Ириска

Кто-то умный сказал, что настоящий художник - это замкнутая система. Наверное, в том смысле, что художник мало интересуется окружающим миром, и раз выдумав свою собственную вселенную, поселяется вней навсегда и очень редко и неохотно выходит наружу. Я поняла, что давно замкнулась на самой себе. С одной стороны это радует: хотя бы это роднит меня с настоящими художниками. А с другой стороны, немного тех, кто разделяет мое одиночество в созданной мною вселенной. И то, что эта вселенная зиждется на фандомном каноне, и что к числу ее поклонников можно отнести подавляющее меньшинство человечества, совсем не важно. Герои зажили своей жизнью и уже редко спрашивают меня, чего я от них хочу. А я хочу, чтобы они жили. Так к чему я... В последней главе "Ириски" была потрясающая сцена встречи подростка Ильи и еще молодого Уэверли в Москве. А в другом моем фанфике "Осколки", который я продолжаю изредка героически пописывать, у Уэверли сложная и противоречивая судьба. И пришло мне в голову описать их встречу еще раз, но на этот раз глазами Уэверли, который к тому времени уже переживет многое и многих. По-моему, получилось очень тепло и щемяще. Но судить вам.

***

- Мисс Ольга, у меня есть минут двадцать? Ольга Исаева, дочь профессора-лингвиста, крупнейшего в Союзе специалиста по среднеанглийским диалектам, приставленная к нему на время визита, подняла на него строгое птичье лицо и резко кивнула, словно отдавала честь командиру: - Есть, мистер Уэверли. - Отлично. Пойду прогуляюсь. - Но… Но вам скоро ехать, - забеспокоилась она. Ее зрачки сузились, а кожа на выпуклом лбу натянулась. Господи, зачем она так туго стягивает волосы на затылке? Это, наверное, больно. Или она думает, что так она выглядит более по-английски? Бедная девочка. - Я буду на крыльце. И, не удостоив застывшую в ступоре мисс Ольгу дальнейшими разъяснениями о своих планах на ближайшие двадцать минут, вышел из кабинета. Прочь отсюда, вперед, на воздух. Проходя по коридору, он увидел в окне огромную толпу ликующих советских граждан, заполнивших набережную Москвы-реки. Значит, парад уже закончился. Льюис, старая сволочь, так и не дал ему сходить на площадь. Уэверли вышел на главное крыльцо здания, поздоровался с охранником, недавно заступившим на пост, и пошел к воротам, за которыми кончалась юрисдикция Королевства Великобритания. Он ступил за ворота и оказался в Советском Союзе. Ощущения не изменились. Все та все же тянущая боль в левом подреберье, откуда семь лет назад доктор, затыкая рукой фонтан пузырящейся крови, вытащил осколок немецкого снаряда. Все та же смертельная серая скука, переходящая в озлобленность, оттого что ЕГО уже нет, а сам он все еще живет зачем-то. До смерти хотелось курить. Он достал последнюю пачку «Dunhill». Если она закончится прежде, чем он отсюда уедет, это будет катастрофа. Просить у Льюиса было бы неприлично, а местный табак был таким крепким и вонючим, что Уэверли от него мутило. Все русские мужчины пропахли этим кислым табаком. Все, даже самые красивые. И все равно, стоять здесь, на улице, вдалеке от тяжелых стен, напичканных прослушкой, было приятно. Мимо шли веселые, улыбающиеся люди. Многие пели, играли на гармони, даже танцевали. Они шли целыми семьями, держась за руки и посадив маленьких детей на плечи. Плохо одетые, худые и бледные, давно не видевшие горячей ванны, но счастливые, словно не прошло каких-то двух лет с самой кровавой бойни в истории человечества. Это были простые советские люди, прямые и уверенные в своей правоте, ни в чем не сомневающиеся, и верящие, и что лишь одной свободы достаточно, чтобы быть счастливыми. Уэверли невольно улыбнулся. Он знал и другое лицо этой страны. Как в первый же день у них забрали документы и два дня мариновали проверками, не давая выйти из гостиницы под тем предлогом, что без документов по улицам Москвы иностранцам ходить нельзя. Потом документы вернули, но проверки на этом не закончились, а стали лишь изощреннее. На одном из банкетов к нему за столик подсадили даму, якобы племянницу генерала Потапенко. Девица прелестная, только уж очень невоспитанная. Она пыталась есть ножом и вилкой, постоянно путая, в какой руке должен находиться прибор, и громко смеялась даже несмешным шуткам. После банкета она сказала, что хочет передать ему сувенир от генерала, и увязалась за ним в номер. Стоя на пороге номера, Уэверли с благодарностью принял подарок, учтиво попрощался с мисс Потапенко и закрыл у нее перед носом дверь. Подарок был «забыт» в клозете. Очень грубая работа. Соблазнить его этой дешевкой? Какие идиоты! Впрочем, на следующем банкете он убедился, что не такие уж идиоты… В этот раз к нему за стол подсадили юношу, согласно легенде, внука первого секретаря МИДа Миронова. Мальчик, студент Московского Университета, старательно имитировал «королевский английский» и смотрел на Уэверли своими оленьими глазами, так что у того кусок в горле застревал. Однако Уэверли ни на секунду не поверил искренности его бархатного взгляда и даже беглого прикосновения ноги под столом. От всего этого за милю разило спецслужбами. Да и откуда было знать этому златокудрому херувиму, что он, Уэверли, давно решил, что больше никого не подпустит к своему изрезанному осколками сердцу. Лишь однажды он смог забыть о том, с какой силой давит на него низкое московское небо - когда ему наконец удалось выкроить в плотном графике свободный вечер и сходить в Большой Театр. Это была «Жизель». Божественная Марина Семенова… Самая яркая красная звезда. Она порхала по сцене, как бабочка, царственно застывала в изящных позах, завораживала своим совершенством до потери дыхания. Уэверли забыл обо всем. Он провалился в это черное пространство, где в медленном танце двигались белые бесплотные фигуры, как тени. Он даже про рану свою забыл. Когда он пришел в себя и вновь смог видеть и осязать мир, он вспомнил, что последний раз ходил в театр с бывшей женой. Надо же, он ведь когда-то был женат. Это было так давно. Да и было ли? Еще одна сигарета и пора идти обратно. Мисс Ольга Исаева, наверное, места себе не находит. Как же: ей поручили такое ответственное задание — следить за ним. Ну ничего, пускай побегает. А люди все шли и шли мимо, выливаясь с моста на набережную и растекаясь по улицам. Какие-то два подростка, остановились неподалеку и начали с интересом смотреть в его сторону. Один из них — рыжий, круглолицый, с носом картошкой, типичный представитель местной географической подрасы. Второй был выше, стройнее, светловолосый и голубоглазый. В общем, приятный... Стоп! Сердце в груди надрывно подпрыгнуло и тут же бессильно рухнуло вниз. Уэверли прикусил язык, чтобы переждать приступ тупой боли. Сам виноват. Нельзя, нельзя! Зарок давал. Но этот неизвестный русский подросток… Нет, не может быть. Он был худой, как все они, коротко стриженный, в изношенном пальто и больших ботинках. Лет семнадцать, не больше. И глаза с длинными ресницами. Господи, какая роскошь! Он смотрит на него своими глазами и заговорщически тянет за куртку своего друга. Нет, конечно это не ОН. Даже не похож. И глаза другие, и губы, и подбородок, да вообще ничего общего. Но он смотрит, хочет заговорить, и Уэверли решает быть добрым с этими мальчиками, потому что они первые люди за все время здесь, от которых он не ждет подвоха. У него был чудовищный английский. Такой чудовищный, что Уэверли предпочел продолжать беседу по-русски. Впрочем, даже такой английский в устах этого паренька вызвал в нем радостное умиление. И чтобы задержать его подольше, Уэверли предложил им сигареты. Ему вдруг стало совсем не жалко последней пачки, да пусть хоть все заберут. Дрожащими от волнения пальцами он открыл зажигалку (ЕГО подарок) и помог прикурить голубоглазому мальчику. И когда тот, прикуривая, опустил ресницы… Сердце вдруг сорвалось с цепи и понеслось вскач. Уэверли стало страшно. Спокойно, Эрни, спокойно. Это не ОН. Это не может быть ОН. Потом он что-то спрашивал у них, сам не помнил что, даже пытался шутить. Наверное, он хорошо держался. Многолетняя практика скрытности и притворства и здесь не подвела его. Мальчики ничего не заметили. Конец положила внезапно появившаяся и очень раздраженная мисс Ольга. Нервно стуча каблуками, она высунулась из ворот и доложила, что машина подана. Черт, до чего не кстати. Они только разговорились. А Льюис, этот старый зануда, наверное уже сидит в машине, недовольно кряхтит, жалуется на подагру, поносит на чем свет стоит погоду, Москву, Сталина, Черчилля, Господа Бога и первым делом, конечно, его, Уэверли. Надо идти. - I have to go, I’m afraid. T’was nice to see you, boys. Good bye. Надо идти, ведь впереди у них самые сложные и ответственные переговоры с высшим руководством СССР. Но почему-то именно в этот момент Уэверли стало все равно, что скажет на его опоздание желчный Льюис, и что напишет о нем в своем ежедневном рапорте прилежная мисс Ольга, и как пройдут сверхважные переговоры с непробиваемыми советскими бонзами. Было ясно, что эти переговоры по сути ничего не решают, и что принятие окончательного решения будет, как всегда, отложено на потом, а значит волноваться не стоит. Уэверли понял это, когда увидел сожаление на лице своего голубоглазого мальчика: не уходи! И на душе у него потеплело. А он-то думал, что ему нечего будет вспомнить о России. Так, наверное, действует эта страна на непуганых иностранцев. То обдает невыносимым, колючим холодом, от которого некуда скрыться, то заключает его в свои жаркие сокрушительные объятия, из которых невозможно вырваться. И если несчастный к тому времени еще будет жив и проявит должное терпение, она, как самая нежная и заботливая подруга, приподнимет над ним свинцовый полог и подарит ему просто так, ни за что, то самое заветное, чего он так боялся и желал. Наверное, ради этого и стоит жить. Уэверли не сразу пошел к машине. Он задержался у крыльца и посмотрел туда, откуда пришел. Мальчиков уже не было. Он перевел взгляд на свою строгую спутницу, испуганно, словно птица, таращившую на него глаза, и сказал с улыбкой: - Знаете, мисс Ольга, вы сегодня очень красивы.