If I Fell (In Love with You)

Острые локти и колени, цепочка позвонков, ребра можно пересчитать едва ли не взглядом. Грейвзу больно смотреть. Но он смотрит. Болезнь неспешно и неумолимо растворяет ее тело, буквально вымывая из реальности. Он не знает, что хуже — наблюдать ее угасание или же быть пораженным внезапной близкой смертью, когда «ничто не предвещало». Первое кажется куда мучительнее, но и надежду тоже дает — что время еще есть, что можно что-то сделать. Сделать он уже ничего не способен. Он это знает, знает и она. Последние иллюзии развеяны, вуаль ужасающего понимания приподнята, и никто из них не в силах уже ее опустить. Ей придется умереть — и это совсем, совсем иное чувство — когда смерть приходит за тем, кого любишь. Он наблюдал ее столько раз, что сбился со счета, так близко, как только было возможно, и все же… Когда костлявая тень выросла за плечом его жены, он оказался к этому не готов. Быть может, к такому вообще нельзя быть готовым. Время, казавшееся раньше беспредельным, сгустилось вокруг них. Словно раньше он стоял на берегу бурной реки, а теперь стремительный поток уносил их самих, и все, что ему оставалось — лишь провожать недели и месяцы растерянным взглядом. Все незыблемое обернулось издевкой — будто он взял ее тонкий румянец и сияющий взгляд взаймы у времени, а теперь предстоит вернуть долг. — Ты думаешь, время — это вроде дороги, Перси, по которой мы должны были идти вместе, вот только нас обманули... — тихо шелестит голос Тины. — Но нет никакой дороги, понимаешь? Только здесь-и-сейчас. Грейвз думает, что это чушь. Пока подобное ощущение не настигает его самого: очень обыденно, между чаем и ужином, когда он нежно растирает бледную кожу Тины мягкой губкой в пенной ванне. Словно река времени вынесла его на остров, словно он набрел на оазис в пустыне, полной миражей. Болезнь изменила их обоих, изменила их реальность и мысли, но не время. Времени безразличны чета Грейвзов и их горе. Время не река, но стоячие воды, через которые он стремительно бежал, и вдруг увидел свое отражение. Как мифический Нарцисс, пораженный, он застыл, не умея отвести взгляд. Только миг, и больше ничего. Он владеет лишь им, краткой вспышкой между ушедшим и неведомым. Неизвестность — желание увидеть, и Грейвз полагал, что видит, знает грядущее. Будто каждый из дней не показывал тщетность этой пустой уверенности, будто вся его жизнь текла ровной и гладкой лентой, обозримой в любом направлении. Будто он мог действовать в любом из моментов так же свободно, как в настоящем. Зачем же тогда он живет в одном миге, если не может жить лишь им? Зачем терзает себя и ее знанием о завтрашнем дне, когда тот еще не настал? Жаркая злоба и ярость, темное глухое отчаяние, неизбывное чувство обмана, но разве есть у них что-то большее, чем у других влюбленных? Не больше, чем мгновение настоящего, но и не меньше. Жемчужина, отполированная струей песочных часов, нанизанная на нить. Все время, когда он думал, что перебирает их, как четки, у него была лишь она одна. Губы Тины мягкие и податливые, а пальцы неожиданно сильные. Впервые за долгое время он не чувствует острую тоску — признак скорого расставания, не чувствует страха — есть ли что-то еще за завесой, и как им потом найти друг друга, не чувствует благодарности — за все, что было. Момент слияния смыкается совершенной сферой, и больше за ее пределами нет ничего. Память о скором распаде отброшена сознанием как нечитаемый шифр, он не знает будущего — не потому, что не желает, но потому, что на голом пике ощущений нет места времени. Они останутся там, и когда часы возобновят свой ход, а необратимое произойдет, они все еще будут там, застывшие в янтаре.