Непознанный мир (цикл повестей)

      Уинстон открыл глаза.       Бездонное синее небо раскинулось над его головой, а где-то неподалёку раздавалось тонкое лошадиное ржание.       Попытавшись пошевелиться, Уинстон застонал: он почувствовал сильное жжение в груди. По-видимому, оно и заставило его, перед тем как потерять сознание, подумать, что он пронзён пылающим копьём. Но он жив, а значит, эта боль совсем иного рода.       «Джеймс!» - пронеслось у него в голове вместе с мыслью о копье.       Он там, в лесу, может быть, ранен, но наверняка жив. И он ещё так молод, чтобы умереть…       Уинстон привстал на корточки, упираясь руками в землю и превозмогая жгучую боль в груди.       - Моё сердце… - простонал Уинстон, держась за грудь. – Горит… - добавил он. Расстегнув ворот и пуговицы своей ливреи, старик вдруг с ужасом обнаружил, что его клеймо Верности раскалено докрасна, а вместо царственного льва на задних лапах стоит, играя чешуёй, крылатый золотой дракон!       - О Великий Фреммор, - пробормотал лакей, зажав в кулаке свой нагрудный медальон. – Что же всё это значит?       Он не пытался связаться со своим покровителем, - он спрашивал скорее сам себя, нежели Фреммора. И, спрятав медальон, почувствовал, что боль и жжение почти совсем утихли.       Уинстон поднялся, но от слабости почти тут же осел на землю. Поглядев поверх травы, он увидел неподалёку одиноко стоявшую Молнию. Коротким свистом подозвав её к себе, старик вскарабкался в седло и, подняв голову, огляделся.       Он пролежал без сознания всего несколько минут - это Уинстон определил по положению солнца на небе. Значит, есть ещё шанс, что Джеймс жив.       Уинстон не желал верить в противоположное и проклинал себя за то, что решился на столь отчаянный шаг в попытке разыскать Уоллфрида. Он, только он один виновен в том, что Джеймс, возможно, погиб, и погиб из-за него. Ведь это он потащил конюха за собою, приманив и заинтриговав драконом и связанным с ним Уоллфридом, не поразмыслив, сколь опасным может оказаться их путешествие.       Придя в себя уже окончательно, старый слуга принял решение отправиться на поиски Джеймса.       Обратив свой взор в сторону леса, Уинстон увидел, что пожар затих, лишь чёрные клубы дыма поднимались над деревьями. Он пришпорил Молнию и направил её в чащу.       Скача по выжженной земле, слуга вновь и вновь выкрикивал имя Джеймса, но – безрезультатно. И лишь углубившись в выгоревший участок в том месте, где на них начали падать смертоносные копья, Уинстон с уже почти потерянной надеждой (он думал, что Джеймс запросто мог сгореть дотла в таком пекле и превратиться в пепел, который теперь топчет копытами Молния), напрягая связки, крикнул ещё несколько раз, но ответом ему по-прежнему была тишина.       Уинстон спрыгнул с лошади и подошёл к обгоревшим стволам, вокруг которых лежали голые, почерневшие после пожара ветки. Обойдя стволы, старый слуга огляделся вокруг и прислушался к мертвенной тишине, собираясь было, сокрушённый, сесть на кобылу и навсегда уехать отсюда, как вдруг где-то в стороне несколько веток в большом ворохе чуть дёрнулись и громко треснули, ломаясь, и из этой кучи раздался слабый стон.       Уинстон рванулся туда, спотыкаясь, на ходу выкрикивая имя Джеймса, и принялся лихорадочно разгребать ветки, расшвыривая их по сторонам.       В какой-то миг он замер, с ужасом глядя на то, что открылось ему под грудой веток.       На пропитанной кровью земле лежал на спине конюх Джеймс. Он тяжело и скоро дышал, а его одежда, голова и всё тело почернели – то ли от крови, то ли от копоти. А то, что торчало в его груди, и что Уинстон поначалу принял за ствол молодого дерева, когда разгребал ветки, было древком большого копья, которое и сбило, по-видимому, его с лошади, накрепко пригвоздив к земле.       Молодой конюх с трудом повернул к Уинстону потемневшее от копоти лицо, и на мгновение его глаза осветились радостью от встречи с другом, но тут же вновь померкли.       Его ужасный вид заставил Уинстона закричать. И лакей понял, что вряд ли чем-нибудь сможет ему помочь. Тут уже не могла идти речь о спасении его жизни, да если б и могла – проникшая через рану грязь уже заразила организм, к тому же Джеймс потерял много крови, а его огромная рана уже сама по себе говорила о том, что шансы конюха выжить ничтожно малы. Поэтому Уинстону оставалось лишь попрощаться с верным другом. Об этом сказали ему лучше любых слов глаза конюха, который уже не в силах был ничего произнести. Окровавленное копьё, которое, несомненно, прошло насквозь, задев внутренние органы, не могло подарить ему даже пару минут на то, чтобы успеть сказать самые важные слова своему старому другу. И ещё чудо, что в Джеймсе до сих пор теплилась искорка жизни.       Слёзы хлынули из глаз Уинстона. Он упал на колени и рывком обхватил ладонями голову конюха. Джеймс взглянул на него полузакрытыми глазами и попытался улыбнуться, словно хотел сказать, что для него всё уже позади и что он рад этому.       Старый слуга сжал его обгоревшую ладонь в своей жилистой руке, и уронил на неё седую голову.       - О, Джеймс… - всхлипнул он, рыдая, отчего горькие и горячие слёзы его падали одна за другой на ладонь конюха и стекали с неё в чёрную от золы землю. – Прости меня, друг мой милый… Я не должен был рисковать тобой, прости меня, старого дурака, прости… Это я должен был быть на твоём месте, ты ведь ещё слишком молод, чтобы умирать… Великий Фреммор покарает меня и позаботится о тебе… Джеймс… Ты лучше меня во всём, знай это… - Тут Уинстон не выдержал и запричитал: - Прошу тебя, не умирай, Джеймс!..       Он взглянул на умирающего. Конюх из последних сил улыбался ему, подавляя стон, отчего мышцы на его лице судорожно дёргались, а его рука слабо сжала руку Уинстона. Это могло означать только одно: прощение. И прощание.       - Прощай… Уинстон… - выдохнул конюх едва слышно, и, в последний раз судорожно вздохнув, уткнулся носом в землю, а его ладонь, выскользнув из ладони Уинстона, безжизненно упала на землю. Изо рта вытекла тонкая, как нитка, струйка крови.       Уинстон протянул дрожащую руку, проведя ею по каштановым волосам Джеймса, и закрыл ему глаза. Затем, с трудом выдернув копьё, сложил ему руки на груди. Обгоревший медальон Фреммора сверкнул в лучах солнца на почерневшей земле подле тела, и Уинстон, заметив блеск, загрёб его пальцами.       Цепочка медальона была порвана – вероятно, её перебил удар копья. «Великий Фреммор не защитил его, - с горечью подумал Уинстон, - иначе копьё вонзилось бы в медальон. Это спасло бы жизнь Джеймсу. Но он отвернулся от нас…»       Уинстон до боли стиснул медальон в своём кулаке, захлёбываясь слезами отчаяния и бессилия, затем медленно разжал кулак, и, отчистив изображение ногтём от сажи и копоти, всё же скрепя сердце поцеловал его и спрятал в потайном кармане своей ливреи. Медальон погибшего друга будет памятью о нём. Медальон, края которого оплавились и почернели от огня и дыма, будет с ним до конца жизни – так решил для себя старый лакей.       Он забросал ветками тело, обложив его поваленными огнём стволами деревьев. Если он, Уинстон, когда-нибудь вернётся назад в замок, в чём он теперь очень сомневался, то скажет лорду Лайтенвуду, как погиб его конюх. И по реакции лорда можно будет судить, что он за человек. Хотя Уинстон теперь и так знал, что лорд за человек.       Нужно было спешить. Старый лакей, подойдя к Молнии, в последний раз оглянулся на сооружённую им последнюю обитель Джеймса и, проглотив слёзы, вскочил в седло и помчался прочь.       «Я отомщу за тебя, мой верный друг», - думал Уинстон, ударяя Молнию шпорами. Ему необходимо было поторопиться: крылатые машины лорда Лайтенвуда опередили его. Скоро закат, и продолжать путь будет уже невозможно.       Отрешённо глядя вперёд, Уинстон пребывал в тягостных мыслях о погибшем. Да, Джеймс был надоедлив, своенравен, лез не в свои дела, служа в замке, но в отличие от благородного Лайтенвуда, в благородстве которого Уинстон теперь сомневался, умел сохранять справедливость в делах и отношениях с людьми, а также верность и честность. И у него были добрые сердце и душа. И этим он был сильнее и выше не только простолюдинов, но и своего хозяина.       В какой-то степени Уинстон даже завидовал Джеймсу: он сейчас там, на небесах, и совершенно свободен от всех и вся, и, может быть, даже счастлив. Сам себе хозяин. А он, Уинстон, пока что обречён на страдания в этом мире…       Уинстон выехал из леса и помчался по бескрайнему полю, миновав то место, где он потерял сознание от боли в груди. Старик пока не представлял себе, что он станет делать, встретившись с лордом лицом к лицу. Лорд ведь наверняка знает, что они с Джеймсом сбежали, и его непредсказуемый нрав страшил Уинстона. Но больше всего лакей боялся того, что Лайтенвуд разыщет Уоллфрида и двух его спутников с драконом. Тогда он ничем не сможет им помочь, если только не загородит их собою, предложив лорду сначала уничтожить его. Однако Уинстон знал, что даже в этом случае рука Лайтенвуда не дрогнет.       Полю, заросшему высокой травой, не было конца, но Уинстон гнал вперёд Молнию изо всех сил. И спустя полчаса, ощутив в воздухе поначалу какое-то сопротивление, а затем толчок, после которого оно исчезло, а воздух заколыхался и помутнел, но в следующий миг вновь стал прозрачным, потрясённый старик осадил лошадь и замер, не веря своим глазам.       Перед ним простиралось огромное белоснежное озеро. Оно искрилось в лучах солнца и, казалось, ему не было ни конца, ни края. Глядя на это чудо, которое вдруг возникло перед ним посреди бескрайнего поля, Уинстон понял, что достиг Серебряного озера, но тут услышал позади себя высокий старческий голос:       - Я помогу тебе, мой верный вассал.       Уинстон обернулся, и его сердце вновь заколотилось в груди, потому что позади него на белоснежном единороге восседал Первый слуга Фреммор.       - Попались, отступники!       Лорд Лайтенвуд возвышался над своими пленниками, игриво помахивая тростью. В его губах была зажата толстая сигара.       - Я наслышан о ваших делах! – рыкнул он, попыхивая сигарой и всё быстрее вертя тростью, словно готовясь ударить ею. – Дерзкие нарушители моратория, вы будете уничтожены за ослушание властям вместе с этой мерзкой тварью! Я избавлю Англию от угрозы, и сделаю это прямо сейчас! – Тут он вгляделся в лица всех троих, которые неистово мычали и мотали головами, силясь сбросить со ртов тряпки, и с удивлением добавил: - Вас было двое, но вы, видимо, привлекли на свою сторону ещё и третьего!.. – Тут лорд вздрогнул и бешено вскричал: - Что вы сделали с моим слугой Уоллфридом, отвечайте, отродья! ГДЕ ОН?!!       Пленники замычали ещё отчаянней. Лорд сделал знак двум стражам, стоящим за их спинами, развязать им рты, и, как только это было сделано, Мастер взорвался первым:       - Ты, жалкий лордишко, отпусти Смерка и нас, мы вовсе не отступники! Мы не угроза Англии, мы её спасители, а вовсе не враги!       Мастер начал вырываться, но железная хватка стража вернула его к действительности, заставив понять, что их жизни находятся сейчас в руках сумасшедшего аристократа-дракононенавистника. Испытав боль от стиснувших его плечи сильных рук в стальных перчатках, Мастеру пришлось затихнуть.       - Милорд, милорд, господин! – зарыдал Уоллфрид. – Это же я, милорд, я, Уоллфрид Бергмор, ваш дворецкий! Вы… вы не узнаёте меня? – С этими словами он подцепил зубами цепочку медальона Фреммора и вытащил его. – Вот, милорд, смотрите: это мой медальон, помните? Вы же видели его тогда, в святилище. И клеймо Верности – оно тоже подтвердит вам это и скажет, кто я такой… Ах, если бы вы меня развязали, я бы показал его вам… Но я говорю правду, милорд, это я, Уоллфрид, взгляните же на меня! Приглядитесь! Я изменился, очень изменился, но, уверен, вы узнаете меня хотя бы по клейму и медальону. Поверьте же мне, милорд…       Лорд недоумённо взглянул на льющего слёзы молодого человека. Не очень-то поверив его словам и доказательствам, он вдруг что-то очень знакомое уловил в его взгляде. Да, такого же цвета глаза, только ярче, те же длинные волосы, та же ливрея, - правда, измазанная грязью и порванная в нескольких местах, - и даже медальон с хорошо знакомой лорду трещинкой с нижнего края, которая возникла в результате сильного удара, когда Уоллфрид пятнадцать лет назад пытался расколоть им орех для лорда.       Но в остальном…       - Ты… Уоллфрид?.. – немного растерянно произнёс лорд, но спустя мгновение расхохотался. – Очень умно, отступник, но этим ты меня не проведёшь! Ума не приложу, откуда ты знаешь моего дворецкого, но тебе не удастся меня обмануть! Слышите?! – прогремел он, обращаясь ко всем троим. – Не удастся!!!       - Пожалуйста, милорд, - взмолился Уоллфрид. – Отпустите моих товарищей… Отпустите Смерка, нашего дракона. Пожалейте хотя бы его! Я пошёл с ними добровольно, а значит, они не виновны в моём исчезновении, ведь я хотел помочь им вернуть… драконов!..       - ВЕРНУТЬ ДРАКОНОВ??? – в ужасе возопил Лайтенвуд, выронив сигару и подавшись назад.       - Да, и я бы вернулся к вам, милорд, после этого, обязательно бы вернулся! – горячо продолжил несчастный слуга. – Я не хотел покидать наш замок, но я не мог поступить иначе, ведь в том разговоре в святилище Великого Фреммора я понял, что вы, милорд, не любите драконов, и всё размышлял потом, почему. И в конце концов решил, что пора мне…       - ХВАТИТ!!! – заорал лорд так, что стоящие за спинами пленников стражи вздрогнули. – Мне надоело это слушать! Ты! – подскочил он к перепуганному Уоллфриду. – Ты убил его, падаль! – Он с размаху ударил дворецкого по лицу. – Убил, и теперь выдаёшь себя за него, присвоив его медальон и ливрею! Ты выведал у него подробности его жизни перед тем, как убить, чтобы я поверил тому, что ты – Уоллфрид, и тем самым сохранил бы тебе жизнь, не уничтожив вместе с отступниками, так? Но твой план провалился, безмозглый юнец! И ты умрёшь гораздо более мучительной смертью, чем они! Я никому не прощаю ничего и никогда, а убийце Уоллфрида – и подавно!       Он пнул «убийцу» ногою, и тот повалился набок, но стоящий сзади страж тут же поднял его, по-видимому, для того, чтобы лорд смог во второй раз наградить Уоллфрида пинком, что Лайтенвуд и собирался было сделать, но вдруг остановился с занесённой ногой. Видно, что-то в словах или облике Уоллфрида наконец заставило его поверить дворецкому.       - Уоллфрид, - осторожно, как бы ещё не совсем веря, тихо произнёс лорд. – Это действительно ты? – Он поднял за подбородок его опущенную голову, прочитав в глазах дворецкого немой укор за недоверие. Уоллфрид даже не плакал, впервые за всю свою службу у лорда получив от него побои. Можно сказать, что это было для него неожиданностью, поэтому он и не знал, как ему реагировать на всё это – злиться, плакать, или молчать. Но, во всяком случае, укор в его глазах не был сейчас одним из проявлений его характера, поскольку высокомерием он не страдал никогда. Скорее, этим Уоллфрид хотел подтвердить правоту догадки лорда, пусть позднюю, но всё же свершившуюся.       - Да, милорд, - кротко ответил дворецкий, моргнув и чуть улыбнувшись. Укор пропал, и в глазах его появилась так знакомая лорду мягкость.       - Но это не можешь быть ты, - с малой толикой недоверия произнёс лорд, - ведь ты же старик! Тогда откуда же ты мог знать о нашем разговоре с Уоллфридом, - или ты и об этом у него выведал перед тем, как убить?       Видно было, что лорд снова начал сомневаться в собственных догадках, и Уоллфрид поспешил всё ему объяснить.       - Видите ли, милорд, меня сделал молодым Первый слуга Фреммор, - с улыбкой произнёс дворецкий, ласково глядя Лайтенвуду в глаза. – Пожалуйста, поверьте мне.       - Я… верю тебе, Уоллфрид, - спустя минуту мягко отозвался лорд, положив свою руку ему на голову. – Теперь я вижу, что это действительно ты… - Тут он резко отдёрнул руку и с силой стукнул тростью, да так, что она вонзилась в песок на пару сантиметров. – Но как ты мог так грязно со мной поступить?! Ты предал меня, сбежав из замка, и обманул, когда сказал мне, что утопишь отступников в озере вместе с этой тварью!       - Мы не отступники! – грозно выкрикнул Квин, за что получил сильный удар в затылок стальным кулаком солдата.       - Я не предавал вас, милорд, не говорите так! – с мольбою произнёс Уоллфрид.       - Нет, Уоллфрид, ты меня предал! – в голосе лорда не было злости, а была лишь горькая обида за причинённую боль. – Предал и обманул! Я чуть с ума не сошёл, ища тебя по всему замку. Да что там по замку – по всей Англии! И вот тогда, когда я отыскал тебя и увидел, что я обманут… Как же ты мог, Уоллфрид? Нет тебе прощенья за такое!       Несчастный дворецкий в ответ громко зарыдал и, свалившись к ногам лорда, уткнулся носом в землю и запричитал:       - Простите, милорд… Простите меня… Я не хотел уходить, но… не смог… Не смог перебороть свою любовь к дра…       - А любовь ко мне ты смог перебороть? – перебил его лорд, глядя на слугу осуждающим взором. Он знал, что уже окончательно подчинил себе Уоллфрида, заставив его почувствовать раскаяние, и теперь лишь ждал, что тот начнёт молить его о пощаде. А это было для лорда слаще, чем десерт из фруктового мороженого на обед.       - Уоллфрид, не унижайся перед этой скотиной! – громко выкрикнул Квин, тут же опрокинувшись набок от пинка одного из стоявших сзади солдат.       - Ты недостоин больше называться дворецким, Уоллфрид! – загремел Лайтенвуд, резко подняв правую ногу и поставив её на спину Уоллфрида, прижав его к земле так, что тот буквально впечатался в неё. Слуга застонал от боли. – И как бы я тебя ни любил, ты теперь такой же, как они, - лорд оскалил зубы в сторону пленников и ещё сильнее вдавил несчастного Уоллфрида в землю. – Ты теперь пропитан их грязными помыслами, изменник, и прощенья ты от меня не дождёшься, предатель Англии!       Уоллфрид, задыхаясь, захрипел, пытаясь высвободиться из-под ноги лорда, но что он мог, связанный? А Лайтенвуд лишь с наслаждением хохотал, продолжая свою незамысловатую пытку. Квин и Мастер закричали, вырываясь, но ничем не могли помочь и только с ужасом наблюдали за тем, как лорд расправляется со своим преданным слугой.       - Подтащите дракона к обрыву! – между тем велел он тем солдатам, которые обступили сеть с трепыхавшимся Смерком. – Сбросьте его в пропасть, а следом за ним – и этих двоих! – Он указал на Мастера и Квина.       Взявшись за края сети, воины с помощью длинных копий с необычайной лёгкостью подцепили её, выдернув засевшие в землю колья, державшие сеть, и, держась на расстоянии от смертоносных когтей дракона, начали подтаскивать Смерка к обрыву, который находился в нескольких метрах в сторону от Серебряного озера, за которым открывалась узкая расселина, на дне которой была когда-то небольшая река, а из озера с обрыва в эту реку стекал водопад, вот только это было так давно, что никто из живущих ныне не помнил, почему всё это исчезло.       Смерка побуждали идти своим ходом, тыча сзади и с боков копьями. Дракон упирался и ревел, но не мог порвать сеть или разогнать солдат: вездесущие копья действовали на него подобно красным флажкам на волка. А впереди был обрыв…       - СМЕРК, НЕ-Е-ЕТ!!! – завопил Мастер. Квин тоже закричал, но солдаты лорда всё же сделали своё дело. Они довели ревущего в сетях дракона до края обрыва и единым мощным ударом всех копий столкнули его вниз.       - НЕ-Е-ЕТ!!! – в один голос закричали Квин и Мастер, но в этот момент вода в озере всколыхнулась, и огромные волны поднялись до самых небес. Лорд Лайтенвуд и вся его армия бросились врассыпную. Уоллфриду удалось освободиться от верёвок, дотянувшись зубами до одной из них, и, с трудом поднявшись, он бросился к товарищам, надеясь заслонить их собою от гигантских волн.       Но волны не обрушились на них. Они обрушились на обрыв и мощным потоком помчались вниз, нагоняя падающего Смерка.       Они подхватили дракона и разбили на куски сковывавшую его сеть. Смерк расправил крылья и взлетел над обрывом, а волны устремились дальше, обрушившись в расселину и, заполнив её, потекли рекой, наполнив собою давно пересохшее русло.       Странно, но Мастер, когда они впервые увидели озеро, не заметил никакого обрыва, но лишь потому, что он был скрыт высокой травой от постороннего взгляда. И теперь, как и прежде, из огромного озера вновь вытекал водопад, с рёвом обрушиваясь с обрыва в белую реку.       Увидев, что опасность миновала, Лайтенвуд и его солдаты вернулись назад. Уоллфрид судорожно пытался развязать крепкие узлы верёвок Квина и Мастера, а Смерк с грохотом опустился подле них и грозно взревел на подбежавших было солдат, не подпуская их ближе.       - Смерк, ты жив! – радостно воскликнул Квин.       - Сила Серебряного озера спасла его, - не без гордости добавил Мастер.       - Проклятый дракон! – зарычал лорд и обернулся к войску. – По машинам! Приготовьте огненные копья! Истребим эту тварь и отступников с воздуха!       Солдаты ринулись было исполнять приказание, как вдруг чуть в стороне раздался до боли знакомый Лайтенвуду голос:       - Остановитесь, милорд.       Лорд обернулся и увидел… сидящего на его пегой кобыле Молнии Уинстона, который спокойно и внимательно смотрел на него. Уоллфрид и остальные тоже поглядели в ту сторону.       Старый лакей натянул поводья и не спеша двинулся навстречу лорду.       - Милорд, - остановившись недалеко от лорда, мягко, но настойчиво произнёс он. – Вы говорите, что эти люди и их дракон – отступники, а Уоллфрид и я – предатели. Но вы неправы. – В отличие от Уоллфрида, Уинстону в этот момент более чем легко удалось выговорить последнее слово. – Настоящий отступник и предатель – это вы!       Лорд замер на месте и едва не задохнулся, разъярённый словами Уинстона и его появлением в столь неподходящий момент, когда он только хотел разобраться с врагами Англии ради святой мести. Уоллфрид тем временем, развязав товарищей, подбежал к другу, но Уинстон не обратил на него внимания. Он не узнал дворецкого. Сейчас Уинстон решил всё сказать своему бывшему – именно бывшему – хозяину, и, быть может, этим образумить его. Лайтенвуд же был полон ненависти к ещё одному «предателю», нагло объявившемуся в самый разгар его великой расплаты за свою погибшую семью.       - Думаешь переубедить меня, лакей? – оскалился лорд. – И это после того, как вы с Джеймсом, украв лошадей, бежали из замка вслед за Уоллфридом, решив быть с ним заодно?! Ты тоже желаешь освободить драконов, Уинстон? Так знайте же все вы, - обратился лорд к остальным, – что много лет назад эти отродья уничтожили моих родителей и всю нашу династию во время прогулки. Я спасся лишь чудом благодаря одному из слуг моей матери, и с тех пор живу ради мести за них! Я не ожидал от тебя этого, Уоллфрид! – метнул уничтожающий взгляд на дворецкого лорд, отчего Уинстон с недоумением глянул на молодого человека, стоявшего подле него. – И тем более от вас с Джеймсом… Но вы предали меня! Вы все меня предали! И теперь вы все умрёте! ВСЕ!!!       Лорд заскрипел зубами, задыхаясь от злости. Его бесило спокойствие Уинстона, который, конечно же, знал тайну лорда, которую тот скрыл только от Уоллфрида. Но Лайтенвуда бесило и молчание всех остальных. Солдаты лорда, от которых Лайтенвуд, как и от Уоллфрида, утаил эту историю, объясняющую причину его ненависти к драконам, были ошеломлены услышанным.       - А почему же ты один, Уинстон? – убавив пыл, вкрадчиво, но с издёвкой спросил Лайтенвуд. – Ты же сбежал вместе с Джеймсом, так где же он? Испугался моего гнева?       Уинстон собрался с духом и с горечью в голосе выкрикнул в лицо лорду:       - Ваш верный конюх Джеймс погиб в лесу, пронзённый огненным копьём ваших орудий, милорд! Вы хотели убить дракона, а убили своего преданного слугу! Этого не простит вам никто, в том числе и Великий Фреммор!       Лайтенвуд был несколько смущён и даже шокирован услышанным, но спустя несколько секунд как ни в чём не бывало ответил, отмахнувшись рукою:       - Туда ему и дорога! И о какой его преданности ты смеешь говорить, Уинстон, если он, как и ты, предал меня? Ты, я вижу, тоже побывал в пекле? Жаль, что ты не сгорел там вместе с ним, - по крайней мере, не донимал бы меня сейчас своей идиотской болтовнёй, старый кретин!       Уинстон молча стиснул зубы и слез с кобылы. Мастер и Квин вместе с Уоллфридом и Смерком стояли теперь возле Уинстона, опасаясь того, что лорд может отдать приказ о повторном нападении. Но Лайтенвуд неподвижно стоял, злобно усмехаясь и перекидывая новую сигару из одного уголка рта в другой.       - Отступитесь от своих намерений, милорд, пока не поздно! – взмолился наконец Уоллфрид.       В ответ на его слова лорд лишь громко расхохотался.       - Ха! – сказал он затем. – Я не отступник, чтобы отступаться, Уоллфрид! Я лорд, и командую сам собой, в отличие от тебя с Уинстоном, а потому…       Уоллфрид впервые в жизни нашёл в себе силы перебить своего господина. Он сбивчиво заговорил, пытаясь обратить внимание лорда на свои слова.       - Я прощу вам всё, милорд, только откажитесь от своей мести! Сделайте это хотя бы ради нас, ваших слуг! Я не знал о том, что драконы убили вашу семью, это многое объясняет. Теперь я понимаю ваши поступки и ваше горе, но послушайте видавшего виды дворецкого: драконы вовсе не такие, поверьте мне, милорд! Те, которые напали на вас тогда, не понимали, что делали! Это были молодые и ещё неприрученные драконы – одни из тех, которые первыми проявили свой дикий, необузданный, забытый их родителями нрав среди людей, но остальные, кто был изгнан, невиновны! Они не опасны и не могут быть опасными, ведь они верно служили людям и не думали нападать на них. Именно поэтому вам следует забыть о прошлом и поверить в доброту драконов, поверить в их невиновность! Поймите же это! И если вы это поймёте, я прощу вам всё, прощу даже гибель Джеймса… - тут Уоллфрид, не выдержав, заплакал, но, собравшись с силами и вытирая слёзы ладонями, продолжил: - Теперь я знаю, милорд, что Уинстон отправился за нами с целью помочь нам в этом. Не вините его, он поступил правильно! Вы этого не знали, но теперь вы всё знаете, и поэтому я прошу вас, сэр: остановитесь! Подумайте: ведь мы же вас любим и не хотим быть вашими врагами…       Слёзы не дали ему договорить: добрый дворецкий готов был снова броситься в ноги своему лорду, отчаянно попытаться переубедить его и дать понять, что он совершил страшную, чудовищную ошибку, сделав драконов своими врагами.       Уинстон, внезапно поняв, что говоривший с лордом действительно его друг Уоллфрид Бергмор, схватил его за плечи и крепко обнял. Лорд Лайтенвуд, чуть помедлив, глубоко вздохнул и поманил к себе Уинстона.       Мастер, Квин и Уоллфрид с замиранием сердца смотрели на то, как старый лакей, медленно выпустив Уоллфрида из своих объятий, с тенью недоверия не спеша двинулся к лорду, который, крепко зажав в обеих руках свою трость и став похожим на попугая, сидящего на жёрдочке, строго и вместе с тем спокойно наблюдал за его приближением. Когда Уинстон, с надеждой ожидающий, что слова Уоллфрида возымели хоть какое-то действие на их лорда, и уже почти уверенный в том, что лорд подозвал его к себе для объятий и примирения, поравнялся с ним, Лайтенвуд довольно осклабился и произнёс:       - Какие же вы всё-таки с Уоллфридом пройдохи.       Лицо Уинстона озарилось улыбкой. Лорд ещё раз улыбнулся в ответ и вдруг, резко замахнувшись, изо всех сил хватил тяжёлой тростью Уинстона по голове. Старый слуга выдохнул стон и мешком рухнул наземь.       Кровь из его пробитой головы хлынула фонтаном. Уоллфрид громко закричал и рванулся к распростёртому на земле телу. Квин и Мастер ринулись к лорду, готовые разорвать его на куски. Смерк бешено взревел и полыхнул пламенем на войско Лайтенвуда, которое бросилось было к ним, чтобы снова пленить.       Но товарищи Уоллфрида вдруг резко отпрянули на полпути, а затем с глазами, полными ужаса, развернулись и бросились назад, к Смерку. Уоллфрид же, склонившись над безжизненным телом Уинстона, с глазами, полными слёз, пытался всеми силами зажать рану в его пробитой голове, не замечая ничего вокруг. Но все остальные видели. И не могли уже ничего изменить, поскольку то, что случилось в следующий момент, произошло слишком быстро и внезапно.       Злобно хохочущий лорд, наслаждаясь горем Уоллфрида и бессилием его товарищей, стоял спиной к Серебряному озеру. И так и не узнал, кто был его палачом.       Ослепляющий свет белого пламени заставил войско Лайтенвуда вслед за Мастером и Квином помчаться прочь, а затем повалиться на землю от ужаса, когда пламя это пронеслось у них над головами. Однако его цель была вовсе не в том, чтобы посеять ужас и панику в их рядах. Белая вспышка, на секунду открывшая взору сурового старика на белоснежном единороге – это всё, что можно было увидеть перед тем, как горящий белым пламенем огромный стальной меч вонзился в грудь Лайтенвуда, когда тот обернулся назад, чтобы узнать причину переполоха в своём войске. Сверкнувшее в лучах заката лезвие прошло насквозь, застряв в груди лорда по самую рукоятку, и он рухнул, сражённый наземь силой удара и не успев издать ни звука.       Уоллфрид закричал, увидев поверженного господина, над телом которого взметнулось ввысь гигантское белое пламя, в котором парил Первый слуга, но уже без единорога и с огромными белоснежными перьевыми крыльями за спиной. Его лицо было озарено торжеством и подлинным, безраздельным счастьем. Дворецкому показалось, что Фреммор издевается над ним, радуясь своему освобождению и насмехаясь над его горем.       Однако размышлять или злиться у Уоллфрида не осталось ни времени, ни сил: слишком уж стремительно для него произошли две этих трагедии. В два счёта он лишился самых дорогих ему людей на этом свете: Джеймса и Лайтенвуда. Уинстон был жив, но его кровь, залившая руки Уоллфрида, зажимающие рану на голове старика, лилась потоком, не желая останавливаться, и теперь Уоллфрид в шоке глядел на тело лорда, не зная даже, как ему реагировать на его смерть. Фреммор, окружённый белоснежным пламенем, поднимался всё выше, войско Лайтенвуда бежало к телу лорда, Мастер, Квин и Смерк бежали к нему, Уоллфриду, а он сам вдруг оказался в совершенном вакууме, как будто ничего вокруг не существовало. И он уже ничего не был способен понимать и ощущать, лишь по-прежнему машинально сдавливал ладонями голову Уинстона, пытаясь остановить ему кровь, но что он делал, уже не понимал: ему казалось, что и он умер вслед за лордом.       Уоллфрид не кричал от бессилия и не плакал. Он только неотрывно глядел на Фреммора, отомстившего за смерть лорда Вейсголлвилда и освободившегося теперь от мучительных скитаний по этой земле, который возносился вверх, ликующий и окрылённый своей свершившейся местью, а в голове дворецкого в этот момент вновь и вновь проносились одни и те же слова, обращённые к Первому слуге: «За что?»       И Уоллфрид, внезапно очнувшись от своего горя, вскочил на ноги, позабыв о тяжело раненном Уинстоне, и изо всех сил крикнул вслед своему покровителю:       - БУДЬ ЖЕ ТЫ ПРОКЛЯТ, УБИЙЦА!!! ТЫ ОТНЯЛ У МЕНЯ СЧАСТЬЕ!!!       Подбежавшие Квин и Мастер схватили его за плечи, пытаясь образумить, но Уоллфрид продолжал кричать и проклинать Первого слугу, чтобы тот услышал его слова.       - Уоллфрид, чего ты хочешь добиться?! – кричал Квин, тряся дворецкого за плечи. – Опомнись! Он же опасен для нас!       - Я больше не поклоняюсь ему!!! – кричал, вырываясь, Уоллфрид, и обливаясь слезами ярости. – Слышишь, Фреммор?!! Ты отнял у меня душу!!!       - Успокойся, Уоллфрид, пожалуйста, иначе он и вправду это сделает! – старался говорить как можно спокойнее Мастер. – Сейчас некогда думать о произошедшем, разбор полётов можно провести и потом, а главное в данный момент – это то, что нам нужно помочь бедняге Уинстону, и от тебя, Уоллфрид, как от его друга, во многом будет зависеть его жизнь.       Уоллфрид взглянул вверх. Фреммор уже исчез, скрывшись за облаками. Он бросил взгляд на Уинстона. Старик лежал, оставшись без его помощи, и, истекая кровью, судорожно дышал. Квин и Мастер разорвали на себе одежду, готовясь затянуть его рану, чтобы хоть немного сдержать кровь и этим спасти ему жизнь, а Смерк встал впереди, грозно рыча на воинов лорда, которые, оставшись без предводителя, теперь не решались подойти к дракону, который, благодаря силе Серебряного озера, был полностью исцелён от своих недугов, и его правое крыло теперь не висело и могло складываться столь же полноценно, как и левое.       Но шок не отпускал Уоллфрида. Будь он стариком, он в первые же секунды после смерти лорда умер бы от разрыва сердца. И сейчас он горько рыдал, склонившись над телом Лайтенвуда, пока Мастер и Квин, устав уговаривать его помочь им, перевязывали окровавленную голову Уинстона.       Однако в следующее мгновение на землю легла чья-то громадная тень, и им пришлось поднять головы. То, что увидели они в небе, заставило всех троих, а также обезглавленное и растерянное войско лорда, замереть от ужаса, но ненадолго. Солдаты в панике кинулись прочь, а Смерк взлетел и начал подниматься навстречу огромному существу, чья тень накрыла землю подобно ночи.       Ещё миг – и на высокую траву подле озера с грохотом опустился большой рыже-золотой дракон. Он с рёвом поднялся на задние лапы и молниеносно пустил золотистое пламя огня вслед убегавшим солдатам.       В одно мгновение гигантская огненная стена смела их всех, испепелив заживо и людей, и их машины, и тело мёртвого лорда. Золотой дракон резко развернулся, и друзья зажмурились от ужаса, ожидая, что смертельное пламя сейчас накроет и их.       Но этого не произошло. Вместо ожидаемой гибели в огне всех их, в том числе и Уинстона, подняло в воздух выпущенным из глаз дракона золотистым сиянием, и Мастер увидел, как опустившийся рядом с драконом Смерк засверкал золотыми всполохами, и, поглядев на себя, заметил, что и он так же светится. Взглянув на остальных, которые выглядели точно так же, Мастер понял: этот дракон им не враг, и он… очищает их! Очищает от всего дурного, и что было, несомненно, чудом, - исцеляет раненого Уинстона, правда, с трудом и не до конца: кровь из огромной раны на его голове течь перестала, но старик всё равно не очнулся. Между тем Мастер, Квин и Уоллфрид, зависнув в воздухе, с изумлением оглядывали друг друга, щуря глаза от ослепительного золотого сияния, окутавшего их тела, и с некоторой тревогой ждали, что же с ними будет дальше.       А дальше в их памяти стали возникать картины из их далёкого и не очень прошлого: золотой дракон воспроизводил самые лучшие моменты из их жизни. Эти воспоминания, словно кинофильм, во всех подробностях проносились сейчас перед взором каждого, заставляя заново переживать эти моменты. Тем самым дракон надеялся успокоить их души и помочь пережить весь ужас последних событий вплоть до убийства лорда, но отнюдь не заставить их забыть это и предыдущие события, а помочь смириться с ними, как с неизбежной данностью.       Перед взором Мастера пронеслось его детство и тот день, когда от матери он впервые услышал легенду о Склоне Мира, и как весь этот день до глубокого вечера бродил по двору, пытаясь по описанным в легенде признакам найти его; и в конце концов он нашёл земляной холмик, накопанный кротом, который Мастер посчитал тогда за найденный им Склон Мира, и был в неописуемом восторге. Он тут же загадал желание стать богачом, так как его родители были крестьянами и, как и все крестьяне, жили впроголодь, работая на чужой земле. Этот день был самым счастливым в жизни Мастера, не считая дня, когда он встретил Смерка. Конечно, на следующий день малыш, увидев, что ничего в его жизни после загаданного желания не изменилось, и что он и его родители по-прежнему нищие крестьяне, - а не богатые герцог и герцогиня, какими он их себе представлял, загадывая желание, - понял, что ошибся. Но день предыдущий, полный поисков и надежды, несомненно, принёс ему тогда целый бочонок счастья…       И Мастер улыбнулся, снова увидев эту картину. Он смотрел на самого себя – маленького мальчика, бегающего по двору в поисках Склона Мира, - и верил и не верил в это. Неужели это он? Тот малыш, поверивший в сказку и спустя столько лет попавший в неё сам и ставший одним из её героев? Впрочем, это не сказка, это легенда, ставшая реальностью. А легендам, в отличие от сказок, свойственно иногда сбываться.       Квин же увидел самого себя в те годы, когда он только начал служить в воздушной гвардии Рима. Он в первый раз видит Смерка, Смерк в ответ поджигает на нём одежду, когда Квин подходит ближе, чтобы познакомиться с ним. И как тогда его, горящего, облили с ног до головы ледяной водой из бочки, пытаясь потушить пламя. Квин не пострадал, но навсегда с тех пор привязался к Смерку, обучал его и не давал в обиду другим драконам. Те счастливые дни ушли безвозвратно, но Квин видел это время, словно оно повторялось сейчас. И тоже улыбался. Улыбался своему счастью.       А Уоллфрид, в жизни которого было столько драматичного, видел сейчас один из самых ярких моментов своей жизни, который произошёл совсем недавно, года три назад: тогда лорд Лайтенвуд тяжело заболел, искупавшись в ледяной воде пруда, в который его сбросила строптивая Молния. Лорд лежал в своей роскошной спальне, укрытый несколькими одеялами и обложенный пышными подушками, весь горел и метался в жару и бреду. Уоллфрид тогда ни на шаг не отходил от него: прикладывал ко лбу лёд, натирал целебными мазями из трав, давал пить и укутывал. И обливался горькими слезами, потому что очень боялся за жизнь своего господина, дороже которого у него на свете больше никого не было; и сердился на прислугу, которая не соизволила даже предложить ему свою помощь в лечении лорда. Впрочем, Уоллфрид и не принял бы её из чувства ревности. Лайтенвуд же не слышал его утешений, зовя дворецкого в сильном бреду и прося помочь ему. Он даже тянул слабые, дрожащие руки в пустоту, мимо сидевшего у его изголовья Уоллфрида, прося помочь ему и умоляя в эти минуты его о прощении. И тогда Уоллфрид становился на колени и, обняв лорда, громко рыдал от бессилия, и даже в какой-то степени и счастья. Он где-то слышал, что в бреду человек может говорить истину, и что бред – это словно сыворотка правды. Подлинные мысли и чувства в этот момент словно прорываются наружу и открывают всю правду о сущности человека. И Уоллфрид, слушая среди бессвязных бормотаний лорда совершенно искренние его признания, которые, осуждая себя, он приносил дворецкому словно исповедь, был по-настоящему счастлив. Он не знал до того времени, насколько сильно лорд Лайтенвуд его любит. В тот вечер Уоллфрид до самого утра простоял перед его постелью на коленях, крепко обняв закутанного в одеяла больного и, плача от счастья, говорил ему в ответ свои признания, словно «сыворотка правды» - бред – подействовала и на него. Заснул Уоллфрид только под утро, чтобы через пару часов проснуться оттого, что совершенно здоровый хозяин целует его в поседевшую макушку и ласково благодарит за заботу, жалея, что Уоллфрид всю ночь без сна простоял на коленях перед его постелью. Тогда старый дворецкий был счастлив как никогда в своей долгой жизни. Подумать только, его преданное бодрствование исцелило лорда!       Видя перед собой эту картину, Уоллфрид чувствовал, что переполнен бескрайним счастьем. В тот раз после бессонной ночи он почувствовал, что по-настоящему счастлив, что его место – здесь, в замке Вейсголлвилд, рядом со своим хозяином. И в этот момент на его лице засияла радостная улыбка, заставившая дворецкого на время позабыть о том, что случилось сегодня, словно он уже смирился с неизбежным, чего и желал от них сейчас золотой дракон.       Ослеплённые и своими видениями из прошлого, и золотистым сиянием, окутывающим их тела, друзья в немом восторге устремили свои взоры на своего золотого целителя, который гордо сидел на земле, едва видный из-за искрящейся золотом пелены его силы, распахнув громадные по величине и размаху кожистые крылья, играя рыже-золотыми переливами своей чешуи и источая из узких зелёных глаз ослепительно яркий золотой свет, который был ярче самого солнца.       Пока что он не двигался, продолжая радовать их всё новыми и новыми счастливыми моментами из их прошлого. И даже бедный Уинстон, в безжизненно повиснувшем в воздухе теле которого ещё теплилась жизнь благодаря золотому дракону, затянувшему его страшную рану на голове, пребывал сейчас в своём счастливом прошлом. Он видел сейчас свою малую родину – север Англии, графство, расположенное совсем неподалёку от зоны отчуждения, в которой обитали драконы-изгнанники. Там осталась его семья: могилы родителей и младший брат с двумя детьми – племянниками Уинстона. С братом Уинстон провёл всё своё детство, теперь такое далёкое от него. Он видел один из самых счастливейших дней в своей жизни. В тот день брат объявил ему, что дважды стал отцом. Племянники Уинстона, двойняшки мальчик и девочка, привели новоиспечённого дядю в неописуемый восторг, когда он их увидел, - до того они были милые и симпатичные. Счастливый отец семейства с той поры каждую неделю в воскресенье, когда у Уинстона, как и у всех других слуг замка Вейсголлвилд, был выходной (кроме Уоллфрида, потому что он был дворецким), приглашал брата в гости, и тогда Уинстон на весь день погружался в омут счастья, нянчась и играя с племянниками – до той поры, пока лорд Лайтенвуд, узнав об этом, запретил слуге выезжать в те места из-за близкого соседства дома брата с зоной отчуждения. Уинстон плакал, умолял, но – бесполезно. Тут уж он ничего не мог поделать, поскольку воля лорда была для него законом, который он никогда бы не посмел переступить, и с тех пор больше не видел ни брата, ни племянников, и ничего не знал об их судьбе.       Но первый образ – тот день, когда он впервые увидел племянников, - Уинстон созерцал, словно заново переживая уже пережитое им когда-то счастье. И даже несмотря на то, что сейчас он был без сознания, он слабо улыбался, обращая эту улыбку к своим любимым племянникам, видя их перед собою словно наяву – столь же чётко и осознанно.       И тут в его памяти возникла другая, совершенно противоположная по эмоциональной окраске картина: похороны останков семьи Лайтенвудов, растерзанных драконами. Все обитатели замка и друзья из соседних земель присутствовали на этой церемонии. В тот день Уинстон, ещё юноша, только начинал служить в замке Вейсголлвилд, и уже успел привыкнуть к благородным господам, и радовался рождению их наследника, - как вдруг всё это разом обрушилось в неизвестность и их существование лишилось смысла. Хорошо ещё, что маленькому лорду удалось спастись. Так думал Уинстон, стоя в толпе и со слезами на глазах глядя на большие закрытые гробы, возле которых почётным караулом несли свою бессменную вахту самые верные слуги покойных господ, а сейчас они опускали наглухо заколоченные ящики в могилы по прочным канатам. Молодой в ту пору Уинстон видел тогда вокруг себя лишь несоизмеримую атмосферу страдания: застывших в глубокой печали знатных графов, баронов, виконтов; скорбные лица слуг; всадников – солдат замка, - сопровождавших господ в их последний путь. И маленького мальчика, который, уставившись в никуда невидящими глазами, стоял перед могилами, крепко ухватившись за руку толстой кухарки, которая громко рыдала, утирая глаза подолом своего фартука. Но лорд не плакал. Его едва уговорили присутствовать на похоронах родителей, чтобы он смог хотя бы мысленно с ними попрощаться, и тогда, быть может, ему станет легче и он отойдёт от своего горя, как считала его тётя. Она понимала, какой ценой даётся выдержка в этот час бедному мальчику. Но присутствие на похоронах только усугубило состояние маленького лорда, и он впал в ещё большую подавлен-ность, чем прежде, поэтому сразу же после похорон было принято решение увезти его из родных мест, чтобы весь ужас произошедшего как можно скорее забылся.       И вот теперь стали видны результаты: старания тётки не увенчались успехом, и лорд Лайтенвуд с той поры навсегда заклеймил драконов дурной славой, заменив в клейме Верности дракона на льва и убрав первого из своего родового герба, заменив тем же львом, держащим в одной лапе меч, а в другой – отрубленную драконью голову. Он даже оказал давление на короля Англии, который был первым в мире, кто изгнал драконов из своей страны, приняв мораторий. Король, опасаясь, что и других его подданных постигнет участь династии Лайтенвудов, ужесточил мораторий, и драконы были полностью изолированы от внешнего мира путём применения огневых рубежей ночью для сдерживания наиболее свирепых из них, если они попытаются вылететь за пределы зоны отчуждения. А на изменённом клейме Верности теперь был лев, которого неспроста выбрал Лайтенвуд на замену дракону: лев считался древним врагом дракона в геральдической борьбе за корону и трон. С тех пор клеймо Верности оставалось неизменным, пока…       «Великий Фреммор, НЕ-Е-ЕТ!!!» - простонал Уинстон, не понимая, что он без сознания. Тогда, на подходе к Серебряному озеру, он встретил Первого слугу, который сказал, что поможет ему. И Уинстон согласился, не смея спросить своего бога, в чём именно будет заключаться его помощь, и слепо доверился ему, совсем позабыв о том, что Фреммор благоволит к драконам, а это означало, что если он и лорд Лайтенвуд встретятся – один из них погибнет. И старый лакей уже знал, кто именно.       «МИЛОРД, БЕГИТЕ!!!» - что было силы завопил он, не понимая, отчего вокруг тишина и темнота, и не зная, что тот, к кому он обращался сейчас (и забыв, что ещё совсем недавно отрёкся от своей клятвы верности, которую приносил, поступая на службу в замок), лежит, сражённый Королевским мечом лорда Вейсголлвилда, возле Серебряного озера. И убийцей его является Фреммор.       Но призывы Уинстона пробудили в нём новые жизненные силы. После последнего его видения золотистое свечение медленно опустило его беспомощное тело в высокую траву вместе с Мастером, Квином и Уоллфридом.       Золотой дракон перестал светиться и, не дав им опомниться, заговорил:       - Ваш друг жив, но ему необходима сейчас ваша забота. Я не смог в полной мере улучшить его состояние, и теперь только от вас зависит, поправится он или нет.       Друзья подбежали к распростёртому в траве Уинстону. Они хотели расспросить золотого дракона о многом: кто он такой и откуда, и почему помог им; зачем он послал им картины из прошлой жизни, и может ли он дать им какой-нибудь совет или напутствие к дальнейшим действиям после всего того, что с ними произошло, так как они пребывают в полной растерянности; но золотой дракон, словно угадав их мысли, произнёс:       - Не время сейчас думать о том, о чём думаете вы. Позаботьтесь о своём друге, ибо он нуждается сейчас в вашей помощи гораздо больше, чем вы – в моей.       То и дело в благоговейном страхе оглядываясь на огромного и величественного, высотой с половину замка, золотого исполина, Мастер и остальные склонились над Уинстоном, приподняв его с земли и осматривая то место, где совсем недавно зияла глубокая кровоточащая рана. Но сейчас лишь тоненький, едва видный шрам розовел на макушке старика посреди высохшей крови, покрывшей бурой коркой кожу на лбу и голове, и окрасившей волосы. Сам же лакей мерно и глубоко дышал, словно во сне. Но сердце его билось беспокойно, так как он всё ещё мысленно призывал своего лорда, тревожась за его жизнь и судьбу, а его пальцы беспокойно шевелились, будто бы он боролся с кем-то невидимым.       - Ах, Уинстон! – зажмурился Уоллфрид, встав на колени перед другом. – Зачем же ты пошёл за мной?! Ты ведь знал, насколько это опасно, тебе ли не знать этого?! Ты же самый мудрый из всех людей замка! Как же вышло так, что наш милорд сумел обхитрить тебя так просто? – Он схватил его голову в объятья и горько заплакал.       - Всему виною преданность, - хмуро заметил Квин.       - Квин, помолчи, - рассердился Мастер. – Уоллфрид, нам нужно освободить его от грязной одежды и выкупать в озере. Приступайте к делу, а я сбегаю за нашими постелями, будем здесь ночевать.       - Уинстон… очнётся? – Уоллфрид поднял полный боли и жалости взгляд на золотого дракона, словно ребёнок, впервые увидевший чью-то смерть и с последней надеждой на противоположное спрашивающий об этом родителей.       - С ним всё будет хорошо, - высоким звучным голосом спокойно ответил золотой дракон, кивнув для убеждения. – Если вы проявите заботу и любовь к нему, он обязательно выздоровеет.       Мастер, снимавший седельные мешки с боков Смерка, который по-прежнему стоял возле золотого дракона, не отходя от него ни на шаг, задрал голову вверх и, глядя на исполина в немом восхищении, осторожно спросил:       - Если ты нам друг, дракон, то скажи нам хотя бы, как тебя зовут и откуда ты родом.       В ответ на его слова золотой дракон расправил могучие крылья, став точной копией дракона с обновлённого клейма Верности, и громогласно произнёс:       - Меня зовут Фаэтон. Я – дракон со Склона Мира.