Ириска

Наконец-то дома. Примерка длилась вечность. Столько придирок и пожеланий, но в целом все прошло хорошо. В присутствии жены и дочек он не позволил себе лишнего, и на том спасибо. Теперь заказ на пять мужских сорочек и новогодние наряды для девочек позволит ей отложить еще немного денег про запас. Хотя какое это имеет значение? Все равно отсюда не выбраться. Без поддержки, без мужа, без связей, кому ты нужна? Ирина взглянула в тусклое зеркало на стене в общем коридоре. От дыхания на морозе все ресницы и выбившиеся из-под платка волосы обметало инеем. Как седая, право! Она тряхнула головой, и подтаявшие льдинки дождем посыпались вниз. Дверь в комнату Курякиных приоткрылась, оттуда выглянула Наталья. - А, это ты, - разочарованно проговорила она при виде соседки. - Привет. Что-то случилось? - Нет, - сказала та, чуть поколебавшись, и закрыла дверь. Но Ирина ей не поверила. Она сразу поняла, что Ильи нет дома. Она всегда чувствовала его присутствие, даже сквозь стены и закрытые двери, словно какие-то невидимые поля приходили во взаимодействие, когда они находились рядом. А сейчас во всем доме зияла пустота, будто воздух выкачали. Сердце тревожно заныло. Нет-нет, может быть, ничего страшного не произошло, а он всего лишь задержался в гостях у товарища. Но расспрашивать, как всегда, не посмела. Ирина пошарила рукой в щели косяка. Ключа не было. Она начала искать и вскоре нашла ключ рядом, на полу. Значит Илья был у нее. Пылкий юноша второпях сунул ключ как попало, и тот выпал из щели. Когда-нибудь это приведет к беде. Но сейчас ей не хотелось думать о плохом. Войдя к себе и еще не включив свет, Ирина поняла, что он был здесь совсем недавно. Может зашел подкрепиться тем, что осталось с обеда (ей нравилось баловать его вкусненьким), или просто ждал ее прихода, да так и не дождался. Она включила свет, прошлась по комнате, на ходу расстегивая кофточку, повернулась к кровати... и обомлела. Так вот зачем он заходил! Боже мой, с ума сошел что ли? Да где же он такое отыскал? Роза зимой! Не веря своим глазам, Ирина осторожно взяла розу в руки, погладила нежные, чуть прибитые морозом лепестки и жадно приникла к ним носом. Горячий июнь в Севастополе задолго до Войны. Стрекот цикад оглушает. Розовые кусты в саду санатория похожи на клубы пурпурной пены. Она прыгает по дорожке, ведущей к морю, хохочет, как птичка, и доверчиво хватается за загорелую отцовскую руку. Папа обещал научить плавать! Теперь уже нет ни папы, ни того санатория, но розы с их тяжелым маслянистым запахом навсегда будут связаны для нее с предчувствием лета и беззаботного детского счастья. Сердце вновь тревожно екнуло. Где же он ходит так поздно? Она прислушалась, не хлопнула ли дверь в прихожей. Нет, ничего. Только скрип половиц и приглушенный шепот за дверью. Это Наталья беспокойно ходит по коридору, охает, волнуется за своего повзрослевшего сына. А сама она не может позволить себе даже такой малости - открыто поволноваться за любимого человека. Вместо этого она должна притворяться, хитрить, делать вид, что ничего не происходит. Но чувства - не булавки, в шкатулку не спрячешь. Она изо всех сил старается сохранять лицо, но этот огонь горит слишком ярко. Уже несколько раз она ловила на себе взгляд Натальи - колючий, полный иррациональной самочьей ненависти. В другой раз вопрос Марьи Егоровны (“Ты чего это, Ириска, заболела что ли? Горчичников столько накупила”) заставил ее вздрогнуть и покраснеть. Никуда не скрыться от чужих глаз. И все же это было счастье. Такое, что голова шла кругом, а сердце выпрыгивало из груди. И, глядя на своих соседей, она иной раз про себя высокомерно жалела их, какие они все несчастные, обделенные люди, ведь им не дано понять, как сладка ее запретная любовь. А ведь еще совсем недавно она и подумать не могла, что ее безумная мечта обретет плоть. Один неосторожный поцелуй чуть было не погубил все надежды. Но, оказалось, это искорка упала на сухой, жаждущий огня хворост. Теперь в этом пожаре горели оба. Он был юный, живой, ослепительно голубоглазый. Убожество тесной комнатки отступало, когда он входил в нее, подобно утреннему лучу. Ирина почти воочию видела его, как он сидит на ее кровати, свесив вниз длинные ноги, долговязый, взъерошенный, сияющие глаза провожают каждый ее шаг. Ей так тепло под его влюбленным взглядом. Он протягивает руки, чтобы коснуться ее всякий раз, как она проходит мимо. Ей так приятно его прикосновение. И пусть он порой бывает излишне горяч и беспечен, она простит ему все, лишь бы он и дальше смотрел на нее, касался ее, говорил с ней. Впрочем, она не обольщается насчет его желаний. Его молодое тело жаждет близости с ней, и она дарит ему эту близость, ныряет в эту страсть, как в море, пьет ее большими глотками, пока может, пока есть время. А время поджимает. И дело было не в том, что их могли застать вместе - она бы этого никогда не допустила. Другое. Она разглядела Илью в тот удивительный переходный момент, когда природа уже принялась ломать податливое детское тело, пристанище детской души, но до окончания работ еще далеко, и на какое-то время он застыл перед ней в своей таинственной и пленительной двойственности. Он был чист, как ребенок, и суров, как мужчина, уже надломлен жизнью, но полон надежд. Пройдет несколько лет, и он окончательно возмужает и станет даже привлекательнее, но он навсегда перестанет быть ее мальчиком с сияющим взглядом и теплыми руками. А вокруг него будет столько женщин гораздо моложе и красивее... Ирина подошла к комоду, чтобы поставить в вазу свой чудесный подарок, но вдруг вздрогнула и от неожиданности больно накололась пальцем о розовый шип. Там, на комоде в тени лампы на нее с фотографии смотрели глаза Кости. Ему было 27, когда он ушел, и, похоже, он уже никогда не будет старше. Снимок был сделан незадолго до ухода на фронт, Костя уже в форме, но еще с неостриженными волосами. Таким она его и запомнила. Правой рукой он обнимает ее за плечи, а левой уверенно, совсем по-военному, держится за пряжку ремня. И хотя губы его улыбаются, в глазах уже застыла черно-белая тоска. А теперь к ней прибавились скорбь и немой упрек. Или это ей только кажется? Сейчас Ирина уже не знала, хочет ли его возвращения, как прежде. Он ушел так рано, и его не было так долго. Осталось лишь смутное воспоминание о его нежных объятиях и голосе, нашептывающем в рыжие кудри: “Ириска, не бойся, все будет хорошо”. Или это не он? Или это уже Илья? Ох, совсем запуталась. Роскошная южная роза распустилась от тепла и теперь горделиво стояла в вазе, возвещая свое пылкое признание в любви. Когда-нибудь все закончится, возможно, очень скоро, но пусть это длится как можно дольше. Она вздохнула, принесла с кухни чайник и начала разводить в тазу горчичники. *** Воскресенье - лучший день недели. День, когда советские граждане не должны никуда идти, а могут вдоволь поспать и заняться приятными делами. Но даже если приятных дел не так уж много, все равно хорошо. В квартире, где жил Илья, было, как у всех - повсюду царила воскресная суета. К Марье Егоровне пришла старая подруга, и вскоре коридор наполнился запахом свежих блинчиков, которыми та собралась ее попотчевать. Пал Семеныч решил провести ревизию своим сапогам. Любовь Петровна сгребла в охапку своего замызганного Леньку и, игнорируя вопли и плач, повела в баню. Ее супруг с утра сидел на кухне. К обеду он уже смотрел на мир рассеянными, подернутыми пьяной пеленой, глазами. Но для Ильи в этот день все было по-другому. В воскресенье дом кишел народом, хлопали двери, гремели тазы, лилась вода, радио работало на всю мощность. В такой сутолоке ни о каком уединении не могло быть и речи. Странно. Еще месяц назад он в бы уже с утра сбежал из дома и до темноты гонял бы с ребятами в футбол или изучал кишки старого Студебеккера в гараже у соседа. Вместо этого он вот уже которое воскресенье к вящему удивлению матери сидел дома над какой-нибудь книгой. Зачем он это делал? Он и сам не знал. У него не было шансов на свидание с Ириной, но он чувствовал ее присутствие даже сквозь стены и закрытые двери, и питался этой неосязаемой близостью, боясь пропустить хоть мгновение. А время, как назло, тянулось медленно, а иногда, казалось, что и вовсе останавливалось. Илья пытался читать, но буквы расплывались у него перед глазами, а мысли улетали далеко, и он приходил в себя лишь когда, в десятый раз перечитав абзац и так и не поняв его смысла, клевал носом в раскрытую книгу. Тогда он мотал головой, как мокрый пес, и косился на будильник. Минутная стрелка и не думала двигаться с места. А тут еще мама пристала с уборкой, она-де сама не успевает, ей нужно бежать. Куда опять собралась? Но это даже лучше, хотя бы не будет донимать его и даст время покопаться в своих мыслях. В последнее время Илья приобрел это новую, ранее не свойственную ему привычку. Было ли это следствием недавних событий или других причин, а может, просто время для раздумий пришло, но теперь Илья большую часть времени проводил в безуспешных попытках понять, что происходит с ним и вокруг него, и почему все так странно, запутанно, неочевидно. Олег Кузнецов больше не беспокоил его. Видимо, Илья перестал быть нужным. Это было немного обидно, ведь именно Илья помог Кузнецову напасть на верный след. Мог бы хотя бы позвонить, рассказать, как идут дела. И в то же время, Илья не хотел этого звонка. Он отчего-то стыдился своего поступка и в глубине души надеялся, что инвалид не пострадает. В те редкие моменты, когда Илья не думал о любви, он думал о том, что, если все закончится хорошо (для кого хорошо?), он хотел бы снова встретиться с этим человеком, еще раз расспросить об отце, поблагодарить его за..., впрочем, не важно. И Илья в двадцатый раз бесцельно пробегал глазами одну и ту же строчку. На личном фронте тоже образовалось затишье. Ирина уже который день просила его потерпеть со свиданиями из-за женских кровотечений, которые, оказывается, бывают у всех женщин раз в месяц. Ну и дела! Это что же, вообще у всех? Даже у мамы, у Галочки или, прости господи, у Аленки? И что, каждый месяц столько времени будет пропадать впустую? Илья был озадачен, но поделать ничего не мог. Женское тело своей инаковостью внушало ему священный трепет. При мысли об Ирине его снова бросило в жар. Он оттолкнул бесполезную книгу и потянулся, разгоняя кровь по затекшим суставам. Суставы смачно захрустели. Илья встал из-за стола и прошелся по комнате, чтобы унять дрожь. Уходя, мама услужливо оставила возле двери ведро и тряпку, чтобы сын не забыл ненароком о своих обязанностях. Илья вздохнул и подумал, что лучше избавиться от этой обузы как можно скорее, коль скоро ничем другим он заниматься сейчас не может. И он подхватил пустое ведро. *** После обеда все немного разбрелись по своим комнатам. Только Прокопенко все сидел за столом у окна, хмуро глядя на свою порожнюю бутылку, будто упрекая ее за то, что так быстро закончилась. Вода в кастрюле, куда Ирина поставила кипятиться свои бигуди, никак не хотела закипать (видимо снова керосин подтекает из примуса, снова вызывать мастера). Но она все же решила дождаться, когда бигуди закипят, несмотря на тяжелый взгляд Прокопенко, сверливший ей спину. После мытья волосы следует закрутить как можно скорее, иначе они будут торчать во все стороны, как копна. Хотя Илья говорит, что ему нравится и так... На дне кастрюли начали появляться первые пузырьки. Значит, скоро. Ирина поправила белье, развешенное на веревке, и снова рассеянно уставилась в кастрюлю, когда сзади раздался развязный голос соседа: - Чего, Ирка, зачем кудри завиваешь? - А тебе не все равно? - сказала она, не оборачиваясь. Скорей бы уже закипело. - Так, значит? Дерзишь? Зря. Я может тебя к своему столу пригласить хочу. Рюмочку налью. Посидим... - масляно гнусавил Прокопенко. - Некогда мне с тобой рассиживаться, - бросила Ирина через плечо. - А свое пойло пей сам. - Ух ты! Посмотрите на нее. Вся такая гордая... Прокопенко вскинул руки в притворном возмущении. Он развалился на стуле и принялся насвистывать под нос блатную матерную песню. Но Ирина твердо решила не поддаваться на его провокации. Ничего, не впервой. Она оперлась руками о край стола и усердно делала вид, что не замечает его. Так прошло минут пять. Наконец, Прокопенко встал и пьяной заплетающейся походкой пошел из кухни. У Ирины отлегло от сердца. Слава богу, уходит. Но внезапно на полпути Прокопенко изменил траекторию и направился прямо к ней. Она даже не сразу поняла, что происходит, и в первый момент подумала, что его просто заносит на ходу. Очнулась лишь, когда волосатая грудь, выпирающая из-под засаленного исподнего, выросла прямо перед ней, а в нос резко шарахнуло спиртом и немытыми подмышками. - Ты чего? - взвизгнула она, и, ловко увернувшись от растопыренных рук, отскочила в сторону. - Сдурел что ли? Прокопенко с размаху налетел на стол, чуть не опрокинул на себя кастрюлю с кипятком, но удержался, затем оттолкнулся и, заторможенно пошатываясь, снова двинулся на нее, как вставший на дыбы медведь. Ирина отбежала в другой конец кухни и скрылась за растянутой на веревке простыней. - Куда? - осклабился Прокопенко. - Я тебя, курву рыжую, насквозь вижу. Лиса. Ходит тут, все напоказ, лифчики свои сушит. А как отвечать, так нос воротит. - А ты на лифчики чужие не смотри. Иди к своей благоверной, она тебя любым примет, - резко выкрикнула ему Ирина, но все же украдкой бросила взгляд на свое белье, висящее во всем кружевном великолепии среди чужих штопаных носков и полотенец. Прокопенко тем временем обошел простыню с другой стороны, заступая ей дорогу к отступлению из кухни. Увидев его рядом, Ирина вздрогнула и попятилась. Прокопенко довольно всхрюкнул и проговорил, понизив голос: - А зачем мне моя благоверная, когда есть мясцо посвежее. Или ты только с малолетками любишь? Внутри у Ирины все похолодело. С трудом переводя дыхание, она сказала: - Ты чего это говоришь? Прокопенко торжествовал. - А то ты не знаешь, чего. Дуру-то из себя не строй. Ему дала, и мне дашь. Ну начнем, пока никто не видит? Я никому не... От удара Прокопенко пошатнулся, охнул и схватился за нос обеими руками. Ирина метнулась в сторону и уже хотела бежать вон из кухни, но остановилась на полдороги. Прокопенко продолжал плаксиво стонать, зажимая лицо ладонями. Господи, неужели она разбила ему нос? Только этого не хватало. Молясь всем богам, чтобы ничего серьезного не произошло, она сорвала с веревки вафельное полотенце, намочила край под струей воды, приблизилась к горе-ухажёру и попыталась оторвать его руки от лица, чтобы рассмотреть ушиб и приложить к холод к больному месту, на ходу сбивчиво извиняясь за то, что все так получилось, что она нечаянно, ведь он сам виноват, не надо было наглеть, и вообще не надо пить... И в тот момент, когда она коснулась его, Прокопенко вдруг перестал скулить. Сначала Ирина не поняла, потом поняла, отпрянула, но было уже поздно. Вращая налитыми кровью глазами, Прокопенко схватил ее за руку и заломил за спину так, что Ирина взвыла от боли. Но в следующий момент Прокопенко выхватил у нее из рук вафельное полотенце и затолкал ей в рот. - Тише, тише, - жарко хрипел он ей в ухо, распаляясь тем сильнее, чем отчаяннее Ирина старалась высвободиться из его хватки, - Так, значит? Не хочешь по-хорошему? Лучше всех себя считаешь? Ну, значит, сама виновата. Он повалил ее на стол и свободной рукой начал задирать на ней халат. Пустая водочная бутылка повалилась на бок, гулко покатилась по полу и замерла где-то в углу. Ирина кричала, надрывая легкие, но звуки гасли, увязая в тугом комке с привкусом непромытого хозяйственного мыла, заполнившем ее рот. В какой-то момент ей удалось высвободить одну руку, и она попыталась избавиться от кляпа, но Прокопенко с не свойственной пьянице ловкостью перехватил руку и лишь сильнее наваливался на нее своим грузным телом. Он был невероятно силен, этот пьяный разбушевавшийся сатир. Он был так увлечен своим делом, что совсем не заметил, как на кухне появился третий. Сначала раздался металлический звон — это полетело в угол ведро - и вслед за этим чей-то кулак опустился на потный затылок Прокопенко, потом со всей силы въехал ему в висок, потом уже обе руки вцепились ему в плечи и оттащили от распростертой под ним женщины. Ничего не соображающий Прокопенко увидел перед собой искаженное яростью лицо Ильи Курякина, но лишь на мгновенье. В следующее миг твердый кулак впечатался ему между глаз, и Прокопенко перестал видеть что-либо, кроме оранжевых искр. - Ааааааа! - заорал он, как раненый марал. На шум и крики сбежались все соседи. - Держите его, он меня убить хотел! - не снижая тона, продолжал визжать Прокопенко. - Что случилось? - загомонили соседи. - Толя, что он с тобой сделал? - вскричала перепуганная Любовь Алексеевна. Из-за ее юбки выглядывал чистый Ленька и со спокойным любопытством изучал происходящее. Его отец, непривычно испуганный, согнувшись пополам, хватал перед собой воздух. Напротив него стоял Илья, высокий и страшный, как фашист с плаката. А рядом, на полу, обхватив голову руками, сидела растерзанная Ирина. Халат на ней распустился, и оттуда, почти до срама были видны голые ноги. Прокопенко надрывался: - Он... из-за своей рыжей шлюхи... меня, рабочего человека, бить! - А ну заткнись! - рявкнул Илья и схватил Прокопенко за грудки. Но тот вдруг выпрямился, оттолкнул от себя Илью, абсолютно трезвый и наглый. - А что, разве не правда? Думаешь, никто не знает про ваши шуры-муры? Как вы днем кувыркаетесь, аж стены трясутся. Мне Ленька про вас докладывал. Правда, Леньк? - и он подмигнул своему отпрыску. По растерянному лицу Ильи Прокопенко понял, что угодил в самую точку, и решил развить успех. Он кивнул Ирине. - Что, Ирка, не ждешь больше своего мужа? Нашла замену? Для него лифчики свои стираешь? Он не закончил. Илья, словно в бреду, схватил со стола нож и ловко, как видел когда-то у бандитов, приставил его к горлу Прокопенко. Женщины в ужасе завизжали. - А ну быстро извинился перед ней, - страшно прошипел Илья ему в лицо. - Еще чего! - вспетушился Прокопенко, впрочем, не слишком уверенно. - Ты извинишься или я тебя убью. Что-то в глазах Ильи подсказало Прокопенко, что тот не шутит. Вдруг выяснилось, что Илья почти на полголовы выше него. - Да что вы все стоите? - закричала Марья Егоровна. - Он же его убьет. Разнимите их. Паша, а ты чего молчишь? - Илья, не надо, пожалуйста, - простонала Ирина снизу. - Илья, прекрати, он того не стоит. Пал Семеныч положил руку Илье на плечо. Но тот не сразу подчинился. Он еще несколько секунд вглядывался в расширенные зрачки поверженного врага, ища в них подтверждение своей победы. - Еще раз к ней подойдешь..., - сказал он и убрал нож. - Не очень-то и хотелось. - Прокопенко рывком высвободился и пошел вон из кухни, на ходу роняя проклятья. - Ишь, нашла себе защитника. Приютили на свою голову. Вражье отродье. - Ничего, Толя, ничего. Мы на них еще управу найдем, - успокаивала его супруга и мстительно косилась на виновницу скандала. Илья все еще стоял с ножом в руках. Красный туман отступал, и сознание постепенно возвращалось к нему. Словно впервые он видел Ирину, плачущую навзрыд в углу кухни, куда загнал ее Прокопенко. Видел столпившихся у входа соседей: Пал Семеныча, Малью Егоровну и ее подругу Настасью, Леньку. Ирина неловко встала, одернула задравшийся халат, тыльной стороной ладони вытерла заплаканное лицо и вышла, глядя себе под ноги. Люди расступились, пропуская ее. - Только посмейте. Хоть один из вас. Только посмейте, - зачем-то бормотал Илья. Недоуменно перешептываясь, соседи стали расходиться. Одному Леньке было жаль, что все так быстро закончилось. Он еще с минуту болтался у входа, не решаясь подобрать с пола пустую водочную бутылку для своих игр. Но тут из коридора донесся яростный окрик матери, и Леньки след простыл. Илья остался на кухне один. Он открыл кран, умылся. Кровь шумела в висках, заглушая примус, на котором выкипала кастрюля с бигуди. И что теперь? Он начал смутно понимать, что произошло нечто непоправимое, что, возможно, будет иметь долгие и неприятные последствия. В коридоре раздавались возмущенные крики жены Прокопенко. Что-то про рыжих шлюх, соблазнительниц чужих невинных мужей, про милицию, которая найдет управу на малолетних любовников рыжих шлюх. Она безоговорочно приняла сторону мужа. Илья вновь представил, как краснорожий, дурно пахнущий Прокопенко рвет одежду на его беспомощной возлюбленной, и кровь с новой силой бросилась ему в голову, а кулаки сами собой сжались вокруг краев раковины так, что суставы заныли. Плевать на всех. Ничего они им не сделают. Если потребуется, ему хватит смелости бросить вызов обществу. Главное, чтобы Ирина знала это и не боялась, что он ее бросит из-за какого-то пустяка. Да он прямо сейчас пойдет и скажет ей это. Илья оттолкнулся от умывальника и зашагал к ее комнате. В коридоре уже никого не было, но Илья буквально кожей чувствовал, как за дверями чутко напряглись уши соседей, ловя каждый шорох. Пускай их. Ему больше нет до них дела. Он взялся за ручку двери, но, убедившись, что заперто, осторожно постучался их с Ириной условным стуком. К его удивлению, никто не поспешил открыть ему, хотя, даже сквозь закрытую дверь он знал, что она в комнате. - Ириска, - позвал он негромко. Тишина. - Ириска, это я. Впусти. - Уходи, Илья, - послышался, наконец, ее заплаканный голос. Сердце Ильи упало. Почему она гонит его? - Ириска, ну открой. Мне надо тебе сказать... Он осекся. Он слышал, как всего в некоторых сантиметрах от него, за дверью часто вздыхает и всхлипывает Ирина. Но она молчит и, похоже, не собирается впускать его. И тогда, разозлившись сам не зная на что, Илья с силой ударил в дверь и выкрикнул: - Да какая к черту разница, всё равно уже все знают! - Уйди, пожалуйста. Оставь меня одну. Совершенно растерянный, Илья вернулся к себе. Он не мог поверить в то, что произошло. Почему она не захотела его выслушать? Ведь они должны держаться вместе, особенно сейчас, когда все ополчились против них. Тревога от непоправимости произошедшего стала почти невыносимой. Илья чувствовал, что, если будет продолжать думать об этом, он сойдет с ума. Чтобы заглушить свои мысли, он включил радио. Там передавали какую-то пьесу в исполнении артистов МХАТа. Актриса надрывно ссорилась со слащавым кавалером. Слышать их наигранные мелодраматические голоса доставляло почти физическое страдание. Илья начал рассеянно крутить ручку настройки, где сквозь шипение и свист радиоволн изредка прорывались звуки далеких стран. *** А где-то через час вернулась мама, необычно веселая и жизнерадостная. В руках гостинец - большой глянцевый апельсин и несколько пирожных “корзиночка”. - Чего это все такие квелые? - спросила она, пряча в шифоньер выходное платье. - Прокопенки опять что ли подрались? Илья не ответил. - Ты пол помыл? - спросила она. В другое время, опасаясь материнского гнева, Илья бы принялся врать и оправдываться, но сейчас лишь покачал головой. - Ну Илья, я же просила! Где ведро, где всё? Да что с тобой? Она с досадой всплеснула руками и вышла из комнаты. Ну все, сейчас она пойдет на кухню, найдет следы беспорядка, начнет расспрашивать... Илья напряженно прислушивался к звукам за дверью, но не услышал ничего, кроме шума воды, и в конце концов, бросил это занятие. Будь что будет. Вскоре мама вернулась с ведром и шваброй в руках. Все еще недовольная из-за лентяйства сына, она принялась энергично мыть пол, переставляя мебель. Илья внимательно следил за ней. - Подними ноги, - сказала она, подлезая шваброй под стол. Илья поджал ноги. Он рассматривал ее спину, шевелящиеся под одеждой лопатки, волосы со следами утренней завивки. Он хотел заглянуть в ее лицо, но та постоянно стояла к нему то спиной, то в пол-оборота. Закончив работу, Наталья отжала тряпку и выпрямилась, отирая лоб тыльной стороной ладони. Она тяжело дышала и глядела на сына остановившимся взглядом, так что Илья весь подобрался от внезапного приступа беспокойства. - Что-то случилось, мам? - робко спросил он. - Не знаю. Голова закружилась. Ой... Она ухватилась рукой за спинку кровати. - Мама! Илья подбежал к ней, усадил на кровать. - Мама, тебе плохо? Мамочка, прости, это я во всем виноват... - Да ладно, ладно. Ты чего? Просто голова закружилась. Давление упало, наверное. Ой, беда. Она положила руку сыну на затылок и потрепала коротко стриженные волосы. - Слушай, Илья, сходи-ка к Ларионовой за лекарством... Илья замер. Значит, мама еще ничего не знает! - Хотя, нет, не надо, - перебила она сама себя, - У нее, кроме нашатыря, ничего путного нет. Сходи лучше к Алевтине Георгиевне в двадцать пятую. Попроси у нее тот немецкий бальзам из трав, который тебе тогда помог. Ты от него в считанные дни очухался. - Ага, ага. Я сейчас. Ты приляг пока, отдохни, - суетился Илья, натягивая свитер. *** Сначала она отнесла ведро и швабру на кухню, где четверть часа назад жена Прокопенко с нескрываемым удовольствием, жадно заглядывая в глаза, поведала ей о недавнем скандале и о тайной жизни ее сына с распутной соседкой. Наталье потребовалась вся выдержка, чтобы не сорваться. С подчеркнутым равнодушием она процедила сквозь зубы: “Так ему и надо, твоему алкашу. Получил по заслугам”. Обманутая в своих ожиданиях, Любовь Александровна ушла с видом раздраженным и разочарованным. Затем Наталье пришлось собрать в кулак последние силы, чтобы Илья ничего не заподозрил, а еще проявить недюжинную изобретательность, чтобы без лишнего шума удалить его из дома. И по тому, как вспыхнули его щеки и замутились глаза при упоминании этой женщины, Наталья поняла, что все правда. В эту минуту ей чуть не стало плохо по-настоящему. Сердце превратилось в тяжелый камень и сдавило грудь. Она сохранила самообладание лишь потому, что знала: прежде чем в чем-то упрекать Илью, нужно сначала поговорить с НЕЙ. Она остановилась напротив двери соседки и, прежде чем постучать, сделала несколько глубоких вдохов. Надо успокоиться. Вспыльчивость часто играла с ней дурную шутку. Негромко, чтобы не привлечь внимания остальных соседей, Наталья постучала. - Ир, открой, это я, - сказала она едва слышно. - Наташ, уйди. Мне плохо, - послышался измученный голос за дверью. - Мне тоже. Мне тоже плохо. А будет еще хуже, если ты не откроешь. - Голос Натальи тревожно задрожал. - Ну же, надо поговорить. Не заставляй меня кричать на всю квартиру. Не слишком скоро, но все-таки заскрипел замок, и дверь приоткрылась. Наталья вошла и обвела глазами комнату, мельком бросила взгляд на высокую кровать, застеленную стеганым одеялом (здесь что ли?), прежде чем остановиться на хозяйке. Ирина стояла перед ней простоволосая, без косметики, с опухшим заплаканным лицом, и все равно красивая, даже возразить нечего. Илью можно было понять. Но почему-то эта ее неубиваемая красота злила еще сильнее. - Ну, чего тебе? - сказала Ирина устало. Не придумав заранее, с чего начать разговор, Наталья выпалила: - Это правда? - Что правда? - Не корчи из себя идиотку, - проговорила Наталья, понизив голос, в котором уже закипал первый гнев. - Ты спишь с моим сыном, бесстыжая? Бесстыжая даже не пошевелилась. Склонив голову на бок, Ирина смотрела на нее абсолютно сухими, равнодушными глазами. - Да. Наталья думала, что та прибавит еще хоть что-то, но не дождалась. Впрочем, сейчас никакие слова не сделали бы ей больнее. Она опустилась на оказавшийся рядом табурет и закрыла лицо рукам. Сил сдерживаться больше не осталось. - Господи, я ведь чувствовала, что что-то не так, - причитала она сквозь ком в горле. - Он сам не свой стал. Учебу забросил, не разговаривает, высох весь. А это все ты! Ты! Прямо у меня под носом. Потаскуха! - Не кричи, - сухо сказала Ирина. - Потаскуха! - назло выкрикнула та еще громче. - Наташа, прекрати. Ты ничего не понимаешь. - Да уж куда мне! Ты совратила моего сына! Чего уж тут непонятного?! - Я совратила? Ты серьезно? А он что, по-твоему, совсем ни при чем? К твоему сведению, Илья уже достаточно взрослый, чтобы решать, с кем ему быть. - Да как ты смеешь! Ты разговор-то не меняй. Ему пятнадцать лет! - Ну и что? Мне не в чем перед тобой извиняться. Я, может, впервые в жизни себя счастливой почувствовала. И он, кстати, тоже. Самой-то тебе некогда сыном заниматься. Тебя ж дома не бывает. Все мужика ищешь, чтобы свалить отсюда? Наталья вскочила, опрокинув табурет. - Ах ты, блядь рыжая! Да я тебя в дурдом сдам! В милицию! Там тебе лохмы твои рыжие обкорнают! Сядешь за совращение несовершеннолетних! А ну, иди сюда... Наталья, как дикая рысь, сорвалась с места, с размаху повалила стоящий рядом манекен в недошитом платье и кинулась на соперницу. Ирина в испуге шарахнулась в сторону, схватила со стола какой-то подвернувшийся лоскут и бросила им в соседку. Запутавшись в куске материи, Наталья на мгновение потеряла ориентацию, хаотично замахала руками, пока, наконец, не сорвала с себя проклятый лоскут. Но Ирина уже успела воспользоваться паузой и отбежать за стол, который теперь разделял двух женщин. Наталья попыталась обойти стол кругом, но Ирина, следя за каждым ее движением, всякий раз ловко перебегала на другую сторону. Так они кружили некоторое время. - Наташа, если ты не уйдешь, я позову на помощь, - сказала Ирина, задыхаясь. - Зови кого хочешь. Никто к тебе не придет, - злорадно осклабилась та и попыталась достать соперницу ножницами, которые та опрометчиво оставила на столе. Неизвестно, чем бы все закончилось, но в этот момент распахнулась дверь, и на пороге возник Илья. - Мама, нет! Он подлетел к матери и схватил ее за руку. - Ты чего пришел? А ну, отпусти, - пыталась отбиться она. - Не отпущу! Оставь ее в покое. - Защищать ее пришел, да? Может ты и меня поколотишь, как Прокопенко? А ну иди к себе, защитник. - Пойду, если ты пойдешь со мной. - Господи, да уйдите уже все отсюда! - закричала вдруг Ирина. - Как вы мне надоели! Оставьте меня в покое. Все! - И она разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. Илье стало больно от такой несправедливости. Она снова прогоняет его. Почему? Зато Наталья уже вполне оправилась от своего порыва. Она бросила ножницы на стол и обратилась к сыну тоном, не предвещающим ничего хорошего: - Ну, хорошо, пойдем. Поговорим... Они вернулись к себе. Мать с грохотом захлопнула дверь и тут же с ходу накинулась на Илью. - Ты как с матерью разговариваешь? Ты зачем меня перед всеми позоришь? - Мама, она ни в чем не виновата, - проговорил Илья срывающимся шепотом. - Как ни при чем? Зачем ты ее защищаешь? - Она ни в чем не виновата. Если хочешь знать, это я к ней пришел первый. Наталья замотала головой. - Я знать не хочу этих мерзких подробностей, кто там первый, кто кого. Эта шлюха легла с тобой, и этого достаточно. - Не говори о ней в таком тоне! - не выдержал и закричал Илья весь красный от негодования. Но эти слова только раззадорили гнев матери. - Ты мне не указывай, как говорить. Шлюха и есть. Тридцатник на горизонте, а она на мальчишку глаз положила. Лицемерка. Вся такая любезная, все с улыбочкой, сю-сю-сю, а сама... Да к ней столько мужиков ходит, чего ей от тебя надо? Илья стоял неподвижный, как соляной столб. Голова его горела, руки превратились в лед. С трудом подбирая слова, он проговорил: - Мама, если ты сейчас не замолчишь, то я... - Что ты? - Я уйду. - Да как ты смеешь! - Да, уйду. Я уже взрослый, и ты не можешь мне указывать. Я люблю ее, и она меня тоже. Вот так. Тебе придется с этим смириться. - Вздор! - топала ногами мать. - Что ты об этом знаешь?! Сколько тебе лет? - При чем тут мой возраст? Ты сама вспомни, сколько тебе было лет, когда ты встретила папу? Немногим больше, чем мне. Ты сама говорила, что выходила замуж уже беременная. Пощечина просвистела в воздухе и звонко опустилась на его лицо. Илья вздрогнул и опустил глаза. Горькая обида закипела в груди и побежала по венам. Кулаки сами собой сжались, а слезы брызнули из глаз. Наталья уже поняла, что перегнула палку, она попыталась что-то сказать, чтобы сгладить ситуацию, но Илья отпрянул, круто развернулся и, ни говоря ни слова, пошел прочь из комнаты - Илья, ты куда? Стой! Илюша! - кинулась за ним мать, но было поздно. В общем коридоре как по команде разом захлопнулись все двери. Илья прошел по темному коридору, спотыкаясь о расставленное барахло, и покинул дом. *** - Ладьей ходи, ладьей! - Боря, не мешай ему. - Дед, да у него же ферзь под угрозой! - Дай подумать. - Эй, шахматисты, хватит воевать. Может на ужин прерветесь? - И правда, Сонечка. Мы проголодались. Подавай на стол, детка. - Да я не... Спасибо. Я не голоден. - И слышать не хочу, Илья. Я такой лапши наварила! Не без смущения Илья присоединился к трапезе Лившицей. Правда домашняя лапша с топленым маслом была так хороша, что он быстро позабыл о своем смущении и от добавки не отказался. Когда он выбежал из дома, позабыв шапку, он твердо решил более не возвращаться туда никогда. Пусть он лучше умрет на улице, но не вернется к матери. Он ненавидел ее всеми силами души, желал ей всех напастей, о которых мог подумать. Все в нем закипало при одном воспоминании о том, как она нападала на Ирину, какими словами осыпала их обоих. Злые слезы то и дело застилали ему глаза, леденели на холоде. Погруженный в свои переживания, Илья не заметил присыпанную снегом яму с обнаженными трубами, и чуть было не провалился в нее. Он бродил по вечерним улицам без всякой цели, лишь бы подальше от дома. Но вскоре совсем стемнело, а холод стал невыносим. Сначала Илья хотел дойти до вокзала и на поздней электричке поехать к двоюродной тетке в Рязань, но вспомнил, что денег с собой он тоже не взял ни копейки. Илья не знал, что делать. Он досадовал на свою нерасторопность, представлял, как завтра, пока мать будет на работе, заберет из комнаты все самое необходимое, и сразу оттуда пойдет в военкомат и попросится в армию, а лучше на флот, куда-нибудь подальше - на север или на Дальний Восток. Ирине он все объяснит потом в письме. Она все поймет и простит его за поспешное бегство. Они будут переписываться, пока Илья будет учиться морскому делу. А потом, когда он вырастет, станет настоящим моряком, героем с боевыми наградами, он вернется к ней, к своей единственной, и они будут счастливы назло всем. Да, так и будет! Без шапки страшно мерзли уши, старый бушлат не спасал, и нужно было думать о ночлеге. О том, чтобы вернуться домой не могло быть и речи. Но куда пойти? К Володьке Зайцеву? У них и так не протолкнуться - четверо на десяти метрах, да еще он заявится. Борька Лившиц до сих пор болеет своим плевритом. Он-то, конечно, давно зазывал к себе, обижался на Илью за то, что тот забросил шахматы. Но неудобно как-то... Когда он появился на пороге коммунальной квартиры, где жили Лившицы, Софья Залмановна слегка удивилась, однако радушно приняла гостя и ни о чем не расспрашивала. Залман Осипович, казалось, и вовсе не удивился, и вел себя так, будто они с Ильей расстались только вчера. А уж Борькиной радости не было предела. Исхудавший (хотя, казалось бы, куда уж больше), одни круглые черные глаза на лице, но был все такой же жизнерадостный и разговорчивый, хотя и почти не вставал с постели и вынужден был по часам глотать лекарства, которыми его пичкала заботливая мать. Он возбужденно сучил длинными худыми ногами в шерстяных носках и подпрыгивал на месте от нетерпения. - Мам, ну мам, пусть Илья у нас переночует. Я дам ему свою пижаму. - Конечно, Боренька, конечно. Ты кушай больше. - Мне только до завтра, теть Сонь... - виновато промолвил Илья. - Ничего-ничего. Ты нас не стеснишь. Я пойду ночевать к Марте Исаковне, а вы трое мужчин будете здесь. Хотите - хоть всю ночь рубитесь в свои шахматы. - Спасибо. Все были к нему внимательны и ласковы, но все равно Илье отчего-то было неловко. Он чувствовал, что несмотря на уверения, он все-таки стесняет хозяев. На вопрос о причине его внезапного визита с ночевкой он ответил, что в их доме сегодня морят тараканов. Тактичные Лившицы не стали расспрашивать подробностей. Однако Илья не мог не видеть, как Софья Залмановна и Залман Осипович значительно переглядываются между собой. Они наверняка не поверили этому странному рассказу, но возражать не стали (то ли потому, что были искренне рады приходу Ильи вечером в воскресенье, то ли просто не хотели расстраивать своего Борю). После ужина Залман Осипович взял с комода баян в дерматиновом кофре, уселся напротив ребят и принялся наигрывать. Для разминки начал с популярного городского мотивчика, потом перешел на какой-то дореволюционный романс, потом сыграл песню из американского кинофильма “Сестра его дворецкого”, а под конец даже выдал что-то из классики. Его сухие костистые пальцы так ловко плясали по клавишам, будто жили сами по себе. Сам Залман Осипович словно перестал существовать, весь отдавшись музыке. Он прикрыл глаза и качал в такт головой, проживая каждую ноту. Илья слушал с удовольствием. Он любил музыку, особенно песни из кинофильмов, ну и народные, конечно. Впервые за этот ужасный день он чувствовал себя спокойно и умиротворенно, он принадлежал себе. Вокруг были приятные люди, которые ничего от него не требовали. Хоть бы этот вечер не кончался. Когда Залман Осипович закончил играть, последовали бурные аплодисменты немногочисленных зрителей. Старик благодарно склонил голову и погладил свою седую бородку. - А у кого я, по-вашему, учился играть? - спросил он, хитро прищурившись, как делал всегда, когда готовился удивить. Мальчики озадаченно переглянулись. - У кого, дед? - не выдержал Борька. - У Будённого! Да, да, Семен Михайлович не только красный командир, но еще и баянист первоклассный. - Не верю! - А вот послушай. Это научил меня играть лично он. И он затянул старинную казачью песню, протяжную и монотонную, как донская степь. Что-то про одинокого раненого воина, про тоску по дому, про смерть на чужбине - Илья не очень вслушивался в слова. Простая, но красивая мелодия песни навевала сладкую грусть. Как это получалось, Илья не знал. Каким-то непостижимым образом народная песня умела дотронуться до сердца, минуя язык и музыкальные способности. Мама знала их прорву и часто пела сама себе. У мамы был чудесный голос. При мысли о матери у Ильи все внутри засаднило, как от ожога. В этот момент он почувствовал себя таким одиноким среди этих прекрасных, добрых, любящих людей. Тем отчетливее он понимал, что не будет принадлежать этой семейной идиллии никогда. Песня еще длилась, когда в прихожей раздался телефонный звонок, оглушительный и противный, какие только и бывают в набитых людьми коммунальных квартирах. Однако никто не прервал своих занятий, надеясь по той же коммунальной привычке, что кто-то из соседей возьмет трубку. И действительно, кто-то вскоре не выдержал и подошел к телефону, и почти сразу же в дверь Лившицей постучали. - Там вас спрашивают. Софья Залмановна испуганно прижала к груди вязание и вскочила, но отец жестом остановил ее. - Сядь, Сонечка. Я сам подойду. Если звонок поздний, то явно по серьезному поводу. Илья отчего-то тоже заволновался. Поздние звонки ему самому не нравились. Через минуту Залман Осипович вернулся все такой же спокойный и добродушный, разве что чуть задумчивый. Он сразу обратился к Илье. - Твоя мама звонила. Я сказал ей, что ты у нас и с тобой все в порядке. Сказал, что ты сегодня переночуешь у нас. Илья сидел сам не свой от стыда. Его тараканья байка рассыпалась на глазах. - Извините, - сказал он, опустив голову. Ему стало так тошно от своего вранья, слабости и глупости. И как он только мог вообразить, что чужим людям он будет нужнее, чем матери? Он встал с места и сказал: - Знаете, я лучше пойду. Борька вскочил вслед за ним. - Как это пойдешь? А как же наша партия? Мы ведь не доиграли. - Правда, Илья, зачем спешить? - вступилась Софья Залмановна. - Уже поздно, на улицах страшно ходить. Останься, выспишься, а завтра... - Нет. Простите, мне нужно идти, - решительно отвечал Илья. - Так будет лучше. Я просто не смогу заснуть... Хозяева наперебой принялись останавливать Илью, но довольно быстро сдались. - Может тебя проводить? - предложил Залман Осипович. - Ну что вы! Не стоит беспокоиться. Тут ведь недалеко. Спасибо вам за все. Борь, ты давай, поправляйся. Борька явно обиделся. Он не умел скрывать свои чувства. Ничего, он отходчивый, быстро забудет. - Ты только позвони нам, когда придешь домой, ладно? - Да, да, конечно, - торопливо бормотал Илья, пятясь к выходу. По дороге домой он не встретил никого, кроме шелудивого пса в подворотне. Илья вошел в квартиру, погруженную в темноту и знакомый спертый запах. На цыпочках он пробрался сквозь полосу препятствий коридора, подошел к своей комнате. Дверь была не заперта. Мать сидела за столом со включенной лампой и вскинула голову, когда он вошел. - Илья, ты? - Да, мама. - Сынок. Она обхватила его руками, прижала к себе изо всех сил и разрыдалась не его плече. - Мальчик мой. Не уходи больше, ладно? Не пугай меня так. Я уже всех обзвонила, думала, с тобой что-то случилось. Она целовала его лицо, оставляя на нем свои слезы. - Да, мамочка, - только и мог вымолвить Илья. Он не мог найти слов, чтобы выразить ей все, что чувствовал - и любовь, и горечь, и обиду, и облегчение. - Прости меня. Прости, дуру. Я совсем забыла, что ты у меня вырос. Все так быстро произошло. Ты у меня единственный остался. Если бы с тобой что-то случилось, я не знаю, что бы с собой сделала. Господи, я такая дура. Не сердись на меня. Не будешь? Она говорила все более бессвязно. Илья гладил ее волосы, слушал ее причитания, и понимал, что чуть было не совершил большую ошибку. А еще он знал, что за дверью в комнате напротив не спала и чутко прислушивалась к происходящему другая женщина, которую он тоже чуть не бросил одну в тяжелую минуту. Отец бы так не поступил. Нет, похоже, ничего не будет просто в этой жизни. И, как ни крути, но решать свои проблемы ему предстоит самому. Уже за полночь, засыпая, Илья вспомнил, что так и не позвонил Лившицам, чтобы сказать, что добрался благополучно, но почему-то был уверен, что они и так все поймут.