Повесть первая. Буря.
Взрослый человек — лишь отражение себя самого в детстве. Как он ребенком почувствовал мир, так он и будет продолжать ощущать его всю жизнь.
Глава 1. Склонности
Ромунда Долгопупс была чудесным ребенком; наивным и милым, иногда смешным, когда она, сообразив и перестроив у себя в головке взрослую непонятную истину, бойко выдавала свою детскую мысль. И даже эта детская, нелепая мысль казалась не лишенной логики и истины и заставляла задуматься о мире по-другому. В семье Долгопупс это даже приветствовалось. Полумна, жена Невилла, любила слушать, что говорит её дочка, со своей стороны с удовольствием рассказывая легенды и удивительные сказки про озорных эльфов, фей и древних гномов — страшных драу или трау, как их называют на Шетлендских островах, где Полумна много раз была с отцом. О, ни один ребенок не имел такого чудесного, волшебного детства, полного приключений и бурных фантазий, как-то было у Ромунды Долгопупс! Долгопупсы имели виллу близь Абернстунта с видом на залив Кардиган, бьющий могучими пенистыми волнами скалистый берег, словно желая смять преграду и хлынуть дальше. Горные долины, окружавшие двухэтажный бревенчатый дом, были усеяны вереском, а ветра, дувшие с воды, приносили соленый запах моря из пролива св. Георга, а иногда продували одежды насквозь, достигая едва ли не костей. Берег, по которому еще можно было пройти по кромке воды, тянулся от песчаных пляжей и невысоких обрывов и, возвышаясь, завершался мысом, который давал начало плоской скалистой гряды. Этот мыс, который Ромунда обозвала мысом Быстрых Ветров, своей каменной сморщенной ногой утопал в волнах, которые разбивались об неё на пучки брызг, а плоской вершиной нависал над водой. Ромунда облазила все прибрежные скалы и небольшие узкие пещерки, куда штормами иногда заливало воду, и всюду искала таинственных древних жителей из сказок. Её любимым местом стал мыс Быстрых Ветров, но ветер там, даже в спокойную погоду, иногда был так силен, что девочку едва не сносило в воду, и она, в страхе за свою жизнь, убегала в вересковые поля, где не спеша прогуливались и паслись пони. Когда ветер был не так в силе, девочка приходила на мыс. В шуршании вереска, и в шуме волн, и в свисте ветра Ромунда слышала голос природы, зовущей свое дитя, ласкающей её белоснежные кудри солнечными лучами и брызгая в лицо каплями разбивающихся под ногами волн. Девочка, возвышаясь на мысе, распахивала руки, разворачивая маленькие ладошки к небу, будто желая обнять этот мир и никогда не отпускать, и её душа внимала этому зову. Эмоции были так сильны, что она вдыхала морской воздух полной грудью и кричала, счастливо улыбаясь, а её крику вторили бакланы, проносясь над мысом. Это было лучше полета на метле, на которой её катал папа, это было лучше всплесков магии, когда чувствуешь, как она искрится на кончиках пальцев; это было приятнее, чем музыка, и чувственнее, чем мамин поцелуй; горячее огня, и холоднее звезд. Ромунда растворялась в неописуемом восторге, когда зазвенел колокол со стороны дома, сообщая об обеде, и девочка, сорвавшись с места, побежала к дому, последний раз улыбнувшись морю. — Ты распустила косы? Тебе к лицу, — заметила Полумна, когда Ромунда вприпрыжку вбежала на террасу и села за обеденный стол напротив мамы с папой, едва не сбивая локтем графин с водой. Волосы девочка унаследовала от матери — такие же кудрявые густые и светлые-светлые, почти светящиеся, когда в них путается лучик солнца. — Спасибо, мамочка. Мне очень надоели резинки. Не сердись, но они случайно потерялись в море. Девочка пожала плечами, словно для неё это был сущий пустяк, из-за которого вообще не стоит беспокоиться, схватила ложку и принялась уплетать суп за обе щеки, иногда стреляя глазами в родителей и ожидая, будут они ругаться или нет. Полумна и Невилл не ругались. Это были те родители, которые спокойно переносили испачканное, порванное платье, разбитую чашку, муравейник под кроватью (Ну он же сломается под дождем!) и прочие неприятности, которые прилагаются к очаровательному, едва ли не кукольному ребенку, делая его непоседливым и любопытным в своем искреннем познании мира, не отвлекаясь на такие земные скупые мелочи. — Ничего, — сказала Полумна, задумчиво рассматривая полоску моря, которая была видна из окна террасы, — Русалкам тоже надо заплетать волосы. — А можно я все свои резинки утоплю в море? — радостно воодушевилась девочка. — Не стоит. Через неделю мы идем на прием к Малфоям, они тебе очень пригодятся. Ромунда выпятила вперед нижнюю губку и насупилась, хотя долго обижаться она не смогла; быстро доев суп и схватив с блюда пышную румяную булку, она выскочила из-за стола, на ходу откусывая большой кусок и пытаясь прожевать и пробубнить, что идет выслеживать эльфов, вихрем вылетела за дверь. Эльфы обычно водились на вересковых полях, хотя Ромунда никогда их не видела, но была уверена — они там. Лежа в зарослях вереска, девочка тщательно прислушивалась, не раздадутся ли легкие скользящие шаги и не зашуршит ли трава, раздвигаемая маленькими ручками. Недалеко фыркнул пасущийся пони и громко заржал, привлекая к себе внимания и разрушая пленяющую поистине волшебную тишину; застрекотал кузнечик. Мимо девочки прополз жирный толстый жук с блестящим черным панцирем, и Ромунда преградила ему путь указательным пальцем, как иногда лесные разбойники, в желании ограбить экипаж, преграждают дорогу стволом дуба. Жук, нарвавшись на препятствие, пощекотал его колючими цепкими лапками и лениво перевалил через палец, продолжая свой путь. Ромунда рассмеялась, откидываясь на спину и заглядывая в небо. А потом она снова легла на живот, высмотрела в траве того самого жука и прижала его пальцем к земле. Жук смешно копошился, пытаясь вылезти, и Ромунда убрала руку, отпуская бедолагу домой. Вечером Полумна застала свою дочь в саду возле дома старательно ковыряющую что-то гвоздем на камнях. Подойдя ближе, женщина поняла, что Ромунда ковыряет на не камень, а какой-то предмет, что-то темное и плоское, похожее на развороченную тушку какого-то животного, кажется лягушки. Полумна стиснула зубы и прикрыла глаза, борясь с отвращением. Она ровным голосом спросила, что Ромунда делает. — Это отступник короны, — был дан взволнованный ответ, — Его пытает главный палач, чтобы он признался, где прячутся повстанцы. Но он молчит! И Ромунда с размаху пригвоздила маленькое сердечко лягушки к серому, изрядно замызганному внутренностями камню. Полумна ахнула, прижав руки к губам, а девочка удивленно повернулась к матери, смотря так же кристально чистым искренним взглядом. Из-за деревьев, между которых вилась тропинка к дому, вышел Невилл, который пришел поторопить своих девочек к ужину, и застал эту картину. Его глаза вспыхнули гневом, и он, скривившись, тихо процедил: — Что здесь происходит, Ромунда? Девочка испуганно дернулась, но мать быстро подлетела к мужу, поддев под локоток, и зашептала: — Успокойся, я сама разберусь. — Но… — Я сама, — и, обратившись к дочери, спокойно сказала, — Ромунда, он мертв. Девочка кивнула, отбрасывая гвоздь и вытирая грязные руки об серое платье. Её мама подошла ближе. — Кто это был? — продолжала Полумна, подводя разговор к чему-то важному. — Лягушонок, мамочка. Я нашла его в поле. — И ты его убила? — Он отказался говорить, где повстанцы, — упрямо возразила Ромунда, но осеклась под её холодными, настойчивыми глазами, — Я просто играла… — А он мог видеть? — Лягушонок? — у него были глаза. — А слышать он мог? А кричать? — гнула свою линию Полумна, и девочка на мгновение напряженно дернула бровями, хмурясь и собирая морщинку на переносице. Её взгляд, настороженный и непонимающий метался по лицу матери, в попытках отыскать хоть какою-нибудь эмоцию, но её лицо оставалось бесстрастным. — Я… Я не видела у него ушей, но… — А у тебя есть глаза и уши? Ты можешь кричать? — Да. — Лягушонок тоже мог, совсем как ты — и кричать, и слышать, и видеть. У него, как и у тебя, есть мама, которая сейчас ждет его где-то на болотах, но она не дождется. Знаешь почему? Глаза ребенка расширились; в них плеснулся отголосок неведомого раньше чувства, душащего её горло и грудь, и Полумна видела что её слова возымели действие. Они слетали с её губ и доходили до маленького чуткого детского сердечка. Ромунда повернулась, чтобы посмотреть на то, что раньше было лягушонком, и быстро осознано взглянула на мать. — Я… — А еще ему было очень страшно. Помнишь тогда, когда ты полезла в расщелину и там застряла? — Я думала, что умру там! — горячо вскрикнула Ромунда. — Тебе было страшно? И ему было очень страшно. Девочка сморгнула слезы, вспоминая что она пережила и пытаясь представить чувства лягушонка; она попробовала сравнить и вздрогнула от липкого, скользящего по позвоночнику ощущения. Губки Ромунды дрогнули и искривились, глазами она искала помощи у непроницаемого лица матери и, не найдя её, воскликнула тонким, срывающимся в нытье голосом, начиная плакать: — Я не хотела, правда… я не хотела. Я думала… Полумна, присев на корточки, раскрыла руки, и Ромунда нырнула к ней в объятия, утыкаясь носом и мокрыми щеками ей в воротник. — Мама! Я не хотела, не хотела, не хотела. Прости меня. Что будет с его мамой? — Тоже, как если бы ты однажды не вернулась с прогулки. Ромунда завыла на одной ноте, плача и всхлипывая, и Полумна увела её в дом и уложила спать. Укладывая уже успокоившуюся, но все еще всхлипывающую девочку, она предложила играть с куклами. — Если ты хочешь кого-то по игрушечному убить или пытать, то возьми свою куклу. Это будет лучше, чем убивать по-настоящему. Когда Полумна осторожно прикрыла за собой дверь, она столкнулась со своим мужем. — Зачем ты даешь такие советы? — спросил он, хмурясь и пытливо заглядывая в её глаза. — Затем, чтобы она не мучила живых, а выплескивала свою энергию на тех, кто ничего не почувствует, — пожав плечами, просто и бесцветно ответила Полумна, будто ужас произошедшего её не тронул. — Но она же ребенок! — Ребенок изучает мир, Невилл, а в мире есть смерть, и её ребенок тоже жаждет познать. Он не понимает её и начинает отрывать насекомым крылья или убивать лягушек, чтобы посмотреть на неё и понять. Лучше пусть Ромунда учиться на своих куклах. — Учиться чему, Полумна? — вскричал Невилл, — Убивать? — Учиться понимать смерть и её последствия. Ромунда поняла смерть. Игрушечные казни, пытки и наказания научили её этому, но она больше не тронула ни одного живого существа, а бедного растерзанного лягушонка она запомнила на всю жизнь.