— Ты от меня до старости убегать будешь? — спрашивает Намджун, перелистывая хрупкие книжные страницы в неярком свете свечи. Юнги, воришкой прокравшийся в их спальню, от неожиданности подпрыгнул на месте, ойкнув. — Ну, так что? — развернувшись лицом к застывшему кисэн, откладывает книгу альфа.
— Я не убегаю от тебя, — хмыкнул Юнги, с напускным равнодушием снимая верхнюю одежду. Он на Намджуна, что волком за ним наблюдал, старался не смотреть и вовсе игнорировать.
— Именно поэтому у прислуги работу отбираешь? И полы моешь, и пыль в библиотеке вытираешь, и готовить помогаешь, чтобы вернуться за полночь, когда я уже сплю, — ухмыльнулся мужчина, вздернув бровь.
— Странно, что сейчас ты не спишь, — огрызнулся в ответ он.
На самом деле, Юнги его избегал, как только мог. Видеться с кисэн ему нельзя, посему он часами пропадал между книжных полок, забиваясь в самый дальний уголок, и тщательно продумывая план действий. Он всеми фибрами своей души чувствовал, что то самое, ради чего они здесь, скоро начнется. Намджун все чаще пропадал на совещаниях, а после тренировался с катаной. Юнги удавалось краем глаза, из-за колонны, наблюдать, как альфа профессионально орудует оружием. А от того, как сильно омега зависал на обнаженном торсе, самому себе хотелось дать затрещину. Однако после он ловил себя на мысли, что если Намджун настолько хорош, насколько хороши тогда их воины?
Несколько недель тянулось так — Юнги пропадал весь день, чтобы на цыпочках вернуться к двум часам ночи, когда уставший альфа отдыхает, ни на что из окружающего мира не реагируя. Он даже свои внутренние часы приспособил вставать за час до мужчины, чтобы вновь скрыться в своем укромном уголке. Иногда он действительно помогал омегам-прислугам, нарезал овощи, в своих мыслях утопая и пальцы режа нещадно, и именно потому от этой работы его отстранили.
Наверное, в душе он давно все о себе и Намджуне понял. Он больше самому себе сопротивляться не мог, наблюдая за мерно вздымающейся спиной, к коже которой так отчаянно Юнги хотел коснуться. Нежность свою по отношению к альфе он пытался зарыть поглубже, а она все равно вылезала, о себе давала знать. С каких пор вообще кисэн волнует, что лицо у альфы осунулось сильно и синяки под глазами залегли? Это не его дело, пусть даже умирать будет, Юнги все равно. Точно. Все совершенно точно не так. В одну из ночей Юнги расплакался, глуша рыдания в подушку, зубами ткань стискивая, чтобы Намджуна не разбудить. И тогда он понял, что смысла, да и сил сопротивляться у него больше нет. Юнги Намджуна любит той любовью, которой не должен. Она для них запретна, чужда, непозволительна. Он — один из якудза, что угрожают его королю, а Юнги… Он и сам уже не знает, кем является на самом деле, с ужасом понимает, что Намджуна останавливать не хочется, что якудза в своих убеждениях правы.
Но на часах уже два ноль шесть, а Намджун почему-то не спит, на Юнги с полуулыбкой смотрит, а ему от этого тошно, потому что, черт, он скучал. По ямочкам и голосу скучал, по взгляду намджунову, да даже по простому присутствию в его жизни. Юнги хрустнул пальцами, хмыкнул и, сжав в пальцах банное полотенце, развернулся к альфе.
— Мне просто не хочется тебя видеть, вот и все, — с лица Намджуна улыбка пропадает, и омеге на сердце тяжелее становится.
— Я не мальчишка, чтобы бегать за тобой до конца жизни. Меня заебало твое «хочу-не хочу», «буду-не буду», — Намджун резко встал, со скрипом стул отодвигая, и к Юнги в несколько широких шагов подошел, за локоть хватая. Юнги дернулся, но Намджун лишь крепче пальцы сжал. — Когда ты угомонишься, блять?
— Никогда, — выплюнул омега, альфу сильно в грудь пихая, но тот даже не пошатнулся. — Хочешь знать, почему я тебя избегаю? Так, блять, знай. Из-за того, что случилось здесь, — он кивнул на кровать, — когда ты приказал трахнуть меня и сам вылизывал того омегу, мне от тебя тошно, противно, даже касаться тебя не хочется. А после того, как ты позволил Ви сразиться с тем наложником… это безумство, и ты его одобрил. Я очень в тебе разочаровался в тот момент. Таким ублюдкам, как якудза, доставляет удовольствие смотреть на борющихся за свою жизнь людей? Ты сделал моего брата убийцей, и я тебя за это еще больше презираю.
— Закрой свой рот, — рычит Намджун, за шею омегу хватая. Юнги не испугался, зубы стискивая до скрипа, и вздернул голову, прямо в глаза, в которых с каждой секундой агрессии все больше появлялось, смотря. — Кто ты такой, чтобы контролировать мои поступки, упрекать меня, оспаривать мои приказы? Возомнил, что можешь выше меня встать. Но ты здесь — никто, под моим началом сидишь, ни черта не делаешь. Хотя, знаешь, моя вина, — ухмыльнулся альфа, склоняя голову вбок. — Я тебя принцем вознес, я же тебя и об землю разобью. Здесь ты — моя шлюха, неплохая сумка для вынашивания моих детей и доступная дырка, которую я в любое время смогу вы-
Юнги не сдерживается. Звонкая пощечина эхом отдает по замершему воздуху. У омеги в сердце, прямо к горлу подбираясь, обида зверская кипит. Слезы глаза защипали. У Намджуна ноздри разошлись от того, как судорожно он вдохнул раскаленный до бела воздух с примесью запаха его омеги, что свинцом обжег легкие. Он над собой контроль с каждой секундой теряет, который убегает сквозь пальцы, точно песок, а от юнгиевых слез ему только хуже становится.
— Как ты смеешь так говорить? — надломлено спросил Юнги, шаг назад делая, чтобы от этого зверя подальше оказаться. Намджун медленно перевел на него спокойный взгляд, наблюдая, как омегу в истерике начинает трясти. — Я лучше умру, чем твоей подстилкой стану. Ты думаешь, что мне перед тобой ноги раздвигать хочется? — нервно ухмыльнулся он, пальцами впиваясь в столешницу кедровую. — Да я терпеть тебя не могу. Твой запах, твои руки, твою улыбку, кожу твою мускусную. Мне все ваше отродье якудза ненавистно! — закричал он, яростно скидывая с намджунова стола книги, пергамент и чернильницу, что по полу прокатилась, оставляя после себя черный след. — Давай, блять, убей меня наконец, хватит мучить, издеваться! Хватит говорить свои фальшивые нежные слова, а после кости мне ими же ломать!
Юнги закричал, вазу хрустальную о пол разбивая. Его нервам конец, сосуд терпения давно уже лопнул, пойдя трещинами, он устал так невообразимо сильно. С Намджуном — это как по полю минному, не знаешь в какой момент и на каком шагу подорвется бомба и ты вместе с ней, внутренностями своими окрашивая траву зеленую. Юнги в бешенстве книжную полку перевернул, книги из нее выкидывая, об осколки на полу ноги нежные порезал, кровью своей марая дубовое покрытие и намджунову душу. Он спокойно наблюдал за чужой истерикой и слезами, даже, кажется, не моргая.
Намджун устал от того, что этот омега на один его шаг вперед делает тысячу назад. Сопротивляется, упирается бараном, коснуться своей души не дает. Ведь все то, что альфа говорил — всего лишь эмоции, далекие от правды. Он Юнги на руках готов носить, ладошки его узкие, нежные, хрупкие целовать, шею метить, кожу болезненную ласкать. А он царапается, зубы скалит, диким зверем на него кидается и ближе не подпускает. Альфа ни с кем и никогда не возился так, как с этим неугомонным омегой, и его уже откровенно это заебало. Когда Юнги с оглушающим звоном разбивает материнскую нежную шкатулку, разлетевшуюся на несколько невосстановимых воспоминаний, нервы у Намджуна трещат оголенными проводами.
Он в несколько шагов к Юнги подошел, запястье до хруста сжимая и крик чужой вырывая, и дернул на себя, заставляя омегу замереть, в его глаза смотря. У Намджуна глаза красные, как кровь юнгиева, злые, как дьвольская душа, и, самое страшное, разочарованные. Юнги губами дрожит, слезы едва сдерживает, щеку изнутри кусает, чтобы не зарыдать в голос. Ему хотелось, чтобы Намджун его
любил — нежно, трепетно, чутко, а с ним только — больно, обжигающе, убийственно. Юнги от этой любви своей убежать хочется, маленьким ребенком забиться в темный уголок, от всего мира спрятавшись, только сам ближе к Намджуну прижимается, в их огне собственноручно разожженном вместе с ним заживо сгорает.
— Сука, хватит, — прорычал Намджун. — Ты меня затрахал так сильно, что мне тебя разорвать хочется на кусочки мелкие, но я тебя так чертовски сильно люблю. Я с тобой больше воевать не собираюсь.
Намджун насильно его губы своими накрывает, поцелуем жадным впиваясь. Юнги ему сопротивление оказывает, в грудь сильную пихает, по плечам бьет, а после обмякает, губы в тонкую полоску сжимая. Намджун зарычал, настойчивее углубляя поцелуй, и большим пальцем надавил на его подбородок, вынуждая рот открыть. Юнги стонет-мычит в поцелуй, но альфа языком с ним сплетается, и тот сдается. Их поцелуй вкус солено-металлический имеет, Намджун им упивается, губы невероятные вылизывая. Юнги отрывается от него, пощечиной вновь обжигая, и Намджун хватает его, на кровать кидая.
Юнги испуганно смотрит, как альфа свое кимоно снимает, возбуждение обнажая, и ползет назад, готовясь вскочить с кровати и убежать, но Намджун ловко ловит его за щиколотку, одним рывком под себя подмяв. «Лежи смирно, блять», — шипит он в его губы, вновь поцелуем животным в него вгрызаясь. Юнги пинается, отпихивает его от себя, только альфа не реагирует, насильно коленки дрожащие его разводя в стороны. Омега под ним начал извиваться, мычать в поцелуй, чужие губы до крови прокусывая. Намджун с рычанием отстранился, напоследок губы его лизнув жадно, и сплюнул на ладонь, слюну по члену возбужденному размазывая.
— Пожалуйста, не надо, — умоляет Юнги, но Намджун через толщу воды его слышит, плюя на смысл сказанных слов. — Пожалуйста, не поступай так со мной, я ведь… я ведь люблю тебя, пожалуйста, так не заставляй меня ненавидеть.
Омега видит, что его слова никак не действуют на озверевшего альфу, и только сильнее сопротивляться начинает, слезы горькие не сдерживая. Намджун его душу руками выворачивает, на куски неровные рвет, а после раскидывает, стены в ней вымазывая, и с пальцев слизывает остатки жалкие. У альфы глаза подернуты поволокой, он перед собой видит не того, кого любит безбожно. Он под собой видит лишь объект своего желания, а на слабые трепыхания ему и вовсе плевать. Он Юнги резко на живот переворачивает, на колени ставя, и грубо ягодицы раздвигает, сжимающейся дырочкой любуясь. Намджун облизнулся, большим пальцем поглаживая его между ягодиц. Юнги под ним затрясся, от рук его дергаясь, но альфа лишь крепче, до синяков хрупкие бедра сжал, и, взяв твердый член в ладонь, одним резким толчком его заполнил.
Юнги закричал. Слезы из глаз брызнули по щекам, на простыню падая. Намджун в нем сразу же двигаться начал размашисто, резко, рвано, чтобы всю свою ненависть-любовь в этого омегу вдолбить. Он откровенно от него заебался, от непокорности и упрямства омеги несносного. По правде говоря, Намджун себе любого омегу страны заполучить может, а нужна только сука эта, с кожей как мед сладкой и волосами персиковыми, с бледностью болезненной и улыбкой такой редкой, как две луны на небе. Юнги под ним плакал, в рыданиях сотрясаясь, а Намджун удовольствие от этого получал, втрахивая ослабшее тело в матрас.
Альфа до скрипа сжал в пальцах спинку кровати. Юнги уткнулся лицом в подушку, умоляя всех богов, что с неба за ним наблюдают, позволить ему пережить это, а после он отомстит. Больше нет смысла тянуть и ждать неизбежного, когда слишком поздно будет. Он следующей же ночью с Джином встретится, чтобы короля предупредить, и плевать, если он умрет. Пусть. Только ублюдка бы этого не видеть, не чувствовать, не знать больше. Намджун лишь агрессивнее его трахал, на свой член натягивая. Он грубо кусал его спину, плечи, загривок прикусывал, отметины оставляя бордовые. Намджуну так хорошо и одновременно хуево никогда не было.
Он чувства Юнги ощущал так ярко и остро, что в любой другой момент он бы согрел его в своих объятиях, щечку нежную поглаживая мозолистым пальцем, но не сейчас, когда Юнги своими руками его до финиша довел, сам испортил весь тот хрупкий баланс, что, казалось, между ними возник. Намджун устал натыкаться на бесконечные тупые углы, за которыми этот омега прятался. Он больше не станет ждать, когда тот наберется смелости несуществующей, у него ее попросту нет. Намджун в нем погряз так, что больше и не старался выйти из этой трясины. Сколько ни барахтайся — только ближе ко дну будешь. Альфа вгрызся зубами в юнгиево плечо, стоны болезненные из горла его вырывая, и кончил прямо в его тело, лишь ближе прижимаясь, позволил узлу разбухнуть в его теле.
— Нет, нет, нет! — заплакал Юнги, дергаясь, отталкивая альфу от себя. — Пожалуйста! Пожалуйста, Намджун, только не это! — его истерика с головой накрыла.
Он истерично плакал под ним, дергаясь, пытаясь слезть, но Намджун не позволил, крепкими пальцами его бока сминая, заставляя в голос под ним реветь. Юнги сломался, как соломинка. Дамбу прорвало. Метеорит об него разбился. Сцепка связала их. Намджун покрывал аккуратными поцелуями его подрагивающую спину, лопатки и позвонки горные, острые. Альфа провел тыльной стороной ладони по его зареванному лицу, стирая горячие слезы, и поцеловал в уголок губ. Когда он смог покинуть его тело, довольно ухмыляясь, Юнги свернулся клубочком, обнимая собственные плечи и упираясь взглядом в одну точку.
— Ты родишь от меня, — хрипло сказал Намджун, широкой ладонью проведя по его персиковым волосам. — И станешь моим нее-сан.
— Я избавлюсь от него, — не смотря на альфу, тихо ответил Юнги взглядом упираясь в окно, за которым ночь непроглядная.
— Тогда я избавлюсь от тебя, — так же тихо прошептал Намджун, сжимая щеки вновь заплакавшего омеги, и впился губами в его губы. Он провел по внутренней стороне омежьего бедра, все ближе к дырочке подбираясь, собрал пальцем вытекающую сперму, вновь в Юнги ее вводя, и, ухмыльнувшись, прошептал в его ухо: — Ты должен все мое семя в себе сохранить, малыш.
Юнги весь следующей день пролежал в кровати, редкие слезы утирая, даже не обращая внимания на то, как тщательно прислуги убирали весь тот хаос, что он натворил ночью. Только плакать ему больше нельзя было — время и долг государству поджимали. Он нашел в себе силы, чтобы соскрести себя с кровати, одеться и даже расчесаться. Он с Джин-хеном должен был после полуночи встретиться, когда весь особняк заснет крепким сном. На Намджуна не то, что смотреть, о нем думать не хотелось, а о том, что он сделал… Юнги вздрогнул. Его крупная дрожь била только об одном воспоминании. Хотелось вымыться дочиста, кожу собственную содрать. Он это отродье в себе не оставит, когда (если) домой вернется. А даже если и нет… Исключено. От ребенка он избавится.
Однажды, когда он помогал на кухне прислугам, Юнги заприметил черный выход, ведущий через кладовку с продуктами. Осталось лишь дождаться ночи. Он нервно заламывал пальцы, лежа в постели и ожидая, когда вернется альфа. Время уже к часу ночи близилось, когда дверь, наконец, распахнулась, и комнату заполнил запах альфы вперемешку с запахом пота. Он завалился прямо в одежде на кровать, замершего Юнги сгребая в медвежьи объятия и, положив ладонь на его живот, так и заснул. Омегу от одной его близости трясло и вывернуть внутренности хотелось. Благо, он не ел, иначе его бы точно стошнило. Юнги, как можно тише и аккуратнее, вывернулся из его хватки, дверь за собой прикрывая, и на цыпочках двинулся вниз, на кухню.
От каждого скрипа замирая, жмурясь и прижимаясь спиной к стенам, он-таки тайком добрался до нужной комнаты. В темноте, точно крот, нащупал на память дверь в кладовку, а после как умалишенный вынесся на снежную улицу. Ледяной мороз больно уколол по щекам, но Юнги, даже забыв про верхнюю одежду, побежал вперед, туда, где его ждет Джин-хен и свобода от альфы, что одним своим видом его задыхаться заставляет.
☽
Тэхен осматривал себя в зеркало на наличие синяков, ран, гематом, но ничего не находил. Песочная кожа, руки дрожащие и взгляд потухший, но ничего боле. А болело почему-то так, что боль эта его душила лапами скользкими, кислород перекрывала и легкие изнутри в мелкую стружку. Нет, Тэхен определенно точно был в порядке, просто почему-то по ночам подушку плоскую к себе прижимал, плач душа. Он чужой среди своих. Рядом нет Винко, тот теперь спит в господской комнате, живет там и в заботе купается, но, откровенно говоря, Тэхен был рад. Из них всех у него, наверное, жизнь сложилась лучше остальных. Тэхен кусал ребро ладони до крови, потому что, блять, больно. А Чонгук даже не торопился что-то изменить.
Омега жил, как и до этого. Читал книги, иногда ссорился на повышенных тонах с Рюком, рисовал на пергаменте, иногда сидел на ступеньках, отмораживая конечности. Солнечный свет словно рассеивал темноту в его душе, спокойно дышать позволяя, но, как только он пропадал, Тэхен вновь задыхался. Ему к Чонгуку невыносимо хочется. Кожи его коснуться, запах бергамотовый вдохнуть, губы никотиновые поцеловать, и, наверное, так выглядел его конец. Он не только государство предал, он себя, как кисэн, уничтожил. С ужасом осознал, что нет, он больше никому, кроме Чонгука, служить не хочет. Его мир поломанный до одного человека сузился, которому на Тэхена, в общем-то, плевать. Чонгука видели все, кроме Тэхена, и это его убивало, заставляло корчиться от боли по ночам. К нему, кажется, даже наложников водили. Тэхен лишь улыбнулся уголками губ, разрывая мышцы, и кивнул.
Тэхен Чонгуку больше не нужен.
Он ощущал себя куклой фарфоровой. С виду — красота нежная, болезненная, хрупкая, а внутри что? Пустота, вакуум, даже сердце гулко не бьется. Порой Тэхен прижимал ладонь с левой стороны, чтобы хоть что-то услышать. Но, кажется, там была лишь тишина. Из-под уголька, что перемазывал пальцы черным, вновь выходили знакомые черты. Брови густые, губы точеные и родинка под ними, нос немного крупноватый, глаза бездонные — червоточины. Тэхен замер, так и не коснувшись угольком пергамента. Тэхен вновь рисовал Чонгука.
— Да что же это такое, — неловко засмеялся Тэхен, вырывая рисунок и, грубо скомкав, откинул его в сторону. — Кажется, я с ума схожу.
Однажды, когда Тэхен, прижав колени к груди, наблюдал за снежинками-балеринами, к нему мягкой поступью, хрустя снегом, подошла черная кошка, блестящими изумрудными глазами рассматривая знакомого человека. Тэхен губы буквой «о» сложил, удивляясь. Мэй? Как она здесь оказалась? Казалось, кошка тоже его узнала, начав мурчать и бодаться головой о его ладонь. Тэхен тепло улыбнулся ей, приглаживая черную лоснящуюся шерсть. Даже эта дикарка здесь оказалась в конечном счете. Смешно как-то получается. Все, чем жил Тэхен, оказалось здесь. Мэй запрыгнула на его колени, мурча и устраиваясь поудобней, а Тэхен окончательно убедился, что это сумасшествие, раз даже кошка, что ненавидела его дома, сама ластилась к нему. Он выдохнул клубок пара, улыбнувшись слабо. Наверное, он слишком привык к безумствам, потому и самые нормальные вещи, как обычную черную кошку, принимал вот так, безумно.
А через несколько дней Рюк ему сообщил, что один из господ хочет видеть его. Сердце у него как умалишенное зашлось, о ребра разбиваясь. Он поверить не мог никак, что буквально через какой-то час несчастный он Чонгука увидит, кожи его коснется, губы поцелует, волосы его смоляные через пальцы пропустит. И тут же одернул себя, любовь тупую душа. Он не попадется в одни и те же сети дважды. По крайней мере, Тэхен хотел в это верить. Но… без Чонгука ломает, кости выворачивает, сухожилия рвет и мышцы прокручивает на все триста шестьдесят. Тэхен как тряпка, он чувствует, что лужей расползется, и самому от себя тошно, ей-богу.
Но Рюк взгляда в глаза избегает, пока Тэхена красят, одевают в подобие одежды, причесывают и маслами дурманящими мажут. Он собирается с силами, мысленно подбирается весь, готовый отпор дать. Он Чонгуку не отдастся, как сильно бы звереныш в его груди не желал к своему альфе прильнуть и щекой потереться о грудь сильную. Тэхен касается пальцами его метки на плече и кусает губы. Он себя слабаком перед ним ощущает, бескостным существом каким-то, словно не может отпор дать. Любовь — она как яд, хуже наркотика по венам-артериям расползается и убивает медленно, всего тебя превращая в раба своего, на поводок сажая. Чем сильнее Тэхен сопротивляется, тем крепче узел, дышать сложнее и функционировать в принципе. Он с Чонгуком по рукам-ногам связан, не выпутается, не перережет путы и даже не перегрызет. Это точная красная нить, в которой он путается, тонет и разорвать не может.
А потому он больше и не пытается.
Чонгук в нем глубоко, не в сердце даже, он в клеточке каждой, эритроцитами по организму разнесся, сволочь, героином впитался. Это на помешательство больше похоже, на любовь больную, ненормальную. Но… Тэхену не хочется из этого вылезать. Он Чонгука
любит и любовью своей
давится. И когда перед ним распахиваются двери, он делает шаг вперед, смотря на темный силуэт мужчины у окна.
Только когда тот поворачивается, перед ним стоит не Чонгук.
Незнакомый альфа улыбается, подходя к нему, а Тэхен пятится назад, глазами безумными на него смотря. У него, кажется, в мозгу что-то заклинило или Рюк ошибся комнатой, ему точно не сюда. Ему к Чонгуку нужно, к альфе его, который одновременно больно и хорошо делает. Дыхание сперло от мерзкого лимона, окружившего его со всех сторон. Этот альфа голову вбок склонил, глазами-лезвиями сканируя полуобнаженное тело. Тэхену прикрыться захотелось и по роже ему врезать.
— Извините, но мне не сюда, — твердо сказал Тэхен, разворачиваясь и собираясь уйти, но альфа схватил его за руку, вздергивая бровь.
— Действительно? И куда же тебе? — с ухмылкой спросил он.
— Меня господин Чон вызывал, ошибка какая-то вышла, — просто улыбнулся омега, пытаясь свою руку из хватки стальной выдрать. Не получается.
— Тебя господин Ичиро вызвал, куколка, — облизнулся альфа. — Так что будь послушным мальчиком.
У Тэхена внутри что-то оборвалось от его слов. Так это… не Чонгук ждал его? Не Чонгук желал его увидеть, обнять, в конце-концов, даже запах его почувствовать? Не Чонгук, а какой-то незнакомый ему альфа? Тэхена начало трясти от подступающего липкого страха и комка ужаса в горле. Он начал вырываться из стальной хватки, но тут же получил больную пощечину. Альфа силу свою не контролировал, разбив нежную губу, но Тэхену плевать. Он себя не может позволить тронуть чужим рукам, когда его тело для Чонгука.
— Перестаньте! — выкрикнул Тэхен. — Я буду кричать!
— О, еще как будешь, — хохотнул Ичиро, насильно сопротивляющегося Тэхена к кровати потащив. — Сука, да не упирайся ты так. Тебе будет хорошо, если угомонишься.
— Не смейте прикасаться ко мне! — омегу трясло от ярости и страха. Он царапался, упирался, только его все равно на кровать швырнули и сверху тушей неподъемной навалились. — Отпусти, урод! — закричал он, пытаясь альфу по лицу ударить, но сам только получил больной удар в лицо.
Тэхен на мгновение потерял ориентир от брызнувшей крови. Альфа, воспользовавшись беспомощностью омеги, насильно ноги его в сторону раздвинул и, приставив покрасневшую головку к его дырке, вошел резко, беспомощный крик из груди вырывая. Тэхен начал дергаться, пытаясь слезть, ударить наотмашь, но альфа крупнее него, сильнее и тяжелее. Он заплакал, вырываясь, но на сопротивление Ичиро сжал его руки над головой, начав в его тело вдалбливаться бешено, не обращая внимания на хлюпающую кровь.
Омега закричал, рыдая, ни на секунду не прекратив сопротивление оказывать. Ему умереть хотелось в это мгновение, сквозь землю провалиться, чтобы под толщей этой исчезнуть. Он чувствовал, как его изнутри разрывают, кромсают на куски, и рыдал. Он даже поверить в происходящее не мог, пятками упираясь в матрас упругий. Руки на его запястьях все сильнее сжимались до хруста, синяки оставляя. Тэхен рыдал от боли, от беспомощности своей, укусить альфу пытался, но лишь новый удар получил. Кровь заливала его лицо, стекала в уголке губ и текла по бедрам, впитываясь в простыню. Ичиро грубее начал толкаться в него, размашисто двигая бедрами, и ударил ладонью по ягодице, сжаться вокруг своего члена вынуждая. Он стонал грубо, гортанно — Тэхена выворачивало. Он голову отвернул в сторону, на него смотреть было мерзко, невозможно.
Тошнота к горлу все ближе подбиралась. Его в грязь кинули, с головой окунули, да так, чтобы Тэхен захлебнулся, как кровью своей сейчас захлебывается. Сможет ли Тэхен когда-нибудь себя вновь по кусочкам, подобно мозаике, собрать? У него вакуум внутри, он буквально чувствует, как по лицу трещины бегут. Он рассыпается прахом, пылью, осколками прямо на ложе, где его насилуют. Тэхен ничего больше не чувствует. В ушах собственная кровь звенит, оглушая. Теплая сперма смешалась с его кровью на бедрах. Альфа его за волосы с кровати стащил, перед собой на колени ставя. Тэхен вновь начал трепыхаться, уворачиваясь от члена, что ему прямо в лицо пихали, и зарыдал снова, мучительно. Альфа над ним прорычал, занеся кулак для удара, но дверь в этот момент с обратной стороны выбили, с громким стуком о стену ударяя.
Чонгук от злости задыхался. Он замер на мгновение, видя Тэхена, окровавленного и избитого, на коленях, а над ним — своего
брата. И в этот момент Чонгук больше ничего не помнил. Он со звериным рыком кинулся на своего товарища, на одного из якудза, на человека, с которым из одной бутылки пил, и избивать его начал. Тот даже отвечать от растерянности не успевал. Чонгук озверел, с криками нечеловеческими избивая его. Руки у него в крови все были, костяшки лопнули давно, а Чонгук все сильнее кулак свой в лицо его с хрустом впечатывал. Из сломанного носа кровь хлестала, чонгуковы кулаки марая, но тот лишь агрессивнее выбитые зубы в глотку его вдалбливал. Чонгук эту мразь в живых не оставит.
Они друг друга избивали не как люди, как звери. Тэхен, плача, смотрел на Чонгука, что пришел за ним. Чонгук — его ангел, что ногами ломает ребра чужие, кровью заставляя харкаться. Омега всхлипывает, на дрожащих ногах поднимаясь, и кидается к Чонгуку, что полумертвого брата избивает с рычанием, с криками, о кости его руки собственные царапает. Тэхен хватается за него, оттаскивает от тела бездыханного, ревет, как ребенок. Чонгука трясет так, что у Тэхена внутренности вибрацией заходятся. Альфа дышит рвано, загнанно, кровавыми руками его тело хрупкое к себе прижимает, и судорожно в волосы дышит. Тэхен в его руках плачет, содрогается, кимоно его слезами своими раскаленными пропитывает.
— Моя душа, — хрипит Чонгук, трясущимися руками по его спине водя, черты острые оглаживая. — Моя луна. Господи, блядь, я не успел. Не успел тебя спасти. Господи… — судорожно шепчет Чонгук, от Тэхена отстраняясь, лицо его нежное, хрупкое оглаживая.
— Я люблю тебя, — плачет Тэхен, цепляясь пальцами дрожащими за него, словно боится, что тот пропадет, исчезнет, что Тэхен потеряет его.
Чонгук его сжимает в своих объятиях так, что кости хрустят, а Тэхен плачет. Он себя ненавидит, он Чонгука любит. А у альфы сердце на части рвется с треском. Они друг другу как воздух необходимы, незаменимы, друг от друга неотделимы. Они — целое, единое, точно океан неделим с волнами, с солью в нем растворимой. И никакой океан со слезами тэхеновыми не сравнится, никакое цунами с любовью чонгуковой не встанет на ступень одну. Чонгук рвано в его волосы пепельные, кровью испачканные, дышит, а Тэхен жмется к нему, трясется, листочек осиновый.
Чон ради него брата своего убил. Чонгук ради него полмира убьет, только бы его мальчик хрупкий, его сокровище бесценное в безопасности было.
Это черта, грань, конец. Чонгук его любит так, что сам умереть готов.
