Я из Сиама, здрасьте!

      Я мух люблю — вкусных, жирненьких, а вот комаров не очень. Особенно с кровью. Особенно с хозяйской. Там водяры процентов восемьдесят. Сначала вроде весело, песни всю ночь ору, а утром головушка — ой-ёй-ёй!       Но в целом старичок замечательный был, хоть и выпивоха. Меня никогда не обижал. Сядет он вечером перед телевизором, закуску немудрёную поставит. Картошка жареная в сковородочке, огурчики или рыжики солёные с лучком, хлебушка чёрного порежет, и пол-литру, естественно. Красиво так всё, на газетке. За окном ночь и дождь, а у нас печка гудит, и футбол, или кинцо какое…       А какие мы с ним разговоры вели! И про фильмы, и про спорт, и про политику. Говорил-то, конечно, он, меня не слышал, но всё равно хорошо. Он внизу, на кровати, я в паутине своей, над шкафом.       Ой, как я жалел, когда он умер и дом молодому продали. Художнику! Вот тут пиздец начался! Плюс был только один — Никандр этот лишь коньяк лакал, от него бодун не такой адский. А в остальном…       Как человек искусства, к хлебу насущному он был равнодушен, жрал всякое говно из банок — смотреть противно. Коньячину, правда, дорогую уважал. Заработает с заказа, в город смотается и с целой сумкой назад едет. Люди искусства местную бурду не пьют. Он пойлом французским накидается, конфеткой закусит, сверху тушёнкой заасфальтирует. Посмотришь и блевать охота.       Ну, и рисовал, конечно… Да, рисовал… Розовые сопли на зелёном фоне или запятушки фиолетовые, а потом ходит, путается — какая из них «Мироощущение», а какая «Счастливый сон». Спал и видел, когда знаменитым будет, и всё удивлялся: «А чой-то никак?».       Ну, а чтоб с голодухи не сдохнуть и на коньяк, опять же, хватало, он разными заказами подрабатывал. Мужиков мордастых, женщин их сисястых и детишек всяческих изображал. Последний раз мопса рисовал в бархатном берете и золотом ошейнике.       После этой собачки три дня бухал и сам себе рыдался, какие люди тупые, в художестве не шарящие, и какой он несчастный. Пропадает его талант почём зря. Три ночи он скулил, и я не выдержал:       — Харе гундосить! Весь пол соплями залил! Маляр-недоучка.       Никандр голову поднял:       — Это кто тут?       У меня глазки задёргались, причём все левые одновременно. А Никандр снова:       — Это кто тут, я извиняюсь, своё хайло раззявил? Я, между прочим, художник!       — Пьянь ты!       — Пью, — кивнул он. — Запьёшь тут… Я всю душу вкладываю! Мои творения…       — Хуйня — твои творения! Я сру и то красивее. Как твоя последняя работа называлась? «Суждение о сказанных иллюзиях рефлексирующей сущности»? Дали, блин! По-нормальному можешь рисовать? Лютики-цветочки, огурцы под дождём или нужник в сияниях зари.       — Пошлость какая! — фыркнул он. — Деревенщина.       — Ну-ну! Тогда рисуй собак в кружевах — неплохо получается. Глядишь, до хомяков с рыбками докатишься.       Никандр морду скривил обиженно, рот уже открыл, и тут до него дошло, что в комнате он один. Головой покрутил, рюмку понюхал и трагичным шёпотом изрёк:       — Допился.

***

      Прежнего хозяина не парило, что он с пауком лясы точит, а этот, богемная выхухоль, забеспокоился. Утром встал, все бутылки убрал, водой холодной умылся и давай уборку делать: это туда, это сюда… и так бардак был, а теперь и вовсе страшно глянуть. Так мало того, на меня со шваброй полез.       — Развелось гадости! — орёт.       Сука, а? Я к нему со всей душой, переживал, можно сказать, а он?       Еле спрятаться успел, а сетям моим пиздец. Вот так же кореша моего, что на кухне жил, в прошлом месяце веником накрыло, бедолагу. Давай теперь заново плети, работай, а думаете — легко? Это вам не салфетки кружевные вязать перед теликом.       Но в целом ничего бы не изменилось, если бы однажды один мужик богатый не заказал своего любовника нарисовать без трусов. Называлось не по нашему, то ли «гну», то ли «тпру», точно не понял.       Приехал мальчишечка рыжий и полдня на кушетке кверху жопкой лежал. Полежал, полежал… и у Никандра остался. У того хоть денег и нет, зато и пуза тоже, а если ещё шесть ног добавить, вообще красавчиком был бы. Что они вдвоём вытворяли! Срамота!       Вот этот рыжик меня и турнул окончательно. Обжиться не успел, сразу на шкаф полез. Вот всем им туда надо, прям мёдом намазано. Прежний-то сроду туда не лазал. Хорошо хоть не убил!       В саду теперь живу. Хорошо тут: комары трезвые, бабочки летают, тупые, правда, но красивые, шалашовки. И кореш мой нашёлся — живёхонек!       А рыженький за Никандра всерьёз взялся своей тощей, но цепкой лапкой. Бухать запретил, и дерьмо всякое малевать — тоже. Он как-то утром вышел в сад, а там моя паутина на малине вся в каплях росы искрится. Пацан заахал, заохал, Никандра за шкирку вытащил и заставил изобразить. Тот, как обычно, рожу скрючил, но послушался.       Эту картину у него за большие деньги купили, а потом и следующие. Всякие там облака и закаты с рассветами. Правда, и тут умудрился извратиться. Один его «Комбайн, отражённый в коровьем глазу» чего сто́ит. В натуре, Дали!       Но вернуться всё же хочется. Дома теплее, и телевизор там, и эти… На срамоту ещё посмотреть охота. У меня шесть глаз, одним-то можно?