нам заставить его замолчать, господин? – подходит ближе Каху, пока его брат довязывает последнего поверженного врага.  – Ну-ну, – тут же хмыкает химик, бросая на бойца Такасуги высокомерный взгляд, хотя сам выглядит так, словно за всю жизнь не поднимал ничего тяжелее палочек для еды. – Попробуй. И Каху пробует, даже не дождавшись кивка. Только вот рука его, протянувшаяся к полосатому серому галстуку, ловит лишь воздух, но не потому, что химик проявил чудеса ловкости и увернулся, а потому что сам Каху получил подножку, и словно корова на льду, растянулся на полу.  – А? А виновник его падения вытягивает губы утиным клювом и опускает ещё более озадаченный взгляд уже на свои ноги.  Химик же расплывается в блаженной улыбке: – Прекрасно, просто прекрасно… Вам ведь интересно, что произошло? – и хитро косится на Шинске, будто ведущий какого-то детского шоу, пытающийся вызвать интерес у маленьких зрителей. – Правда, ведь интересно? – Интересно, – буркает Котаро, поднимаясь с колен.  Он было присел около Шинске, но сейчас встал, загораживая его. И если честно, это чертовски мило.  «О чём я думаю, чёрт подери?!» – Ну хорошо, если вы так жаждете узнать, то я, так и быть расскажу, – химик сплетает руки на груди и присаживается на угол стола. Косится на ближайший чемодан из крокодильей кожи, томно вздыхает и поднимает взгляд обратно на Котаро. – Вы знаете, какой самый сильный инстинкт, заставляющий нас бросаться на чью-то защиту? Я вам скажу. Материнский. – Что? Шинске от удивления даже встаёт. Хотя ещё секунду назад собирался милостиво выслушать сумасшедшего учёного сидя. – Не знали? Ну-ну, невежам простительно… однако отрицать то, что матери ради своих детей совершают настоящие подвиги – вы отрицать не можете, так? «Не могу…» Однако вслух Шинске этого не произносит. Многим известно, что он вырос без матери, но мало кто в курсе – почему. Официально она умерла из-за несчастного случая, попав в автокатастрофу… на самом же деле её пытался убить предыдущий глава клана, дед Шинске… За что? За то, что родилась китаянкой, а будущий глава клана не должен был связываться с этой «низшей» расой.  Да, дед был нацистом. По этой же причине он не признавал её первенца, Хаджиме. Но когда тот родился, отец ещё не связал себя с матерью узами брака. На самом деле, он не торопился этого делать и идти против воли деда даже после рождения Шинске… Но дед устал ждать. Дед понял, что его сын просто тянет время, явно не собираясь брать себе никакую другую жену, а всё свободное время проводит у любовницы, а её сестру так и вовсе ввёл в клан. Шинске плохо помнит тот дым и огонь. И как мать выталкивала его из перевёрнутой машины – ему рассказали обо всём по прошествии нескольких лет. Однако одно так и осталось непонятным: как ей хватило сил выбить покарёженную дверь? И почему эти силы кончились, как только трёхлетнего Шинске подхватил прохожий, смело подбежавший к уже горящей и готовой в любой момент взорваться машине? Никто не знает. «Но чёрт подери, причём тут Саката?!» – Ты наверняка сейчас подумал, что это всё чушь, верно? Ведь материнский инстинкт может принадлежать только женщине, правда? – Саката-сан… мы что-то о вас не знаем? – косится Котаро на совсем притихшего виновника суматохи. – А? – вскидывает тот голову, будто только проснувшись. – Что? Женщина? …ты что со мной сделал?! – Нет-нет, – успокаивающе поднимает руку химик, давясь усмешкой. – Просто вся эта теория про «инстинкт» – настоящая чушь. Нет никакого инстинкта, но зато есть гормоны, которые особо интенсивно синтезируются во время и после родов: эстроген, прогестерон, пролактин… если добавить к ним ещё и эндорфинов – получим убойную смесь. И что самое интересное – почти все эти гормоны вырабатываются и мужским организмом. Я несколько лет проводил исследования в поисках способа контроля человеческого поведения, но к сожалению пока не вывел идеальной формулы… однако опытным путём мне всё же удалось создать аппарат, особенно сильно действующий на… хи-хи, представителей сексуальных меньшинств.  Почему-то после услышанного Шинске первым делом хватает Котаро за плечо, но тот оглядывается вполне нормально, да и до этого он даже не пытался заступиться за учёного…так в чём дело? Почему наркотик повлиял только на Сакату?  Неужели… неужели Котаро на самом деле не гей? И почему Шинске вдруг стало так жарко? – Почему ты? – неожиданно подаёт голос Саката. – Почему я… именно тебя? – Ну… когда у вас, Саката-сан, начал в бешеных количествах вырабатываться эстроген и эндорфин, я был ближе всего… и теперь эта нежная привязанность надёжно закрепилась только на мне. Но знаете что? Даже когда действие наркотика сойдёт на нет, эффект останется. И это на самом деле очень любопытно! Ведь после родов уровень гормонов, вызывающих материнские чувства, постепенно снижается, однако к этому времени у самок уже складывается связь с детёнышами. Представляете, даже крысы, подсаженные на кокаин, если им давался выбор: пообщаться с крысятами или побежать в туннель с дозой, выбирали своих деток! Разве не умилительно? – Очень, – хрипло соглашается Саката. – А с ним что? – О, почувствовали? – широко раскрывает глаза за прямоугольными линзами химик. – Хе-хе… И Шинске кажется, что он уже знает, почему этот урод веселится. Всё дело в том, что он тоже уже «почувствовал». – Что? – оглядывается Котаро, видя направленные на себя взгляды. И хватается за руку, куда получил инъекцию. – Что?! Шинске сжимает пальцы, всё ещё держащие Котаро за плечо. Ему трудно дышать. Всё тело горит. И похоже, что не только у него, потому что близнецы как-то странно напряглись, и их взгляды, направленные на Котаро, горят вожделением. – Убойная вещь, не так ли? – снова хмыкает химик. – Кхм, как хорошо, что феромоны, которыми сейчас прямо-таки фонтанирует этот юноша, на меня совершенно не действуют… а на вас, Саката-сан? О, неужели? Такасуги-сан, а вы, наверное, так и вовсе сходите с ума? Ну конечно-конечно, вы ведь уже и без этого были близки… ах, молодёжь… Знаете, я бы с удовольствием остался бы с вами подольше, но раз всё наконец заработало, то настала пора мне откланяться. С этими словами очкарик хватает один из чемоданов, оставшихся на столе, и прогуливающимся шагом направляется к выходу. Ниши и Каху было преграждают ему путь, однако даже без помощи Сакаты химику удаётся пройти мимо них, словно меж двух бетонных столбов. Ведь парни продолжают смотреть на Котаро, тяжело дыша и время от времени облизывая пересохшие губы. Один только Котаро порывается броситься следом – но Шинске вцепляется в него и другой рукой, прижимая к себе: – Не уходи. – О чём вы, господин? …пожалуйста, возьмите себя в руки, Шинске-сама! – Нет… я знаю… всё знаю, но… Стоять очень трудно. Просто не двигаться – кто бы знал, как это мучительно. Потому что хочется рвануть одежду на себе и перед собой, хочется прижаться кожей к коже… и ворваться в тугую плоть. Член пульсирует, отдаваясь болезненными отзвуками в голове. Сердце стучит. В ушах гремит прибой. – Саката-сан, я был бы очень признателен, если бы вы согласились проводить меня из этого места. А потом… да, потом вы сможете вернуться и тоже поучаствовать в оргии… или групповом изнасиловании? Ну это уж как решит этот длинноволосый юноша. Противный оскал под сверкнувшими очками, и вот уже химик тянется к узкому столу у стены, берёт из подставки канцелярские ножницы и наклоняется к ближайшему связанному китайцу. Потом к следующему. И ещё, и ещё… А когда несколько человек оказываются освобождены, просто толкает дверь и выходит в коридор. Саката спокойно направляется за ним следом. Похоже, что его наркотик перебивает действие феромонов… это хорошо: Шинске вряд бы ли смог защитить от него Котаро. Но даже так он не совсем уверен в себе. В горле становится слишком тесно. И всё же у него получается как-то справиться с одеревеневшими мышцами и заставить их делать совсем не то, что тем хочется, а именно –  толкнуть Котаро к стене и встать перед ним. – Простите, господин, – вновь облизнув губы, низким басом медленно проговаривает Каху. Китайцы за его спиной и спиной его брата, уже поднимаются с пола. Их взгляды мало осмысленны. Кто-то трясёт головой, кто-то ослабляет галстук и даже расстёгивает верхние пуговицы на рубашке… даже те, у кого сломаны руки или ноги, кажется, не могут отвести от Котаро взгляд. Словно зомби, нацелившиеся на единственного выжившего человека. – Шинске-сама, успокойтесь. Я вполне способен позаботиться о себе сам. «Позаботиться о себе?» Почему-то вместо того, чтобы подумать о самозащите, Шинске тут же представляет Котаро, ласкающего себя… распалённого, с блестящей от пота кожей и с расширенными от возбуждения зрачками… бесстыдно раскинувшего ноги и будто умоляющего побыстрее себе засадить… – Кхм… И вдруг Каху разворачивается. И отвешивает слишком близко подошедшему китайцу прямой в челюсть. Ниши вздрагивает. С явным трудом опускает взгляд. И тоже вступает в схватку. Этим парням досталось в последней драке, и всё же Саката покалечил китайцев намного сильнее, так что сейчас бой идёт почти что на равных. Только вот когда Котаро выходит из-за Шинске и направляется к ним, Ниши неожиданно выставляет руку с раскрытой ладонь, другой продолжая держать за горло одурманенного китайца, которого как раз собирался ударить. – Прошу… не подходи. – Я… Китаец оловянными глазами смотрит на Котаро и даже не вырывается. Но когда Ниши всё-таки сжимает ладонь в кулак, и тот достигает челюсти пойманного китайца, взгляд этого китайца становится более осознанным – и драка возобновляется с большей живостью. И всё же Шинске кажется, что все её участники двигаются, словно мухи в киселе: медленно, неуверенно, увязая в ставшем слишком густым и раскалённым воздухе. – Чёрт подери. Котаро возвращается и останавливается напротив Шинске: – Что будем делать? Саката-сан… ушёл. «Что делать? Что делать?» – в голове пульсирует. Сейчас Шинске наплевать на Сакату, химика и всех остальных вместе взятых. Уставившись на пульсирующую жилку на шее Котаро, он сжимает зубы и отступает, прижимаясь спиной к стене.  – Ах, прости, – тут же отшатывается Котаро. – Я не подумал. Бросив взгляд на вялую драку, он делает ещё один шаг и ещё, пока не оказывается по другую сторону ярко освещённого подвесными лампами стола, чем-то похожего на хирургический, но с подозрительными пятнами и прожжёнными бороздами – явно от химикатов. Шинске заставляет себя сосредоточиться на них, попытаться представить, как тут стоят разные пробирки и чашки Петри. Но получается не особо успешно. – Очень плохо? – спрашивает Котаро из-за стола. И Шинске понимает, что двинулся за ним следом. Что уже упёрся в стол с этой стороны, словно слепой баран, прущий напролом. – Нет я… С треском распахиваются двери – это китаец, получив пинок в грудь, вылетает в коридор. Следом за ним отправляется ещё один. Прикусив губу, Шинске наблюдает, как его парни постепенно очищают комнату. И даже толстяка-главаря, до которого у химика не дошли руки, чтобы освободить, выставляют из кабинета. А потом Каху кланяется и тоже исчезает за дверьми, которые аккуратно прикрывает за собой. – Чего это они? – странно тихо удивляется Котаро. – Не знаю… Голова Шинске пуста. – Мы ведь не станем этого делать? – Нет, конечно… Улыбка получается вялой. И тогда Котаро опускает взгляд и, обогнув стол, приближается к Шинске. Его пальцы проглаживают отворот кимоно, добираются до пояса и… – Да, это было бы очень безответственно. – Очень, – хрипло соглашается Шинске.  И впивается губами в белую шею.