Вера. Надежда. Любовь

— Утречка, Любимый… — простые слова, которыми начинаю теперь каждый свой новый день. Казалось бы, банальное приветствие, но оно стало для меня не просто привычным, а абсолютно необходимым, сродни важному ритуалу, дабы пробуждаясь, сразу же погружаться в наш мир. Один на двоих. И в теплых объятиях Лиса чувствовать, что больше не одинок. Должен же был случиться столь сумасшедший вираж на моем пути, чтобы вот так, казалось бы ненароком, столкнуть нас на перекрестке судеб. Столкнуть и разорвать затягивающую меня тьму вспышкой сверхновой. Только мрак моего космоса не отступает. Выползает из дальних уголков вселенной мыслями, что все события моей жизни не случайны и идут своим чередом, словно бусины, нанизанные на нить. А иначе не могу объяснить, почему именно сейчас, когда я окончательно и бесповоротно все для себя решил, а не три года назад, когда все было по-другому, в мою монохромно-серую жизнь ворвался до невозможности странный человек, раскрасил ее во все цвета радуги и пусть так, но стал моим… Лис… Он действительно странный. Кто бы еще пошел на такие отношения? Ведь даже когда я признался ему и, самое главное, себе, что люблю, то ничего, кроме верности, Елисею не пообещал. И наше хрупкое счастье до сих пор приправлено горечью обстоятельства, что мы вместе, но не рядом. А еще… моей стопроцентной уверенностью, что долго такие отношения длиться не могут. Сколько продержится Лис, прежде чем скажет мне: «Я больше так не могу»? И что тогда? Что тогда — не ведомо никому, но в одном я уверен на все сто: именно я держу в руках ключ от нашего будущего. Стою на пороге и все никак не решаюсь открыть в него дверь. Но открыть-то все равно придется, и я не должен тянуть резину до бесконечности. Ведь вопрос, который постоянно откладываю на потом и когда-нибудь, самый важный для нас на данный момент. Мне самому необходимо решиться и сделать шаг, но… Я не могу. Пока не могу или никогда не смогу — не знаю. Трусливо гоню прочь противоречивые мысли, в которых вре́менное «пока» вселяет в меня такую трепетную Надежду на встречу, а беспощадное «никогда» вгоняет в приступы черной Меланхолии. Но и эта эпизодическая хандра тонет топором в море эйфории от осознания одной простой истины: наши чувства — больше, чем Любовь. Ну не могу я даже самой глубокой привязанностью объяснить непередаваемую бурю эмоций, что вызывает в моей душе человек, с которым никогда не пересекался в реале. А в реале опять залипаю на всегда открытом фото, с которого мне иронично улыбается мой желанный Ведьмак. «Лис, как же я люблю тебя», — я готов говорить эти слова снова и снова человеку, овладевшему всеми моими мыслями и желаниями. Мне до дрожи в солнечном сплетении хочется потрогать его, прижаться так, чтоб не разлепить и просто тихо лежать, согреваясь теплом и вдыхая аромат его тела. — Дрыхнешь, засоня?! Э-э-эх…, а у меня такой стояк, — дразню, скорее всего, спящего парня, потягивая первую порцию горячего кофе. — Ты спи-спи… А я пока тебя полапаю, — тянусь рукой и касаюсь… ...Скул, покрытых колючками утренней щетины. Невесомо обрисовываю контур губ, дуги бровей, и что-то трепетное разливается за грудиной, теплым облаком стекая в живот. Если бы все было иначе, я бы сейчас осторожно стянул с парня одеяло и нагло оседлал его бедра. Я бы приложил ладонь к его груди и долго слушал, как сердце моей Любви отзывается гулким тудумканьем. Я бы много чего себе позволил, если бы все было иначе… А сейчас только так, в мечтах, могу быть смелым, развязным, хотя в жизни, наверняка, смутился бы. Смутился бы его, не кого-нибудь. Ведь именно рядом с Елисеем постоянно чувствую никак не проходящую неловкость. И я даже знаю в чем причина. Мне кажется, он отчетливо видит все мои извращенные желания, вызывая тем самым в душе жгучий стыд и даже страх того, что считав эти мысли, Лис осудит меня. Но и эта фобия, как ни странно, тоже возбуждает. Да так, что с головой накрывает жаркое марево, в котором плавлюсь без возможности остыть. Он мой огонь, к которому тяну руки и чувствую: тепло — хорошо, горячо — приятно, обжигает — страшно, но… не оторваться. — Утречка, Любовь моя единственная, — прилетает горячий поцелуйчик, обрывая мои эротические фантазии настолько внезапно, что невольно вздрагиваю и в следующий миг уже не могу сдержать искренней улыбки. — Привет, Любимый. Спал или, как обычно, до утра сказки заблудших душ слушал? — Спал, как лис на припеке, после того, как ты меня изнавсякал! — Лис мечтательно потягивается в постели, по крайней мере, мне так видится. — Мне тоже понравилась активная позиция… — пытаюсь смутить Елисея, при этом сам так некстати смущаясь, но разве ж меня остановит какой-то дурацкий жар, разливающийся по скулам. — Причем настолько, что боюсь подсесть на роль верха.  — Ну, если ты будешь подсаживаться сверху, как сегодня утром… — лукаво перековеркивает смысл моих слов хитрый Лис. — То я только «за». — Что за наглая инсинуация? — чуть не давлюсь кофе, подозревая, что мои недавние фантазии не прошли незамеченными, и в очередной раз конфужусь, словно меня застукали за непотребством. — Да ладно, Дениска, — так и вижу снисходительно-шальную улыбку Лиса. — Я ж проснулся оттого, что увидел, как на моих причиндалах примостилась одна горячо любимая задница, — без стеснения стесняет меня беззастенчивый Лис. — Или мне показалось? — Конечно, почудилось! — цепляюсь за так своевременно подкинутую отмазку. — Тебе это приснилось! — Дениска, а ты чего краснеешь-то? — плескается на мои непогасшие угольки очередная порция смеси легких углеводородов да еще и приправляется шуточным наездом: — Рукоблудил, зараза, фантазируя обо мне? Быстро признавайся! — Не-е-е, как я могу? — строптиво не признаюсь, округляя честные-пречестные глаза, и красочно иллюстрирую не совсем прямую речь смайликом с нимбом над бестолковкой. — Я вообще такими делами не занимаюсь. Ну разве что только с тобой в тандеме, — по-доброму подтруниваю не столько над Лисом, сколько над собой. — Со мной и только со мной! — за долю секунды переходя с шуточного на серьезный тон, отзывается Елисей, и я понимаю, что для него, как и для меня, на этом моменте игры заканчиваются, но никто ж не запретит мне поиграть словами: — Я не дам тебе повода заставить меня помолиться на ночь, — по-шекспировски уверяю суперревнивого любовника, что не оброню ни одного фамильного сопливчика. — Я скорей убью тебя, чем кому-то отдам! — горячится пылкий Лис, органично вживаясь в роль не менее скорого на расправу мавра. — О, горе! — шаловливо выдергиваю слова из староанглийской «песни», вольно импровизируя классический текст: — Не убивай! Убей хоть завтра! Нет! Через полчаса! Дай кофе хоть допить… — и не собираясь примерять ночнушку Дездемоны, умело перевожу стрелки со средневекового домостроя на современный эгалитаризм: — Тем паче, что у меня к тебе давно назрел один щекотливый вопрос. — Вопрошай, мой щекотун, — тут же заинтересованно откликается большой охотник до деликатных тем, моментально забыв обо всех гипотетических Кассио. — Я внимательно слушаю и готов поведать тебе все тайны мироздания. — Не-е-е… Все не надо, а то жить станет неинтересно, — расслабляюсь, чувствуя, как откатывает жаркая волна, вызванная фееричным явлением моего любимого любителя вгонять меня в краску. — Но одну твою тайну все же знать хочу, — уже воображаю себя евреем, затаившимся под столом на тайной вечере и готовым услышать, что прям с завтрашнего дня каждый иудей должен будет принести в жертву богу кусок своей плоти, которая почему-то оказалась крайней. — Поведай мне, как ты это делаешь? — Ну, Денис… этот процесс действительно требует тонкого подхода, — тянет интригу Елисей, посылая мне загадочные улыбки. — Только в нем нет никакого секрета. Я делаю это точно так же, как ты. Воображаю одного парня, что поселился в моей голове, сердце, душе́, а потом… Кладу руку на свой крепкий ствол, и вот тут начинается самое интересное. Сначала я тихонько тяну шкурку, оголяя… — Издеваешься?! — меня аж подкидывает в кресле от прямого попадания в мозг совершенно конкретной эротической фантазии, которая тут же рикошетом уходит в пах. — Нет! Как я могу? — бессовестно врет Лис, в очередной раз вгоняя меня в пожароопасное состояние своими откровенными до пошлости словами. — Ну-у-у… разве только чуть-чуть. — Кончай прикалываться! — капслочу, пытаясь отогнать назойливое видение разгоряченного Лиса на пике экстаза, и нихрена не получается. — Дени-и-ска, ты не представляешь, как мне нравится тебя смущать! — наконец-то без обиняков признается Елисей и добивает контрольным в голову мою на ладан дышащую Застенчивость: — Не менее, чем улавливать твой оргазм… — Только не говори, что ты чувствуешь, когда я кончаю! — тихо ахуеваю, кликая по мордахе с отпавшей челюстью и инстинктивно ощупывая уши. Как бы не произошло спонтанного возгорания. — Уже сказал! — довольно лыбится рыжий плут. — Каждый раз твой кайф накатывает на меня, как отголосок собственного экстаза. Когда ты кончаешь, я слышу твое участившееся дыхание и тихий стон, — продолжает вампирить Лис, измываясь над моими эмоциями, которые непрерывно кидают собственную бренную тушку из огня в полымя. Я уже не просто горю. Полыхаю! Кровь то накатывает к голове, то отливает в грудь и ниже. От того, как легко ведусь на подколки хитрого манипулятора, хочется до хрипоты проораться в подушку, но я только на секунду прикрываю глаза ладонью и, как ненормальный, начинаю тихо трястись от смеха. — Все, Лис! Баста! — поправляю своего пробудившегося от горячих фраз змееныша, пытаясь утихомирить словесный блуд ни на шутку разошедшегося развратника и ругая почем зря за поднятую тему самого себя, потому что примерно такого ответа и стоило ожидать от озабоченного моими оргазмами Ведьмака. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. — Конечно… — в невинность смотрящих на меня глаз не поверила бы даже сама Наивность. — Как и ты отлично знаешь, что я шучу, — Лис примирительно поднимает руки вверх, видимо решив не доводить меня до белого каления. — Единственная проблема, что я не знаю, реально ли объяснить необъяснимое. — Но ты можешь хотя бы рассказать, что тебя разбудило? — задаю чрезвычайно интересующий меня вопрос. — Только в подробностях и безо всяких приколов. — Если серьезно, то сквозь сон я почувствовал… — начинает вспоминать Елисей. — Что на меня кто-то смотрит, — через паузу уточняет: — Ты смотришь, — и тут же пускается в демагогию: — Знаешь, такое странное ощущение, которое заставляет поднять глаза, даже когда с головой погружен в дела. Поднять и встретить взгляд человека, который беззастенчиво пялится на тебя. Вот это и пробудило. А потом случилось легкое движение воздуха у лица, которое утренней прохладой пробежало по всему телу, вызывая мурашки, и вернулось странной тяжестью на бедрах и теплом в груди. С левой стороны. Как-то так… — Ах-ре-неть! — пишу по слогам и так же, шаг за шагом хренею, очень надеясь, что прямо сейчас Елисей не слышит, как у меня в зобу дыханье сперло. — Так значит мне не приснилось! — ловит меня на слове Лис. — Дэн, и кто из нас после этого плут? — Ты! — утверждаю без тени сомнения. — Потому что я практически ничего не делал. Просто на фотку твою смотрел и фантазировал. У меня Маркизка свидетель! — призываю на помощь свое малочисленное войско, уютно пригревшееся на коленях. — Но как ты почувствовал?! — Денис, ты вроде умный парень, но порой два плюс два сложить не можешь, — подковыривает Лис, чуть не до крови царапая мое ЭГО. — Даже милая пушистая хранительница, которая сейчас мурлычет на твоих ногах — уверен!— давно уже поняла, что ты такой же, как я… — Мля-я-я… Дежавю, — закатываю глаза к потолку, внезапно вспомнив напрочь стертое из памяти событие из своего отрочества. — Лис, а ты знаешь, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Но у нас и в этом свой эксклюзивный вариант. Потому что когда в прошлом веке я услышал от некой дивы нечто подобное на свой счет, то ржал до слез. Но когда я в этом веке снова слышу эти слова и от ТЕБЯ, мне нихрена не смешно. — Ты мне не рассказывал, — с толикой обиды сокрушается тот, кто, видимо, считает, что обязан знать обо мне все. — Ага, — утвердительно мотаю головой, тут же находя отмазку выпавшему из моей автобиографии факту: — Лис, в свое оправдание могу сказать, что я даже об этом не вспоминал. У меня в неокортексе никогда не задерживается инфа, которую я считаю маловажной или вовсе мне не нужной. Да и потом, ты же мне тоже многое о себе не рассказываешь… — Я готов тебе рассказать абсолютно все, что тебя интересует, вплоть до размера моего члена, — чуть не божится мой Ведьмак-приколист, и меня снова бросает в краску, ибо я и правда хотел как-нибудь в шутку поинтересоваться этим вопросом. Но развить чисто пацанскую тему мне не дают, поскольку Лис, как истинный лис, тут же виляет в кусты: — Но сначала ты вытащишь из извилин своей избирательной памяти этот случай и расскажешь мне, как это было. Откидываюсь на спинку кресла, подпихнув под поясницу жесткую подушку. На коленях мурлычет кошка, которой в те давние времена еще не было в подлунном мире, но которая сейчас — я уверен! — разделяет мое суждение, что Елисей ревнует меня даже к моему прошлому. — Ее звали Джемма, — начинаю рассказ, не видя в древнем событии ничего того, что я бы сейчас не мог или не хотел поведать Лису. — Она проживала в соседнем доме и частенько попадалась на глаза, ибо не заметить ее в толпе было просто невозможно. Одевалась Джемма подчеркнуто не элегантно, я бы даже сказал слишком броско для ее лет. Но это был ее неповторимый стайл, и в ином прикиде я ее не встречал никогда. Причем «никогда» — буквально! Потому что не только летом, но и в самый лютый мороз дама выходила на улицу лишь в легком платье и гордо топтала сугробы ногами, обутыми в летние туфли. И я бы никогда не узнал имени этой экстравагантной женщины, если бы в один летний день моя бабуля не вручила мне корзиночку с какими-то поганками и не попросила доставить и передать эту драгоценную ношу прямо в белые рученьки той самой мадам. Первый этаж высотки. Звонок, и бледнолицему дрыщу в пубертатном периоде жизни открывается вход в чужой мир. На пороге, заполняя своими пышными формами весь проем двери, стояла она, выедая глаза канареечного цвета платьем и кроваво-красными бусами, обвивающими в три ряда массивную шею, скрытую за двумя подбородками. Нас, детей, выросших на анимэ и диснеевской мультипликации, образ эксцентричной дамы шокировал раз и навсегда. Ибо увидев перед собой живое воплощение морской ведьмы Урсулы, даже такой подрощенный индивид, коим на тот период являлся я, терял дар речи и, кажется, забывал собственное имя. Впрочем, злой или коварной «Урсулу» назвать было нельзя. — Дении-и-ис, мальчик мой, — ласково пророкотала Джемма низким грудным голосом. — Проходи, я тебя ждала, — и буквально за шкирдак втянула меня в свои апартаменты. Назвать ее обиталище странным — ничего не сказать. Не-е-е. В нем не было черных портьер, не дающих проникнуть в помещение лучам света. Не увидел я и зловещих хрустальных шаров и миллиона защитных амулетов от сглаза, кучи пыльных образов и веников из дульче вонючих трав. В квартире Джеммы аппетитно пахло жареным мясом, было светло, уютно и не без претензии на роскошь, если претензией можно назвать мебель, оклеенную обоями под шелкографию цвета стальной изморози. И безразмерную кровать в завитушках, сделанную, видимо, под необъятные размеры самой властелины королевского ложа. Странной оставалась сама атмосфера этого места, где было как-то подозрительно тихо для первого этажа, но при этом непрерывно щебетали птички, хотя ни клеток, ни голосистых пичуг я так и не углядел. Зато сразу же увидел здоровенный, литров на двести, аквариум в том месте, где во всех нормальных домах стоит телевизор. Рыбок в аквариуме не наблюдалось. Только здоровенная коряга темной тенью просматривалась в мутной, как мыльный раствор, воде. Каково же было мое изумление, когда в ответ на мой стук ногтем по стеклу из-под утопленной дровины, извиваясь и разевая огромные пасти, выплыли две здоровенные не то рыбы, не то змеюки, точь-в-точь похожие на тех мурен, что прислуживали Урсуле в диснеевской «Русалочке». Не-е-е. Я не испугался и не заорал. Я просто тихо АХРЕНЕЛ… Вот так я и познакомился с Джеммой. Иногда таскал ей всякую хрень, что бабуля собирала по лесам. Иногда, молча и тушуясь, пил с женщиной чай, потому что понятия не имел, о чем с ней можно поговорить. А она, кажется, и не искала тем для болтовни, но тем не менее говорила много. Но вот о чем — не спрашивай. Я в упор не помню. Ты же знаешь, память у меня избирательная. Я знал, чем Джемма живет и чем занимается. Слышал, что про нее судачили моя бабка с маман, но как-то не верил во всю эту псевдонаучную херню. И все же однажды попросил женщину навести порчу на одного человека, которого когда-то ненавидел. Но она мне отказала, сказав, чтобы я даже мыслей таких в голове не держал. Я и не держал. Спросил и забыл, но спустя несколько месяцев странная дама вдруг ни с того ни с сего заявила, что я и сам многое смогу, если меня научить. Вот тогда я и поржал над ее словами и… отказался, сказав, что меня никакое мракобесие не интересует. Больше Джемма об этом не заговаривала, а я уехал учиться в другой город. Через несколько лет на зимних каникулах случайно увидел ее на улице в валенках, теплой шубе и в пуховом старушечьем платке на голове. Той же зимой ее не стало… — Вот и вся история, — сворачиваю балаган, удивляясь ощущению, будто все это произошло в какой-то совершенно иной моей жизни. — Денис, я сейчас получил еще одно подтверждение правоты моих догадок, — отзывается притихший было Лис. — Просто я принял свой Дар, а ты его отрицаешь, но все равно пользуешься им. Только неосознанно. — Не начинай, — отмахиваясь от бредового с моей точки зрения утверждения, и то ли Маркизке, то ли Елисею в который раз пытаюсь внушить: — Нет у меня ТАКИХ способностей. Я тебе сто раз говорил. — Малыш, пусть ты той старой ведьме не поверил, но мне-то ты можешь доверять, — словно бычара, упирается рогами Лис и припирает меня к стенке железобетонным аргументом: — Ну ты же не станешь утверждать, что сегодня утром я почувствовал не тебя? — Еще чего?! — одна мысль о даже ментальном контакте МОЕГО Елисея с кем бы то ни было порождает в душе такую дикую Ревность, что, кажется, я и спрашивать не стану, молился ли на ночь МОЙ «Дездемон». Однако рациональный мозг упорно не желает принимать все на Веру: — Знаешь, Лис, я и в детстве дурачком не был, а сейчас и вовсе, хоть и несостоявшийся, но все-таки почти ученый муж. А всякому образованному человеку ведомо, что любое утверждение требует конкретного подтверждения, — пытаюсь грамотно изложить мысль, при этом не вывихнув извилины. — Совершенно с вами согласен, любимый профЭссор, — в очередной раз включает стебатора любимый собеседник и самым наглым образом считывает мои мысли: — Желаете проверить свои способности? — Совершенно верно, обожаемый коллега, — не остаюсь в долгу, со знанием дела подходя к выбору эпитетов. — Мне до опизденения охота получить неопровержимые доказательства вашего спорного предположения. Меня, и правда, чуть ли не с первых дней знакомства с Лисом озадачивают необъяснимые явления, происходящие между нами. Мы то говорим в унисон, то думаем. Ведь сколько раз замечал, как Лис слово в слово озвучивает мои мысли, или наоборот: я строчу внезапно возникшие думки, а Елисей удивленно признает, что именно это и хотел написать. Да и «строчу»… Язык не повернется назвать это сообщениями. Мы слышим друг друга, словно общаемся напрямую и ведем диалог. А разговаривать с ним я могу, кажется, до бесконечности. Но что самое странное, я впервые столкнулся с человеком, с которым могу не только поговорить обо всем и ни о чем, но и просто помолчать. И мне будет совершенно комфортно в этой красноречивой тишине. Но сейчас не тот случай. — И каким образом изволите удостовериться? — старший научный сотрудник Елисей подозрительно щурит на меня глаза-щелочки. — Самым что ни на есть научным! — шутя намекаю на то, что все будет серьезно. — Проведем эксперимент! Если, конечно, у тебя нет на сегодня других планов. — Дениска, сегодня я весь твой! — прилетает ко мне благая весть. А у меня от этого «ТВОЙ» все внутри сладостно сжимается. С каким удовольствием я бы показал и доказал что ты мой, да так, чтобы на задницу ровно сесть не смог. — Рад! — большим пальцем вверх искренне одобряю нечастое явление в нашей с Лисом жизни. — Итак, в том что ты чувствуешь мои ментальные прикосновения, я уже убедился, — поправляю на носу несуществующие очки. — Но если у меня, как ты утверждаешь, есть третий глаз, следовательно, я должен ощущать твои. — Хм-м-м… Мне бы очень этого хотелось, — тактично юлит хитрый Лис, решительно настроенный довести задуманный мной эксперимент до конца. — Вот сейчас и проверим, насколько невъебенно сильна наша мистическая связь, — волнуюсь, ведь я никогда не пытался использовать некое неведомое шестое чувство, а включал исключительно пять очевидных, ну или собственное воображение. — Поступим так… — излагаю план операции «Ѣ». — Ты мысленно касаешься меня, а я попробую понять, какую именно часть тела ты нагло полапал. — Лады, — тут же отзывается тот, кто всегда готов протянуть ко мне загребущие ручонки. — Единственное — не уверен, что у тебя с ходу получится. — Не получится — скажем как все экспериментаторы-неудачники «упс» и рванем в бомбоубежище, — озвучиваю план «Ь», но очень надеюсь, что сработает схема «Ѣ». — Ну что ж… Приступим, — предвкушающе растирает ладони Лис, видимо, уже готовый затискать меня до умопомрачения.  — Yes, sir, — подтверждаю готовность и подогреваемый Азартом нервно ерзаю в кресле, единовременно пытаясь открыть чакры, которые в душе не ебу, где находятся. Расширить сознание, не перегрев при этом мозг. И само собой, заглянуть за горизонт, протянув свои энергетические щупальца-нити к Елисею. — Настройся… — командует парадом Лис. — Слушай себя. Легко сказать «слушай». Но как это сделать? Так странно — сидеть и сканировать свои собственные ощущения и пространство вокруг. Ждать чего-то магического, сверхъестественного. Может быть, искрящихся в воздухе энергетических шаров. Может, четкого ощущения прикосновения или мимолетного дыхания в ухо. Но… ничего не происходит. Совсем ничего. — Губы? — наугад выдаю ответ, требуя соблюдать чистоту эксперимента: — Только честно. — Нет, — безо всяких обиняков огорчает меня Елисей. — Давай попробуем еще раз, — не сдаюсь, хотя сразу чувствую, как внутри всколыхнулась Досада и разбередила Нервозность. — Конечно, — соглашается Лис, терпеливо мотивируя меня на псевдонаучную бесовщину: — Расслабься. У тебя получится. Чувствуешь? Чувствую? Да ничего я не чувствую! Я так напряжен, что не понимаю, где кончается реальность и начинаются мои фантазии. По какой причине возникает это хорошо ощутимое тепло в руках? Если не брать в расчет беспрерывно сжимающиеся кулаки и растущее Раздражение, которое подобно ураганному ветру набирает силу в моей душе, то это несомненно магия. — Вроде ладони стали теплыми, — отвечаю только чтобы хоть что-то сказать Лису. — Ладони — передатчики силы и энергии. Ты напряжен, сосредоточен, вот она и начала концентрироваться. — Хорошо, — буквально сквозь зубы выдавливаю слова, внося существенную поправку в нашу игру: — Давай сузим область до этой самой области. Кладу на стол левую руку. Касайся любого пальца и сожми посильней. Я попробую почувствовать, — но понимаю, что и сейчас для меня это нереально сложно. Я не знаю, что нужно делать. — Сжимаю палец, покусываю. КАКОЙ? — мой личный медиум дает мне время подумать, а я тяну время, жутко страшась дать неверный ответ. И не знаю чего больше боюсь: самому разочароваться или его разочаровать. — Ну и? Ощути, где горит?! Горит? Да нигде у меня не горит. Полыхает! Пламя в груди от Злости, от Обиды. От осознания, что Лис меня идеализирует. Видит во мне то, чего нет. Я искренне пытаюсь отключить в себе циничного прагматика и стать, хоть на миг, как Лис, потому что больше всего на свете хочу этого — ощутить прикосновение хотя бы его души. Но я не могу этого сделать. Чертова фрустрация! Так сложно сосредоточиться, когда внутри иронично ухмыляется Разум и, отрицательно мотая головой, бормочет: «Да-да, выдавай желаемое за действительное». А та неугомонная сущность, что есть Душа, мечется по телу и, тыча носом то в один палец, то в другой, с Надеждой глядит в глаза и не столько спрашивает, сколько утверждает: «Вот! Только что… Ты же почувствовал?!» И я чувствую то, что хочу чувствовать, даже если это неправда. Остается только проверить правильность моих ощущений. — Мизинец! — выдаю ответ, нихрена не уверенный в его правильности. — Безымянный… Буквально физически ощущаю боль разбившейся на сотни осколков Надежды, что теплилась мечтой быть для него иным, избранным, таким как он, а значит, быть с ним единым. — Блять! — уже не давлю в себе психа. — Все-е-е. Бесполезно! Сразу сказал — нет во мне ничего! — Не расстраивайся, — подбадривает и успокаивает меня дипмиссия в лице Лиса. — Я не был достаточно сосредоточен. Нужно начать с малого, и мы разовьем в тебе ментальные способности. Ты, главное, не бойся. — Да не боюсь я! Просто со мной вся эта хрень не работает! — складываю руки на груди в замок, пытаясь утихомирить зверя по имени Ярость, готового рвать и метать.  — Эта хрень работает! Просто на тебя какие-то печати наложены. И сделал это скорей всего ты сам. У тебя же разум, зашлакованный понятиями «нет, этого не может быть!», а в итоге получаешь бремя под названием «у меня не получается». Верь в себя, и все получится. — Я верю в то, что вижу, слышу, чувствую, знаю, — привожу свои доводы, не желая принимать другую точку зрения. — И все эти составляющие говорят мне, что нет во мне никакого Дара! — Не психуй! — так явственно слышу грозный рык. — Я спокоен, как в танке, — нервно барабаню по клавиатуре пальцами, лицо горит, но отнюдь не от смущения или стыда. Злодейка Злость в компании с обиженной Обидой и разочарованным Разочарованием уже устроили дикие пляски вокруг разожженного костра. — Кому ты это говоришь, танкист хренов? — на меня смотрит недовольный стикер.— Только посмей сейчас сбежать или спрятаться. — От тебя спрячешься! — огрызаюсь, не желая, чтобы Лис почувствовал, что творится у меня на душе. Там мрак, словно кто взял и выключил свет в целом мире. — Лис, дай мне десять минут. Мне нужно успокоиться. — Пять минут, и чтобы был снова со мной… С тобой… Знаешь ли, что ты всегда со мной? Прусь в ванную сполоснуть перегретую физиономию. Кошка трется у ног, видимо, не меньше тебя обеспокоенная моим нестабильным состоянием. А ты… Ты же стоишь за моей спиной. Подпираешь косяк проема двери и по-доброму улыбаешься, встречаясь со мной взглядом в этом чертовом зеркале, в которое я пытаюсь не смотреть, чтобы не видеть уродливые шрамы. Секунда — и прячу лицо в ладонях. Холодная вода обжигает, а я снова и снова набираю ее в пригоршни, пытаясь привести себя в чувства. Тесный закуток кухни. Садишься за стол, и наша кошка запрыгивает к тебе на колени. Ластится, подставляя ушастую голову под твои сильные руки. Гладишь ее, но прожигаешь взглядом мой затылок, спину, задницу. Насыпаю несколько ложек кофе в турку. Так волнительно ощущать на себе твой взор, который будоражит посильнее любого крепкого напитка. А я все стою и стою к тебе спиной, но… Знаешь ли, как хочу обернуться? Как хочу смело взглянуть тебе в глаза и бесконечно долго разглядывать этот необычный цвет радужки. У кого можно было выторговать такие глаза? У Бога или Дьявола? Теплые, чайные с зеленым ободком по краю. Они же совершенно несовместимы с твоим светло-русым оттенком волос?! Но мне нравится… Безумно. Мне бы так хотелось читать в них все оттенки твоих чувств, но я все стою и стою спиной… — Кофе? — быстрый взгляд через плечо, чтобы ты не видел страшную половину меня, которую не прикрыть, не скрыть от тебя даже маской. Наливаю кружку себе и еще одну… для ТЕБЯ! От горячего напитка по квартире разливается уютный запах домашнего очага. От жаркого тебя накатывают штормовые волны Возбуждения. — Я бы начал с десерта, — сдерживаю улыбку, с полуслова понимая смутные намеки. — Боюсь, что десерт может оказаться горьковатым, — мягкая поступь. Я ощущаю кожей твое приближение. Инстинкты кричат — опасность, но как же будоражит и пьянит это волнительное чувство. — Отлично! Не люблю сладкого, — бесцеремонно врываешься в мое личное пространство, по-собственнически вжимаешь меня своим телом в столешницу, мурлычешь на ухо: — Хочу… — и все внутри вибрирует от твоего многозначного «хочу», разбегаясь по коже табунами мурашек.  — Съешь меня, — разворачиваюсь в кольце твоих объятий и тону в омуте любимых глаз. — Мой… — шепчешь одними губами, и я готов пить, целовать, трахать этот красивый рот со вздернутым уголком губ в извечной ухмылке. Я готов дрожать в твоих руках. Готов доводить до безумия нежными ласками или звериным напором. Готов быть для тебя послушным и строптивым, стеснительным и дерзким, Топом и Сабом. Лишь для тебя. Лишь с тобой. Отдаваясь — брать и любить… Любить… Любить всей душой и телом. Мой морок, моя мечта, мое наваждение… Тишина… Только шелест начавшегося дождя заполняет пространство. Кружка кофе для меня согревает ладони. Кружка кофе для тебя остывает на столе. Тебя со мной нет, и снова убийственные мысли лезут в голову. Позволю ли я себе когда-нибудь эгоизм пожелать тебя всецело? Или так и буду жить в мечтах, пока не сойду с ума? А если решусь? Какие последствия будут у этого шага? Миг счастья? А что потом? Видеть, как твои глаза тускнеют от осознания моей боли. Заставить тебя так же страдать. И ты же не бросишь, будешь рядом. Только что останется от Любви после Жалости? Нет, я такого врагу не пожелаю. Уж лучше пусть все остается, как есть. Наверное, Судьба у меня такая: попасться в собственные Сети, спутавшие наши сущности в замысловатый узел, который невозможно развязать, а только лишь разрубить. Но и рубить никак. Только тронь этот животрепещущий клубок чем-то острым — и не только моя, но и твоя душа истечет кровью. Я не могу, не хочу причинять боль тебе — человеку, которого фактически боготворю. Ты мой и только мой. И я тебя никому и никогда не отдам. А в том, что у нас все вот так… В этом никто не виноват… Или виноват? Я не знаю. Я уже ничего не знаю. Отхлебываю горячий напиток и вымерзаю изнутри. На негнущихся ногах возвращаюсь в паутинный угол. Знаю, ждешь, всегда готовый обнять, утешить, согреть своим теплом. И я снова обманываю себя иллюзией, что ты рядом со мной не только в жизни, судьбе, сердце, мыслях, но и прямо здесь: стоишь, касаясь моего плеча своим. — Лис, знаешь, как я тебя люблю? — грустно улыбаюсь. — Знаю, чувствую! — отзывается мой такой далекий и такой близкий человек. — А ты знаешь, что твоя любовь взаимна? — Знаю! Чувствую! — и в этом утверждении не обманываю ни тебя, ни себя. Я действительно не просто знаю, а именно чувствую твою Любовь. Чувствую настолько остро, что сердце сжимается в тугой ком, и мне в который раз за долгие годы затворничества хочется позволить себе слёзы. То ли от счастья быть любимым, то ли от боли, что разрывает душу нереализованностью простого человеческого желания: «Любимый, как же мне безумно хочется быть с тобой»…