Ириска

Илья уже с полчаса ходил по рынку, хотя давно купил все, что ему наказали - руки приятно оттягивала сумка с кочаном капусты, пакетом пшена и тремя банками американской тушенки. Ему просто нравилось гулять среди людской толчеи и любоваться выставленной напоказ едой, которую он никогда не сможет себе позволить. Глаза разбегались от гор подернутых инеем овощей и фруктов, штабелей сала, мороженой рыбы и мясных туш, лотков с медом, вареньем и деревенской сметаной. Кто же это все покупает? Торговцы - сельские мужики и бабы с обветренными лицами, укутанные по глаза в пуховые платки, пахнущие сеном и навозом - грелись теплой бражкой и наперебой выкликали свой товар осипшими голосами. На выходе с рынка у самых ворот Илья увидел жгучего черноглазого торговца с полной корзиной совершенно невообразимых в поздненоябрьской Москве живых роз. Корзина была накрыта верблюжьим одеялом, но от нее исходил запах свежести, словно розы еще не поняли, где оказались, и продолжали по-южному щедро дарить людям свой нездешний аромат. Вращая черными как смоль глазами и помогая себе энергичной жестикуляцией, торговец зазывал прохожих купить у него столь необычный товар. - Падхади, пакупай! - голосил он с сильным кавказским акцентом, приплясывая на месте и хлопая себя по бокам от холода. Мужчина в длинном габардиновом пальто, солидный и важный, остановился напротив корзин с цветами и открыл с кавказцем торг. Через минуту взаимных атак и уступок оба участника удовлетворенно закивали, и большой букет из семи красивых роз перекочевал в руки мужчины в пальто. Все это время Илья в нерешительности стоял рядом и наблюдал за цветочной спекуляцией. Он с завистью посмотрел вслед мужчине в пальто, счастливому обладателю шикарного букета. Вот кому-то повезло: такая экзотика на пороге зимы! Вот бы тоже купить хотя бы одну розу для... Молчаливое присутствие Ильи не осталось незамеченным. Черноглазый торговец тут же переключился на него и с энтузиазмом начал обхаживать. - Эй, дарагой, не ходи мимо! Роза свежий, нежный, ароматный. Нигде такой не найдешь. - Почем? - робко спросил Илья. - Для тебя, дарагой, за пятьдесят отдам! Илья присвистнул. С последней сдачи у него остался лишь мятый рубль с мелочью. - Что, нет? - несколько разочарованно сказал торговец, однако удержал Илью за рукав. - Эй, пагади, за двадцать отдам. Самый красивый роз выбирай. - Да нет, что вы. У меня нет таких денег. - А щто есть? - Рубль, - честно сознался Илья, надеясь, что это охладит пыл назойливого продавца. Черноглазый мужчина сочувственно поцокал языком, но отставать не спешил. Он взял Илью за плечо и вкрадчиво поинтересовался: - Э, дарагой, пагади! Кому розы берешь? Матери? Илья помотал головой. - Дэвушке своей? Илья густо покраснел и кивнул. - Вах! Джигит! - восторженно воскликнул кавказец, воздев кверху руки. - Красивый дэвушка? - Очень, - кивнул Илья и покраснел еще гуще, хотя говорил истинную правду. - Блондинка? - Нет, рыжая. Кавказец блаженно закатил глаза и простонал что-то невнятное на своём языке. Видимо, мысль о рыжей русской красавице сокрушительно подействовала на его воображение. - Слушай, дарагой! На, бери так, даром. Ради красивый женщин мне ничего не жалко. С этими словами он выхватил из-под одеяла ярко-красную розу на длинном стебле, и, не переставая причитать и напевать какой-то восточный мотив, завернул ее во вчерашнюю газету и решительно вручил оторопевшему Илье. Тот протянул ему мятый рубль. - Эй, обидеть хочешь, дарагой! - завернул его руку кавказец, - Ты лучше свой рыжий дэвушке скажи, что, если она лично придет поблагодарить, то дядя Вазген ей каждый месяц свежий розы привозить будет прямо из Дербента. Мамой клянусь! Рассыпаясь в благодарностях, смущенный Илья еле отделался от неуемного торговца и побежал домой. Он бережно спрятал розу под бушлатом, стараясь не помять и не сломать по дороге. Такая удача! Илья давно хотел сделать Ирине подарок, по-настоящему, по-мужски удивить ее. До сих пор это она больше ухаживала за ним - поила чаем и кормила конфетами, пару раз штопала ему рубашки - так что Илье становилось неловко от собственной бесполезности. Он что, не мужик что ли? И теперь, эта роза с роскошными бархатными лепестками, должна была доказать ей, как сильно он ее любит. А то, что она досталась ему даром, не так уж важно. Осторожно, чтобы никто не заметил, Илья вошел в квартиру, наспех сбросил авоську с покупками за порогом своей комнаты и, крадучись, как вор, пробрался к двери Ирины. Дверь была заперта. Что ж, это даже лучше. Будет сюрприз. Илья нашарил в трещине рассохшегося косяка ключ и проник внутрь. На него снова пахнуло ароматом жженой карамели и пряных духов. Некоторое время он принюхивался к этим волнующим запахам, совершенно обалделый, прежде чем вспомнил, зачем пришел. Но вот вопрос: где оставить розу, чтобы Ирина сразу ее увидела и поняла, что это от него? На столе? На подоконнике? В последний момент Илью осенила мысль. Он просеменил к кровати, где еще вчера, сбежав с уроков и пользуясь послеобеденным затишьем, исступленно ласкал ее тело. При этих воспоминаниях горячая волна возбуждения прошла от макушки до пяток. Знал бы дядя Вазген, как красива его возлюбленная, всю корзину с розами бы отдал! Их тайные свидания продолжались уже третью неделю. Каждый будний день Илья, как обычно, уходил в школу и там, умирая от скуки, кое-как дотягивал до большой перемены, а после стремглав несся домой, забыв обо всем на свете. Ему было плевать на то, что друзья давно заметили перемену в его поведении и безуспешно пытались вызвать на разговор, что его успеваемость в школе, и без того не блестящая, резко пошла вниз. О каких науках может идти речь, если здесь и сейчас ему преподается главная наука в жизни - наука любви? А Ирина была самым важным учителем, к которому нельзя было опоздать. Она не задавала вопросов и не упрекала его за прогулы уроков, как наверняка делала бы на ее месте другая. Судя по всему, она и сама отчасти забросила свои занятия, откладывала срочную работу ради их встреч. А встречи их всегда происходили днем, когда все были на работе, в сдержанном молчании, отчего их страсть приобретала еще больший накал. Они никогда не задерживались дольше необходимого, боясь, что не успеют разлучиться до того, как в доме начнут хлопать двери и звучать голоса. Однажды чуть не попались на глаза неожиданно вернувшейся из магазина Марье Егоровне. Да и любопытный Ленька постоянно путался под ногами. Каждый раз, покинув их теплое ложе, Илья возвращался к себе с пустой головой и ухающим сердцем и падал на свою раскладушку, мертвый от счастья. На время наступала передышка, когда он мог подумать о чем-то другом. Но уже к вечеру он начинал тосковать по ней, не находил себе места и ложился спать пораньше, чтобы приблизить завтрашний день. Ночью он не спал, лежал с открытыми глазами, полный дурных предчувствий о том, что завтра какая-то нелепость сможет помешать им встретиться, и засыпал под утро, опустошенный. Утро длилось изнурительно долго, так долго, что к полудню Илью охватывала паника. Получится ли в этот раз? Он был как взведенная пружина, готовая в любой момент разжаться. Вперед, вперед! Ирина всегда ждала его прихода, тщательно готовилась перед каждым свиданием, брала на себя все труды по нейтрализации соседей, изворачивалась и врала бессовестно. Илья всего этого не знал. Он прибегал домой и нырял в ее объятия, как в море. За последнее время он приобрел опыт, и уже не совершал детских ошибок, как вначале, а точно знал, что надо делать, чтобы волна накатывала плавно, по нарастающей, и в конце обрушилась на них почти одновременно. И когда это происходило... Ох! Было странно, что каждый раз после такого шторма они оставались живы. Потом они некоторое время лежали, прижавшись друг к другу, тихо переговаривались, тревожно прислушивались к звукам за дверью. А после приходило время разлуки, и для Ильи весь цикл повторялся заново. Несколько раз свидания срывались, и тогда Илья сидел в своей комнате, кусал пальцы в кровь и плакал, как обиженный ребенок. Он ненавидел всех, кто стоял у него на пути, даже свою мать, которая в последнее время все подозрительнее вглядывалась в его пустое, съеденное любовной горячкой лицо. Ирина ни разу с тех пор не завела разговора о его обещании обратиться в милицию, так что Илья почти забыл о том страшном эпизоде. И вот теперь он стоял в ее комнате и распаковывал из слоев газеты свой драгоценный подарок. Темно-бордовая роза легла на взбитую подушку. Илья подвинул розу чуть правее, потом чуть левее, поправил лепестки и сам залюбовался. Да, ей понравится. Довольный своей работой, Илья выскользнул из комнаты. Осталось избавиться от газеты, в которую была завернута роза. Он направился на кухню, где стоял общий мусорный бак. На кухне, как всегда, лилась вода и чадили примусы. Марья Егоровна колдовала над плитой. Пал Семеныч сидел за столом и точил ножи обглоданным оселком. Пахло маслом, жареной картошкой и чесноком. Тут же захотелось есть. - Будешь ужинать с нами? - приветливо предложила Марья Егоровна. - Нет, спасибо. Скоро мама придет, тогда и поужинаю. Илья знал, что старики с удовольствием поделятся с ним своим ужином, но мать категорически запрещала ему пользоваться добротой соседей, и он неизменно отказывался от предложений, впрочем, не встречая особых протестов. - А газету куда несешь? - встрепенулся Пал Семеныч. - Да выбросить хотел. - Не выбрасывай. Дай я сначала почитаю. Илья пожал плечами и положил слегка измятую "Вечёрку” на стол. Запах жарехи так бередил ноздри, что Илья все-таки решил не дожидаться матери, и отрезал себе ломоть хлеба. Сверху маргарин и сахар - и что еще надо для счастья? Разве что... Он вспомнил, что в комнате у Ирины стоял кофейник с крепким настоем цикория, который он так любил, но идти туда снова он не решился, а Ирина сегодня вернется поздно. Пришлось самому ставить чайник на примус и ждать, когда закипит вода, чтобы не жевать хлеб всухомятку. В ожидании чайника Илья присел за стол и уставился на страницу газеты. “Товарищ Сталин постановил...”, “К новым трудовым победам...”, “Выполним план послевоенной пятилетки...”. Илья зевнул и перевернул страницу. “Обмен неотоваренных карточек с 1 января 1948г. будет производиться...”, “Берегитесь спекулянтов и мошенников...”, “Ограблен магазин в Золоторожском переулке...” Стоп! Золоторожский - это же в их районе! Это же их магазин! Илья придвинул к себе газету и стал читать. Уши его горели. “... Банда из предположительно четырех человек взломала склад Продуктового магазина №17 и вынесла оттуда товаров на общую сумму в 150 тысяч рублей. Убит сторож и его собака. Преступники скрылись с места преступления на крытом фургоне с поддельными номерами. Всем, кто обладает какой-либо информацией о случившемся, просим обратиться в ближайшее отделением милиции.” - Илья, чайник кипит! Илья испуганно вскинул голову. - Что? Ах да, спасибо. Он медленно встал, выключил примус и пошел вон из кухни. - Эй, а есть что, не будешь? - Потом, потом. Придя к себе, Илья сел за стол и обхватил голову руками. Боже мой, это они. Сомнений быть не может, это банда Щуки. Хотя, может и не они, но кто еще мог отважиться на такое крупное ограбление в их районе? Ведь это магазин, куда вся округа, да и сам Илья, ходит почти каждый день. Убит сторож и его собака. Почему-то убийство собаки особенно подействовало на воображение Ильи. Бедная тварь всего лишь попалась под горячую руку этим нелюдям. Да и сторожа жалко. И все из-за барахла и денег. Это было немыслимо! Илья видел Войну, видел бомбежки, видел смерть и голод. Но то была Война. Там все понятно: есть враг, его надо победить. А тут что? Своих же ради каких-то денег... А ведь этого могло не произойти, если бы он сразу пошел в милицию, а не растекался слезами в каморке у инвалида. Да кто такой этот инвалид? Напоил его какой-то дрянью, задурил ему голову. А вдруг он все наврал? И про отца наврал, и про ранение. А ты и уши развесил! Теперь этот ограбленный магазин, и этот сторож, и эта собака на твой совести, Илья Курякин. А все было все так хорошо. Он хотел дождаться Ирину и увидеть ее реакцию на подарок, украсть поцелуй в темноте коридора, пошептаться о завтрашнем свидании. Но, видимо, пришло время отвечать за свои поступки. Он быстро собрался и вышел на улицу. Было не поздно, еще ходили трамваи, так что Илья довольно быстро добрался до Лефортова. По дороге он обдумывал, что скажет Олегу Кузнецову, чтобы не выглядеть перед ним слабаком и предателем. А ведь он предупреждал его! Илья бессильно морщился и кусал губы. Впрочем, торопиться не стоило. Придя к дому, где жили Кузнецовы, он обнаружил, что хозяев дома нет. Окна были черны, а на звонок никто не отвечал. Что за незадача! Уходить было вдвойне досадно, и Илья решил подождать. В конце концов, чем раньше он обо всем сообщит, тем лучше. Конечно, можно было бы пойти в ближайшее отделение, но раз Кузнецов просил сообщать ему лично... Однако холодно. Погода нынче и правда была не в духе. Морозило по-зимнему, даром что конец ноября. А Илья снова выскочил из дома, забыв надеть свитер. Он прошелся вдоль двора до входа в арку, потом обратно, потом снова до арки, потом обошел двор кругом и вернулся к подъезду. Ноги в старых ботинках начинали подмерзать. Чтобы не окоченеть, Илья принялся подпрыгивать на месте, разводя руки в стороны, как делал на разминке перед тренировками. Руки-ноги врозь, потом вместе, врозь, вместе. Контролируем дыхание. Вдох-выдох. Бег на месте с высоким подниманием бедра на десять счетов. Теперь с захлестыванием голени. Теперь повороты корпуса. - Илья? - Ой! Илья застыл в нелепой позе. Перед ним, закутанная в серый пуховый платок, в тонком пальтишке и в больших валенках, стояла Аленка. - Ты что тут делаешь? - спросила она со смехом. - Я? Ничего, - ответил Илья в полной растерянности. - Я тут твоего папу жду. Он не знал, куда себя деть от стыда. Умеет же эта девчонка так невовремя появляться и все портить! Аленка прыснула в варежку, но тут же спохватилась и сказала серьезно: - Он будет позже. Пойдем домой. Замерз, небось. - Я не замерз. Я лучше тут подожду, - попытался отнекаться Илья, но Аленка уже схватила его за руку и потащила в дом. - Пойдем, пойдем. Илья повиновался. И хотя перспектива провести полвечера в компании Аленки его не вдохновляла, он вынужден был признаться, что и правда замерз. Зайдя в квартиру, Аленка проворно скинула пальтишко и валенки, размотала платок и кинулась на кухню хлопотать. Илья, не спеша, разделся и, прежде чем пойти за ней, прошелся по квартире. Он и сам не знал, что хотел увидеть. Просто было любопытно посмотреть на то, как живет сотрудник МУРа. Возможно, он искал какую-то зацепку, которая бы помогла ему разгадать этого колючего, застегнутого на все пуговицы человека. Впрочем, ему так ничего и не удалось увидеть - все двери в комнаты были закрыты, а пробовать их он не решился. Единственное, что привлекло его внимание, была старая фотография на стене в прихожей - бравый военный в папахе с густыми усами и суровым проницательным взглядом. Илья даже поежился, до того этот взгляд напомнил ему... - Ты где там? - прощебетала выскочившая из кухни Аленка. Она проследила за взглядом Ильи и сказала: - А, это дедушка. Папин папа. Я его не помню совсем. Говорят, он с Чапаевым воевал. - А-а! - Ну пойдем скорее, чай стынет. На столе помимо чая стояло масло, варенье, белый хлеб, пирожки и даже коробка шоколадных конфет. Илья смутился. Это все ради него? Да если бы он без спроса открыл конфеты, мама бы ему потом такой скандал устроила. - Ой, я такая голодная. Мама сегодня во вторую смену, так что я тут сама хозяйничаю. Будешь бутерброд с маслом и вареньем? Будешь, будешь. Зачем я спрашиваю. Ты пирожки бери, это мамины, с картошкой, - частила Аленка, ухаживая за своим гостем. Глаза ее возбужденно горели, а уголки обветренных губ то и дело тянулись вверх. Когда она разливала чай, было видно, как дрожат ее руки. Илья присмотрелся к ней не без удивления. Господи, о чем думает эта забитая дурнушка? Он уже догадался, что означает этот горящий взгляд и беспокойные руки. Он это и раньше видел, но не придавал значения. А сейчас... Отчего-то внимание этой некрасивой девушки ласкало его самолюбие. - А ты сама где была? - спросил Илья, чтобы поддержать разговор. - Ходила в кружок по рукоделию. Нас там шить и вязать учат. Только у меня пока плохо получается. - А чего одна так поздно ходишь? - сказал он с не свойственной ему заботливостью. Аленка пожала плечами. - Да тут недалеко совсем. - Ты бы поосторожнее. Сейчас всякие по улицам ходят. Им человека убить ничего не стоит. Что, неужели некому проводить? - Никто не предлагал пока, - сказала Аленка и стыдливо опустила ресницы. Илья не ответил. Он уставился на свой надкушенный бутерброд. Кусок застрял у него в горле при мысли о ночном налете банды Щуки и погибшем стороже. Чувство вины с новой силой обожгло ему сердце. - Почему ты не ешь? - прервала его мысли Аленка. - Спасибо, я не голоден. Это была неправда, но есть он действительно не мог. Он сидел как на иголках в ожидании прихода хозяина дома. Аленка виновато поджала губы. - Тогда, может, пойдем ко мне в комнату? Илья не сопротивлялся. Ему было тошно сидеть здесь в тепле и уюте и есть конфеты, пока где-то там на темных улицах творится насилие, и, возможно, кто-то снова погибнет. Комната Аленки располагалась сразу за кухней. Узкая и длинная, в ней с трудом помещалась койка, письменный стол и комод. Скромно, чисто, прибрано. Все, как у всех. Шерстяное покрывало на кровати было в точности такое же, как у самого Ильи, только аккуратно подшитое по краям атласной бейкой. Бегонии в горшках. Большая полка с книгами над кроватью, книги на столе, на комоде, на подоконнике. Зачем ей столько книг? Что она в них находит? Илья с удивлением понял, что за весь вечер Аленка ни разу не спросила, зачем ему понадобился ее отец. Видимо, живя с этим человеком бок о бок, она научилась не задавать лишних вопросов и довольствоваться малым. Хорошую дочь воспитал Олег Кузнецов. Над письменным столом висели вырезки из журналов, в основном актрисы кино, советские и зарубежные. Самое почетное место в центре занимала большая черно-белая фотография Любови Орловой в образе Марион Диксон из фильма “Цирк”. - Любишь Орлову? - спросил Илья. - Обожаю! - всплеснула руками Аленка. - Она такая красивая и талантливая. А какой голос! А тебе она нравится? - Мне больше Валентина Серова. - О, ну что ты! - возмутилась Аленка. - Как можно сравнивать! Это же совсем другой уровень. - Много ты понимаешь, - обиделся Илья. - Кое-что понимаю. - Ну так расскажи. - Что рассказывать. Это видеть надо! Аленка гордо вздернула нос. Илья с удивлением посмотрел на маленькую хозяйку комнаты. Насколько далека она была от своего кинокумира, и все же... Может быть оттого, что он стал мужчиной и теперь всех женщин, даже некрасивых и докучных, рассматривал как возможных “своих”. Илье стало интересно испробовать на ней свои мужские чары. Он встал напротив нее и сказал с легким вызовом: - Что ж, давай посмотрим. - Это как? - Пойдем в кино и проверим, чья актриса лучше. Хочешь? - С тобой? - испуганно подняла брови Аленка. - А что? Боишься, что отец не отпустит? - Ой, нет, он не... - она смутилась, отвела взгляд, потеребила лист бегонии. - Ты правда приглашаешь меня в кино? Илья самодовольно улыбнулся. - Да. Честное комсомольское. В само деле, почему бы и нет? Ну и что, что дурнушка. Кто сказал, что дурнушкам не хочется? Хотя глаза у нее красивые. Небось и лифчик носит. Илья скользнул глазами по двум бугоркам, робко вздымавшимся под школьным платьем, но тут же отвел глаза, устыдившись своих мыслей. - Так ты согласна? Аленка лишь пожала плечами и сказала довольно спокойно: - Да. Просто “Да”. Илья даже обиделся. Он-то воображал, что осчастливил ее своим предложением. А она - “да”. Возможно, эта девчонка не так проста, как кажется. В прихожей хлопнула дверь, и вслед за этим послышался грубый мужской голос: - Аля! Ты дома? - Папа пришел! - прошептала Аленка со смесью испуга и разочарования. Она бросилась к двери, зачем-то поправляя на ходу платье, но в следующий момент Олег Кузнецов возник в проеме. - Кто это с тобой здесь? - строго спросил он, окинув Илью колючим взглядом. - Папа, Илья зашел к нам... Кузнецов сделал нетерпеливый жест, и Аленка тут же замолкла. - Добрый вечер, Олег Иванович, - сказал Илья и протянул ему руку. - А, Илья Курякин. Кузнецов сухо пожал его руку и кивнул, словно давая разрешение говорить. - Я к вам по делу. Мне надо кое-что вам сообщить. - Аля, сходи на кухню, детка. Аленки уже не было в комнате. Илья думал, что Кузнецов пригласит его к себе в кабинет или хотя бы предложит сесть, но тот продолжал стоять посреди комнаты дочери, все еще в уличном пальто, запустив руки в карманы и широко расставив ноги. - Что там у тебя? Если честно, мне некогда с тобой рассиживаться. Позавчера произошло ограбление, а преступники до сих пор на свободе. Я уже два дня дома не ночевал. - Я как раз по этому поводу. Кузнецов вскинул голову и впился в него своими черными, без зрачков, глазами. - Говори! Илья начал рассказывать, сначала путано и бессвязно, о том, как выследил Саньку Мыло и как попал к Щуке. Кузнецов слушал его внимательно, ловил каждое слово, прибавляя изредка “так”, “дальше”. Когда Илья рассказал о том, как спасся из лап преступников, Кузнецов перебил его: - Где этот притон, не сможешь сказать? - Я могу показать двор, где меня поймали, но дальше мне завязали глаза... - Понял, понял. Черт, мы ведь там уже были. Все облазили - бесполезно. Хорошо запрятались, черти, не выковыряешь. Дальше! Илья рассказал о том, как две недели назад нашел инвалида, и какой разговор у них состоялся. Когда он закончил, Кузнецов долго молчал, а потом вдруг закрыл глаза и с бессильной усталостью потер ладонью лоб. Илья явственно прочел в этом жесте невысказанный упрек ему: где ты раньше был? Наконец, медленно, с трудом сдерживая раздражение, Кузнецов проговорил: - Этот инвалид, как его зовут? - Не знаю, - честно ответил Илья и сам удивился тому, что не удосужился спросить такую простую вещь. Кузнецов покачал головой, видимо, поражаясь бесполезности своего информатора. - Знаешь, что, парень, - начал он и шагнул Илье навстречу, - Ты сейчас отведешь меня к нему. Илья инстинктивно попятился. - Я? Зачем? - Зачем? Затем, что я сказал! - рявкнул Кузнецов так резко, что Илья отпрянул назад и уткнулся спиной в подоконник, уронив мимоходом какую-то Аленкину книгу. По правде говоря, Илья не на шутку испугался. Кузнецов был в таком бешенстве, что запросто мог бы применить силу, если бы он не подчинился. Но снова идти в вонючую каморку инвалида, снова пережить этот тяжелый морок он тоже был не в силах. - Послушайте, я могу сказать дорогу... - Нет уж, это ты меня послушай! - перебил его Кузнецов. - Ты пойдешь со мной. Так надо. Есть у меня надежда, что в твоем присутствии этот гад расскажет больше. Или ты думаешь, что и в этот раз сможешь отсидеться в сторонке? Последняя фраза упала на подготовленную почву. Возмущение горячим гейзером вскипело в груди Ильи. Да как он смеет! Илья выпрямился и шагнул навстречу Кузнецову. Тот лишь криво усмехнулся и кивком головы указал на выход. Последнее, что видел Илья, покидая квартиру, были большие, полные слез глаза Аленки, с ужасом и трепетом провожавшие их уход. *** - Надеюсь, я не испугал тебя? Извини, я бываю иногда несдержан. Но ты тоже меня пойми. Мы за этими уродами уже полгода гоняемся, а тут еще один магазин ограбили, и все указывает на них. Мы уже с ног сбились. Этот Щука... сука такая! Они шли по темной улице в сторону трамвайного кольца. Кузнецов курил одну за одной и время от времени плечом подталкивал Илью вперед. Илья, который не курил уже давно, жадно втягивал носом дым его сигарет и пытался не паниковать. “Чистосердечное признание” пошло не по плану, а грозный Кузнецов сейчас казался не лучше Щуки. - А я, как назло, машину отпустил, - продолжал Кузнецов. - Но ничего, мы сейчас что-нибудь придумаем. Там на углу патруль должен стоять. Они вышли на Красноказарменную площадь, где действительно стоял милицейский патрульный автомобиль. Кузнецов отдал честь постовым и уверенно заговорил. - К больнице на Андроньевскую не подбросите? Дело чрезвычайной важности. После коротких переговоров постовой кивнул и отдал распоряжение водителю. Кузнецов пропустил Илью вперед, а сам сел следом. В машине остро пахло табаком, потом и одеколоном. Илья попытался открыть окно, но рычаг заело, и он бросил попытки. Постовой еще раз уточнил пункт назначения, и машина тронулась. - Слушай меня, Илья, - вполголоса говорил Кузнецов, закуривая очередную сигарету. - То, что ты ко мне пришел - очень хорошо. Плохо, что так не сразу. Но, возможно, благодаря тебе мне сегодня удастся поймать эту щуку на крючок, или хотя бы загнать в угол, откуда он не сбежит. Ты в любом случае молодец. Лучше поздно, чем никогда. Ты, я надеюсь, Алене ничего не рассказал? - Нет, что вы! - замотал головой Илья. - Правильно. Кстати, о чем вы там с ней разговаривали? Я ее в жизни такой радостной не видел... - Приехали, - равнодушно сказал водитель и заглушил мотор. Они вышли из машины. - Вас ждать? - крикнул постовой из окошка. - Если можно. Надеюсь, все быстро закончится. Здание больницы было погружено во тьму. Только в нескольких окнах горел дежурный свет. Кузнецов подтолкнул оторопевшего Илью вперед. Илья надеялся, что может быть сегодня инвалида не будет на месте, а то и вовсе сторожка окажется закрытой. Кузнецов остановился перед низкой дверью сторожки и прислушался. Затем, к вящему ужасу Ильи, он достал из кармана пистолет, щелкнул магазином, проверяя патроны, и спрятал пистолет обратно. Он знаком поманил Илью к себе. - Сейчас я постучу, - сказал он тихо, - Если спросят, кто, скажешь, что это ты, понял? Не дождавшись ответа, Кузнецов постучал в дверь. Илья не слышал ничего, кроме шума крови в ушах. Он думал о пистолете, лежащем в кармане Кузнецова. Это человек не был похож на шутника, и если брался за оружие, то только для того, чтобы пустить его в ход. Прошло довольно много времени, а они все стояли перед закрытой дверью, и Илья почти успокоился и даже обрадовался, что операция отменяется, когда сухой старческий голос из-за двери едва слышно произнес: - Кто? Илья ощутил тычок железной руки в бок. - Это Илья, - выкрикнул он, пожалуй, слишком громко. Снова все затихло. Илья буквально видел, как инвалид подозрительно прислушивается, а то и принюхивается по ту сторону двери, и как рука Кузнецова крепко сжимает в кармане черный ТТ. Но вот задребезжал засов, и дверь приоткрылась на ширину ладони. Инвалид скользнул по Илье глазами. - Здравствуй, чего так... В этот момент Кузнецов выскочил у Ильи из-за плеча, схватился за дверь и наставил на инвалида пистолет. - В сторону! Ну! - гаркнул он. - Ах ты! Инвалид ощерился и попытался закрыть дверь. Куда там! Кузнецов изо всех сил толкнул ее, сбил инвалида с ног и ворвался в каморку. - Курякин, дверь! - скомандовал он Илье. Илья в полном смятении запрыгнул внутрь, захлопнул дверь за собой и прижался к ней спиной. Он не верил в то, что происходило у него на глазах. Картина была и правда впечатляющая. Кузнецов стоял посреди комнаты, черный и неподвижный, с пистолетом наголо. Перед ним на полу среди грязи и мусора барахтался, как перевернутый жук, инвалид. Его костыль отлетел в сторону, и теперь он суетливо обшаривал пространство вокруг себя в поисках своей деревянной конечности, бормоча под нос проклятья. - Ай-ай-ай! Олежик собственной персоной. А я уж соскучился. Думаю, где наше солнышко? В Вишерлаге не лесоповале каждый день твое имя вспоминал. Там тебя многие помнят. Да ты заходи, заходи, чаем напою. Молодому тоже налью. Ему еще в прошлый раз понравилось. - Заткнись уже, старый хрен, и поднимайся. Кузнецов подтолкнул ногой его костыль. Инвалид, схватил его и, вновь обретя опору, проворно поднялся. Он был по-прежнему уродлив и грязен, но вовсе не производил впечатление жалкого калеки. Он прыгал на своем костыле, как кузнечик, стараясь увернуться от Кузнецовского дула. - Пугалку-то свою спрячь, не позорься. Чем я тебе смогу ответить? Разве что деревяшкой своей огрею. Кузнецов помедлил, но пистолет спрятал. - Хватит мне голову морочить, Сивок. Ты и твой выродок у меня уже вот где! - А я-то тут при чем? - Ты знаешь, при чем. Магазин на Золоторожской их рук дело. - Может их, а может и нет. Мне откуда знать? Я всего лишь сторож при больнице. - Какой ты нахер сторож! Мне-то не рассказывай. - Какой? А такой же, как ты сыскарь. Ты что, не помнишь, как я в двадцать пятом твоему папаше фальшивый паспорт выправлял, чтобы он смог в Москву перебраться? Вот и благодарность за все хорошее. Не говоря ни слова, с бледным окаменевшим лицом Кузнецов ринулся на инвалида, схватил его за горло, так что тот снова выронил костыль и повис в воздухе. - Ты моего отца не трожь, тварь такая! - прошипел он так свирепо, что у Ильи спина вспотела. - Я тебя одной рукой раздавлю, и никто не вспомнит. Он еще несколько секунд сжимал инвалиду горло потом отпустил. Гремя костями, инвалид осел на пол бесформенной грудой. Он кряхтел и булькал, как старый самовар, но сдаваться не собирался. Он уже не пытался встать, а лишь дальше забивался в угол, откуда его будет трудно, а главное, противно, достать. - Хороший сынок у Ивашки Кузнецова вырос. Весь в отца. - бухтел он из своего угла. - Или не у Ивашки? И не у Кузнецова? А? Я-то его помню, еще когда он был Аркашей Вышковичем с Могилева. Твой папаша был хитрый черт. С белыми повоевал, потом с красными, пограбил всласть, а опосля спокойной жизни захотел. В Москву подался. Тебя в училище устроил. Да где бы ты был сейчас, если бы не Матвей Сивок?! - Врешь, скотина! Не грабил он. А если и грабил, то только таких дармоедов, как ты. - Как скажешь, Олежа, как скажешь. Только мне-то виднее. И когда мы с тобой в тридцать восьмом на Петровке задушевные беседы вели, я уже понял, что спуску мне не будет. Такое добро не прощают. Илья стоял, вжавшись лопатками в дверь, и обливаясь холодным потом. По какой-то причине он продолжал там стоять и даже не подумал уйти, хотя его роль в этой встрече была исчерпана. Но он продолжал слушать, как завороженный, уже понимая, что узнал слишком много, и обратной дороги нет. А после того, что сказал инвалид, ему показалось, что вот сейчас Кузнецов возьмет и убьёт его, до того страшное у того было лицо. Еще бы! Сам Илья никому бы не простил таких слов о своем отце. Но, похоже, Кузнецов уже овладел собой. - Ладно, Сивок. Хватит о прошлом. Где они прячутся? — сказал он почти спокойно. Старик молчал. - Говори. Где их притон? - Не скажу. Веди в отделение, пусть там допрашивают. - Скажешь, гнида, скажешь. Не мне, так ему. С этими словами Кузнецов приставил пистолет к груди Сивка. Но вместо испуга или протеста тот вдруг засмеялся, глухо, надрывно, с каким-то щенячьим повизгиванием. - Ты думаешь, я тебя боюсь, псина легавая? Тебя или твою пушку? Да я живодера Котовского не боялся. Я вертухаев хуями крыл, и ничего мне не было. Ты думаешь, я перед тобой буду отвечать? Перед тобой? Да хрена с два! Вот перед кем я буду отвечать! Вот! И Сивок с треском рванул на себе тулуп, обнажив тщедушную грудь. На левой ее половине был вытатуирован большой портрет Сталина в профиль. - Вот кто мой хозяин! Он, а не ты! - надрывно кричал он, брызжа слюной и тыча себя пальцем в грудь. - Я за него и за Родину кровь проливал, калекой остался. Я вот с его отцом (жест в сторону Ильи) на пузе под пулями полстраны прополз. А ты где был, крыса тыловая? На Петровке жопу грел? Правильно наши парни вас потрошат, а вы и сделать ничего не можете, импотенты. Таких не жалко. - Ты все? - устало произнес Кузнецов. Лицо его не выражало ничего, кроме презрения и брезгливости. - Пацану ты голову задурил, но мне-то зачем этот спектакль? Тоже мне, герой Куликовской битвы нашелся. Может еще орден за это попросишь? Кровь он проливал. А как насчет тех, кто умер от голода, потому что гниды, вроде тебя, воруют у них последнее? Так что свой костыль ты заслужил по праву. Носи его с гордостью. С этими словами Кузнецов кинул инвалиду его деревяшку. - Сукин ты сын, Олег Аркадьевич. Шавка легавая, - отплевывался тот в бессильной злобе. Кузнецов отступил, давая инвалиду выползти из его угла. Он снова был спокоен, как памятник, и уже лез в карман за сигаретами. - В общем так, Сивок, арестовать я тебя и правда не могу - не за что. Но если ТЫ мне не скажешь, я с помощью вот этого мальчика (жест в сторону Ильи), все-таки выковыряю твоего сынка и всю вашу сволочь, где бы они не прятались, и в полном составе отправлю с комфортом в Вишерлаг, а то и дальше. Там им самое место. А чтобы ты не рыпнулся их предупредить, сейчас мои товарищи закроют тебя здесь на пару дней и посторожат. Что-то вроде домашнего ареста. Как думаешь, не сдохнешь? Вот и я так думаю. На чифире и самосаде проживешь. Илья, будь добр, сходи, позови ребят из машины. Илья не сразу понял, что Кузнецов обращается к нему. На ватных ногах он кое-как выполз из сторожки и через минуту вернулся в сопровождении двух постовых, дежуривших в машине. И пока Кузнецов быстро объяснял им ситуацию и отдавал приказания, Илья все стоял рядом и смотрел в дальний угол, где инвалид Матвей Сивок неторопливо передвигал на печке кастрюли со своими зельями, не обращая более внимания на посторонних, словно их вовсе не существовало. - Пошли, Илья, - скомандовал Кузнецов, закончив отдавать распоряжения, и сам вышел из сторожки. Илья растерянно стоял у двери. Инвалид оторвался от своих кастрюль и поднял на него бесцветные глаза. - Простите меня, - проговорил Илья чуть слышно. - Вот так оно бывает, сынок, вот так... - сказал инвалид со вздохом, будто сам извинялся. - Простите меня, - повторил Илья чуть громче. - Ладно, ладно, - махнул рукой инвалид. - Все образуется. Ты иди, а то поздно уже. Мамка заругает. Илья хотел еще что-то сказать напоследок, что-то важное, что запомнится навсегда. Но тут постовой собрался запирать сторожку, и Илья вышел, так ничего и не сказав. На улице, морозной и свежей после затхлости сторожки, пыхтел автомобиль, готовый вот-вот тронуться, а рядом, шагах в десяти, стоял Кузнецов и курил. Илья остановился рядом. - Ну и вонь у него там, - покачал головой Кузнецов, жадно затягиваясь “Казбеком”. - Ты как? Илья, кивнул, сам не зная, чему. Кузнецов заглянул ему в лицо и похлопал по плечу. - Ты молодец. Я тебе очень обязан. Ничего, я его еще разговорю. А дальше - дело техники. От меня еще никто так просто не уходил. Илья слушал молча. Похвалы Кузнецова не радовали. Он знал, что поступил правильно, и все равно чувствовал себя виноватым, словно одержал победу в нечестном и бою, хотя никакого боя не было, да и честность с обеих сторон оказалась весьма условной. - Слушай, Илья, - продолжал Кузнецов, немного понизив голос. - Этот тип наговорил там много лишнего. Ты не принимай все близко к сердцу. Он это больше для рисовки. Если честно, мне бы хотелось, чтобы все, услышанное тобой, осталось между нами. Илья вскинул голову и посмотрел на Кузнецова в упор, в самую глубину его непроницаемых черных глаз. - Это правда? - Это не важно, - спокойно ответил тот, ничуть не изменившись в лице. - Важно то, какие мы сейчас. А жизнь, она разная бывает. Эх, да что там... Поживешь, сам все узнаешь. Кузнецов щелчком отправил окурок в сугроб. - Тебя подбросить до дома? Трамваи уже не ходят. Илья почувствовал, что все его гудит от боли и усталости, как после долгой утомительной работы. Он едва стоит на ногах. И да, он хочет домой. Как же он хочет домой! Он поежился, запахнул поплотнее ватник и пошел к машине.