Ириска

- Ирка! Ириска! Иди, тебя к телефону! - Сейчас, теть Марусь! Легкой походкой, не задевая развешенных в коридоре тазов, шаек и корыт, ленькиного велосипеда, сундука тети Маруси и гигантских кирзовых сапог Пал Семеныча, она метнулась к телефону, неприметно притаившемуся в тени общей вешалки у входа. - Кто? – шепотом спросила она тетю Марусю, круглую низенькую старушку в засаленном кухонном фартуке. - Мужчина какой-то. Не представился. Ирина рванула трубку у нее из рук и припала к ней ухом, закрыв другое ухо ладонью. - Алло? – почти крикнула она в трубку и начала напряженно вслушиваться в голос на том конце провода. Спустя секунду она перестала зажимать ухо, плечи ее опустились, возбужденный блеск в глазах померк, а лицо приобрело грустный и скучающий вид. Она еще несколько минут слушала неизвестного мужчину, в ответ назвала ему свой адрес и договорилась о встрече на завтра на семь часов. - Ну, кто? – участливо спросила тетя Маруся, когда трубка с клацаньем легла на железный рычаг. Ирина разочарованно покачала головой. - Заказчик. Все это Илья наблюдал сквозь узкую щель приоткрытой двери, не в силах оторвать глаз от облака медно-рыжих волос, разметавшихся по плечам. Он предавался этому странному занятию всякий раз, как выдавалась возможность, пока матери не было дома. А в последнее время мать часто отлучалась куда-то после работы и не показывалась дома допоздна. В ее отсутствие Илья должен был сам разогреть себе ужин, помыть посуду, иногда полы, и сделать уроки. На робкие вопросы сына о причинах ее отсутствия, мать неизменно резко отвечала, что пытается сделать что-нибудь, чтобы выбраться из этой вонючей коммуналки. Или ты хочешь всю жизнь здесь провести? Илья, конечно, не хотел и потому прекращал расспросы. Прошло два года с окончания войны. Илья с матерью вернулись в Москву из эвакуации еще в 43-м и с тех пор жили в этой коммуналке у Заставы Ильича, где кроме них жили еще три семьи. Мария Егоровна и Пал Семеныч – престарелые супруги, проводившие в 41-м на фронт двоих сыновей, да так и не дождавшиеся никого обратно. Анатолий Ефимович – рабочий с завода "Серп и Молот", запойный пьяница, который в приступе белой горячки начинал колотить свою жену Любу и сына Леньку. А еще она – Ириска, Ирина, Ирина Владимировна Ларионова. От нее всегда пахло чем-то сладким, обволакивающим, вроде ванили или карамели. Ее ярко-рыжие волосы блестели на солнце огнем, так что глаза слепило и обжигало от нестерпимого света. Ее тело не находило себе покоя в ладно скроенных своими руками модных платьях и всякий раз норовило вырваться на свободу, то пробивая себе дорогу через линию декольте, то округло выдаваясь назад сквозь тесную юбку, то плавно вздымаясь мягкими изгибами, даже в самых бесформенных одеждах. Оно словно кричало каждому мужскому взгляду: я здесь, я жду тебя. И Илья слышал этот зов. Ему пятнадцать лет. Он ученик восьмого класса. И он лишь недавно начал осознавать, какими разными бывают женщины. Есть женщины свои – мама, бабушка, тетя Таня из Киева, двоюродная сестренка Анюта. От них никуда не денешься. Есть женщины чужие – тетя Маруся и тетя Люба, все соседки, с которыми он здоровается во дворе, продавщицы в магазине, учительницы в школе и врачи в поликлинике. С их существованием ты просто должен смириться. А есть женщины, которые вроде бы чужие, но иногда так хочется, чтобы они стали своими, чтобы можно было разговаривать с ними и касаться их, когда захочется, и чтобы они в ответ касались тебя. Например, Галочка Афанасьева из соседней школы, но она гуляет с хулиганом Санькой Мыло, а с ним шутки плохи. Или актриса Валентина Серова, но она замужем за поэтом Симоновым, и вообще, звезда экрана. А еще она, Ирина Владимировна, рыжая соседка из комнаты напротив. С кухни доносились голоса женщин. Из-за гудения воды в трубах и грохота посуды почти ничего не было слышно. Вдруг сквозь неразборчивый поток звуков прорвался голос тети Маруси: - А ты спроси у Курякиных. У них вроде был. Илья, услышав свою фамилию, тут же захлопнул дверь и отбежал вглубь комнаты, будто он ни при чем. Секунду спустя возле двери послышались легкие шаги и деликатный стук. Илья медленно, будто нехотя, подошел и открыл дверь. Он знал, кого он там увидит. - Здравствуй, Илья! На него пахнуло сладким запахом жженой карамели. Откуда? Она ведь только что из кухни, где тетя Маруся чадит морковными котлетами. - Здравствуйте, Ирина Владимировна. Илья теребил шпингалет и чувствовал, как уши и лоб наливаются краской. Ноги же, напротив, оставались холодными. Ледяными. Да он их вообще не чувствовал. - Как хорошо, что ты дома. У вас есть ёршик для бутылок? Мой совсем сломался. - Да, сейчас. Илья, едва не спотыкаясь, метнулся вглубь комнаты к большому буфету, где мать обычно прятала все нужные в быту вещи, столь драгоценные в голое послевоенное время, когда каждая булавка была на счету, и каждый лишний клочок газеты шел в ход. Это было время без мусора, потому что мусору просто неоткуда было взяться. Илья извлек заветный ершик из банки с кухонными принадлежностями, где кроме него стоял еще погнутый алюминиевый половник, большой кухонный нож и несколько пар вычурных серебряных вилок и ложек – все, что осталось от былого богатства после того, как арестовали отца, а их самих выселили из роскошной казенной квартиры в Доме на Набережной. - Чего такой грустный? – неожиданно спросила Ирина и легонько коснулась его холодных пальцев, принимая облезлый бутылочный ёршик. - Я? Я не грустный, - замотал головой обескураженный Илья и натужно улыбнулся во весь рот, стараясь убедить свою гостью в обратном. Он завел назад руку, которой она только что коснулась, словно пытался умерить боль от ожога. - Вижу! Как дела в школе? – зачем-то продолжала допытываться Ирина Владимировна. - Спасибо, хорошо, - кивнул Илья. Вранье, конечно, но не станешь ведь рассказывать ей про трояк по математике и про бутерброд, который у него на перемене отобрал бугай Шматко. А может, она еще что-нибудь у него спросит? Может, ей нужен их половник? Но она не спросила. - Ну, давай, не грусти, - приветливо улыбнулась Ирина и потрясла в воздухе ершиком, - Я потом верну. Она ушла на кухню, напевая себе под нос «Жил на свете добрый жук». А Илья еще немного постоял перед дверью, соображая, зачем продолжает сжимать в руках ручку шпингалета, потом вернулся к столу и изо всех сил попытался сосредоточиться на домашнем задании. *** - Где ершик? – раздался сзади недовольный голос матери. - А… Ирина Владимировна попросила, и я дал, - Илья оторвался от учебника и повернулся на стуле, чтобы ответить. - Ах, опять она за свое! Пойду, стрясу с нее. Вечно она берет чужие вещи и не отдает обратно. А ты зачем даешь? - Она попросила…, - неуверенно начал Илья. - Попросила, - передразнила его робкую интонацию мать, - В следующий раз скажи, чтобы завела себе свой! Она в раздражении хлопнула дверью и пошла на кухню выяснять судьбу своего драгоценного ершика. Илья сидел на стуле и обгрызал ноготь на указательном пальце. Ему было досадно. Почему он не догадался забрать ершик сам? Теперь мама закатит очередной скандал, а Ирина будет думать, что Илья заодно с ней. Он прислушался. Из кухни доносились нестройные голоса. Они неуклонно возвышались, пока всю кухню не покрыл властный голос его матери: - И чтоб больше у нас не клянчила! Хорошо зарабатываешь, значит можешь себе позволить! «Ну, все, началось», - обреченно подумал Илья и посмотрел на страницу учебника. Там веселыми загогулинами плясали графики функций. Строить их совсем не хотелось. Он привстал, лег животом на стол и выглянул в окно. Конец октября разбросал по двору желтые листья и, не переставая, присыпАл их мелким моросящим дождем. Дверь распахнулась, в комнату влетела раскрасневшаяся мать с проволочным ершиком наперевес. Вид у нее был чрезвычайно довольный, как у львицы, догнавшей антилопу. - Ты понял? – проговорила она, отдуваясь, как после долгого бега, - Больше никому ничего не давай. А то у нас после таких визитеров вещи пропадают. - Мама, это всего лишь ершик…, - попытался урезонить разбушевавшуюся мать Илья. В самом деле, это ведь совсем не тот случай, когда надо паниковать. - Илья! Ты опять мне перечишь! Сколько можно тебе объяснять, что никому нельзя давать спуску. У нас и так уже отобрали все, что можно. Нельзя со всеми быть добренькими. Люди чувствуют слабину и мигом садятся на шею. Илья молчал. Он смотрел на мать, на ее наливающиеся слезами глаза, на ее дрожащие от бессильного гнева руки, и ему стало стыдно. Она не виновата, что жизнь так сложилась. Мать не была жадной по природе, напротив, пока отец был с ними, пока был достаток в семье, она щедро принимала гостей, дарила подарки, отдавала ненужные вещи знакомым и соседям. И люди корыстно пользовались возможностью поживиться за счет жены богатого и обласканного почестями чиновника. Даже после ареста и выселения из ведомственной квартиры она продолжала, не считая денег, обильно давать взятки, задабривать и умасливать любого, кто мог сообщить ей хоть что-то о судьбе мужа. Но все было тщетно. Всё, чего она как жена врага народа добилась у бывших обкомовских друзей отца, была лишь комната в этой старой коммуналке и право проживать в Москве. Живы, и на том спасибо. А потом началась Война. - Покажи дневник, - требовательно сказала мать тоном, не терпящим возражений. Илья с тяжелым вздохом полез в школьную сумку. Дневник был извлечен и переправлен в руки строгого судьи. Мать начала листать дневник. Илья безучастно разглядывал ее склоненную над дневником голову, гладкие русые волосы, заколотые на затылке булавкой, сосредоточенное бледное лицо. Такое красивое лицо, если бы не глубокие тени под грустными голубыми глазами от бессонных ночей, горя и слез. Рука, сжимающая дневник дрогнула. - Тройка по математике. Что это значит? - с тихим клокотанием в голосе спросила мать и устремила на него свои пронзительные глаза. - Меня сегодня вызвали к доске… Не смог составить график... - Илья! - клокотание нарастало и грозило перерасти в рев. - Мам, ну не надо, пожалуйста. Я все исправлю... - Илья! Ты что, не понимаешь? - истерично взвился голос матери, - Они все хотят нас унизить. Чтобы быть наравне с ними, ты должен быть лучше их во всем. Ты должен всем доказать, что ты ни в чем не уступаешь, что приговор твоего отца — ошибка! - Да меня никто ни о чем не спрашивает! Всем наплевать на моего отца! - не выдержал Илья и сорвался на крик. И вдруг почувствовал на щеке звонкий удар маленькой холодной ладони, словно ледяной ожог. Голова невольно мотнулась в сторону, взгляд нырнул вниз и остановился там, у ног хрупкой женщины, все еще сжимающей в другой руке его дневник. - Зато мне не наплевать! - хрипло проговорил над ухом голос матери. Илья смотрел себе под ноги, шумно дышал и глотал рвущиеся наружу слезы. «Она не виновата, что все так сложилось. Она хочет мне добра. Она сама страдает», - повторял про себя Илья, но обида от несправедливо полученной пощечины горела на щеке и не хотела уходить. Звук падающего на пол дневника вывел его из оцепенения. Судорожно всхлипнув, мать рванула сына к себе и прижала так крепко, как только могла. Илье пришлось согнуться под ее натиском, ведь он был уже на целых полголовы выше. - Прости, прости, Илюша, сынок, прости, - бормотала она ему в ухо и неистово гладила его светлые стриженные волосы. Илья осторожно обнял мать, словно боялся повредить. - Ну, ты чего, мам? Не надо. Не плачь, - пытался он успокоить ее, а заодно, и себя. Постепенно судорожные всхлипы становились все реже, а рука, без остановки его оглаживающая, обессиленно опустилась. Мать отстранилась и тревожно взглянула Илье в глаза. - Ты ел сегодня? - Д-да, - пробормотал Илья, вспоминая, когда же это было в последний раз. - Что ты ел? - продолжала допрос мать. - Там картошка была. Хлеб. А еще кисель, - вспомнил он и замолчал. Больше ничего у них не водилось. - Угу. Завтра утром поешь сухариков с чаем, а в школу я сделаю тебе бутерброд с маргарином. - Не надо, - замотал головой Илья. - Почему? - в глазах матери блеснул подозрительный металл. От ее глаз некуда было деться. Илья не хотел рассказывать ей, что чаще всего этими бутербродами лакомится не он сам, а кто-то из старшеклассников-хулиганов. Иногда отдать бутерброд было проще, чем отстаивать его ценой своего здоровья. Ну почему он сам не хулиган? Тогда он бы мог отбирать хлеб у других… Впрочем, нет, это невозможно. Он скорее подавится, чем отберет кусок у младшего. Отец бы не одобрил. - Не надо. Лучше ты сама себе бутерброд сделай. Завтра у меня секция, нас там будут кормить. Это была правда. После тренировки в секции легкой атлетике их кормили. Хотя, паек был крошечный — кусок хлеба с салом и чай, иногда с сахаром, - однако благодаря этой маленькой, но регулярной кормежке у Ильи постепенно выработался рефлекс, что спорт — это что-то очень приятное, что сулит неизменное вознаграждение. Мать уже успокоилась. Она подняла с пола дневник, и бережно положила на стол. Включила лампу и достала из сумки потрепанные приходно-расходные книги. Мама брала работу на дом. Они сели за стол, каждый со своей стороны, и углубились в свои занятия. Старенький радиоприемник наигрывал «Сулико». Товарищ Сталин очень любил эту песню.