Post-punk

Сугавара жжет свечи с ароматом бергамота из H&M. Две большие баночки и четыре маленькие — оранжевое стекло, такие же крышечки. А свеча белая, молочно-белая, как сжиженный туман. Дайчи любит оранжевый, хоть и в жизни внимания на эти свечи не обратит. А Суга прижимается лбом к холодному окну, приоткрывает новую баночку и, зажмурившись, вдыхает до саднящего в груди. Лес оседает смолой в легких — пусть будет мхом: Суга хотел бы прорасти растениями изнутри, он цвел бы бергамотом. Когда это вошло в привычку — не вспомнить уже, просто стал покупать по одной периодически. Кроме тех, что на подоконнике — еще порядка десяти по всей квартире. Он зажигает их по очереди и успокаивается. Откуда вдруг появилась эта любовь к открытому огню. Суга прикуривает от свечи и садится на пол под окном, утаскивая за собой пепельницу. Табак мешается с бергамотом, он прикрывает веки. Сегодня ночью приезжает Савамура, но где он будет ночевать — у себя или здесь — не известно. Ладони покалывает, так он скучает по ощущению кожи Дайчи под пальцами: прикосновения, особое тепло, мозоли на руках, колючий затылок, обветренные губы — в памяти каждой клетки. Он щелкает аккуратным пламенем зажигалки и опускает в огонь пальцы, медленно водит по ним, потом по ладони — и резко отдергивает. Боль обозначает себя где-то в отделах мозга, Суга чувствует все притупленно — говорят, от бессонницы снижается болевая чувствительность. Он тушит сигарету, а вслед за ней задувает все свечи. Завязывает волосы на затылке резинкой в крохотный хвостик. Сует в пачку зажигалку и убирает в карман, оставляет телефон лежать на столе. Он поднимается в башенку, проверить голубятню: убрать мусор и покормить их. А еще мозги свои проветрить. Он поднимается по лестнице и вспоминает, как вел сюда Ойкаву — останавливается и оборачивается, будто тот может идти за ним. Суга смотрит в пустоту, а потом откидывается спиной на стену, смотрит в потолок так, будто может найти в нем спасение. Кого он обманывает. — Сугавара Коуши: влюбленная аморальная восьмиклассница, — шепчет тихо себе под нос. Дверь оказывается не запертой — ключи от башни есть только у двоих: у него и у его соседки из квартиры напротив. Суга прислушивается к звукам, пока поднимается, но слышит лишь умиротворяющее ворчание голубей. Он заходит внутрь. Деревянная лестница прислонена к противоположной от голубятни части стены, где на небольшой высоте находится окно. На подоконнике, подогнув под себя одну ногу сидит его соседка в домашних широких штанах и мягкой футболке. На ногах у нее лежит раскрытая книга, а пальцы правой руки зажимают сигарету. Длинные черные волосы забраны в высокий хвост, пара прядок выбились, очки немного сползли на нос. Она поднимает голову на звук: — Суга, — тепло улыбается. — Шимизу, привет, — улыбается ей в ответ. — Давно тебя не видела, посидишь со мной? — Она отодвигается к краю и хлопает рукой по подоконнику со стороны лестницы. — Вообще, я голубей покормить хотел, но ты, видимо, уже? — Шимизу в ответ кивает головой и Суга забирается по лестнице наверх. — Что читаешь? Шимизу передает ему книгу в черной обложке с золотыми, стертыми временем буквами. «Zeit zu leben und Zeit zu sterben». Erich Maria Remarque. — Время жить и время умирать? — Суга пролистывает книгу, страницы исписанные латиницей. — На немецком. — Воскрешаю язык в памяти. — Шимизу пожимает плечами. — Не помню уже ничего. Шимизу Киеко — одноклассница и хороший друг Сугавары. Она перевелась в его школу в старших классах, так они и дружат до сих пор. Не то чтобы они близкие или лучшие друзья, скорее, просто оба знают, что за соседней дверью есть человек, который всегда подставит плечо. — А где Алиса? Суга возвращает книгу и смотрит, как Шимизу прикуривает. Вредная привычка у нее появилась еще в школе — раньше, чем у него самого. Это всегда выглядело странно: тихая серьезная прилежная ученица, дымящая в соседнем от школы дворе вместе с хулиганами из параллельного класса. К слову сказать — на хулиганов этих она действовала почти терапевтически: все, как один, подтягивали учебу, вступали в клубы и все такое. Шимизу выдыхает дым и подтягивает колени к груди. — У Льва. Она каждый день у него бывает теперь. Суга немного мнется, перед тем как продолжить. Это та тема, о которую спотыкаешься как о незаметный порог. Он следует примеру и тоже закуривает, еще на мгновение продлевая удобное молчание. — Как он? Есть изменения? — Он спрашивает аккуратно, будто идет на цыпочках. Шимизу медленно мотает головой. — Нет. Никаких изменений, третья неделя комы. Алиса читает ему Тургенева, — фыркает с улыбкой. — Говорит, чтобы скучно ему не было, якобы все слышит. Надеюсь, это так. — Не в оригинале читает, надеюсь? — Суга косится на Ремарка и улыбается. Шимизу смеется: — Не-ет, Лев почти не знает русский, это бесполезно. — А Алиса знает? — Ну, не в совершенстве, — Шимизу мягко улыбается. — Она говорит, что плохо пишет по-русски и, зачастую, неправильно строит предложения в плане грамматики. Все таки ее мать родилась уже в Японии, русский язык в их семье — затихающее эхо. — Шимизу тушит окурок в пепельнице и молчит задумчиво пару секунд. — Но знаешь, Алиса как-то говорила, что ей часто снятся русские сны. — Ничего себе. Суга знал, конечно, что Хайба полукровка — будто можно этого не заметить — но почему-то никогда не воспринимал ее как не японку. А теперь отчего-то было странно думать, что девушка его подруги говорит во сне по-русски. — Знаешь. — Шимизу крутит в пальцах зажигалку. — Алиса на прошлой неделе ко мне переехала. Вроде как совсем. — Помнится, ты упоминала, что ее родители страшные гомофобы. Шимизу вздыхает. — Мы им рассказали про нас. Ну, в смысле, Алиса рассказала. Ох, Суга, что там было. — Она устало трет переносицу. — С отцом все сложно, но мать вроде немного успокоилась. Приходила на днях, рассматривала квартиру, задавала кучу вопросов. Кажется, стабильность моих доходов, собственное жилье и серьезность намерений немного повернули ее в мою сторону. Но не очень сильно. Шимизу улыбается, но видно, как она сжимает зубы, когда заканчивает говорить. — А как твои родители? — Ну, с моими все просто. — Она смотрит и легко улыбается, но как-то не весело. — Моим не очень интересно все это. С кем я, как я. Где я вообще. Да и ладно. — Она переводит взгляд под потолок. — Это удобно, в некоторой степени. — Наверное, так и есть. Хоть и немного грустно. — Суга вытягивает ноги перед собой, двигает ступнями. — Не немного. — Шимизу кладет Ремарка на колени. — Пошли что-ли к нам чай пить. — У меня эклеры есть. — Суга спускается по лесенке, прыгает на пол, подает руку Шимизу. — Тащи к нам. Суга довольно улыбается, убирает лестницу к голубятне. — Слушай, — голос Киоко вдруг становится осязаемым, холодно ложится на голую шею. — Мне это кажется, может быть... Но у тебя ведь что-то случилось? Он поворачивается, и заходящее солнце — вдруг показавшееся к вечеру — золотой полосой ложится на его лицо: глаза больно режет иллюзорно теплым светом. Глупости. К чему эти откровения. Нужно сказать, что все хорошо. Но если набраться смелости и быть честным, то с тем, кто делит с тобой убежище с голубятней. Это правильный выбор? Вдох-выдох. — Я полюбил. Слова царапают горло предательством. Скользят острыми углами по пищеводу — теперь не сглотнуть. — Не Савамуру, я так понимаю? Контраст от солнечного света — Шимизу окутана тенями — Сугавара признается небесам. — Не Савамуру. — Расскажешь? — Боюсь сломаться в процессе. Слишком много честности на сегодня. Иллюзия облегчения: сказал. Озвучил. Вытащил из себя и бросил под ноги Вселенной. Иллюзия дыхания полной грудью. Шимизу думает пару секунд и кивает головой. — Тогда идем за эклерами. Он благодарно улыбается и выходит за подругой на лестницу. Когда он скребется в дверь ключами, а Шимизу за спиной проделывает то же самое, внизу раздается шарканье подошв. — Суга! — Ханамаки поднимается с пакетом в руках. — Я тебе звонил миллион раз! — Замечает замершую на пороге Шимизу. — Ой, п-привет? Суга быстро возвращается из прострации: — Это Шимизу, моя одноклассница из старшей школы. — Оборачивается назад. — А это Ханамаки, тоже одноклассник, только со средней школы. Я оставил телефон дома, что-то случилось? Пакет Макки подтверждающе звякает стеклом. — А, да нет, я это… — Ханамаки неуверенно трет ладонью шею, непривычно запинается на каждом слове. — Просто вина купил, вот. Поболтать заскочить решил. Вот. Сбоку хмыкают. — Вино можно присовокупить, к слову. — Шимизу приподнимает бровь. — Если хотите. Суга переводит вопросительный взгляд на Ханамаки. — А? — До Макки всегда долго доходит. Он, вообще, какой-то растерянный сегодня. Такой бледный, что веснушки на контрасте почти одного цвета с его крашенными висками. — Мы собирались почаевничать у Шимизу, она предлагает тебе присоединиться. Если только тебе не нужно поговорить со мной наедине? — Внимательно всматривается в эмоции на лице. — А! — Макки оживляется. — Да я с удовольствием, — переводит взгляд на Шимизу, — если это удобно, конечно. — Я же сама приглашаю, — улыбается. — Тогда берите эклеры свои и подтягивайтесь. Я чай пойду поставлю. Шимизу скрывается за дверю своей квартиры, а Макки ныряет за спиной Суги в противоположную, прикрывая за собой. — Что случилось, ты как струна натянутая? — Суга ловит его за плечи. — Я в беде, — Макки откидывается на стену, прячет лицо в ладонях. — Я такой идиот, Коуши, это немыслимо просто. — Мацукава? — Макки в ответ сокрушенно кивает, можно было и не спрашивать. — Что случилось? — Я так по-идиотски влюбился, зря, зря. Видишь, я даже вслух это сказал! Такой придурок, господи. — Так, стой. Прекрати истерику, что-то произошло? — Нет, но… — Макки закусывает губу. — Я чуть ему не признался. Так тупо. — Может, нужно было? — У него же девушка. — Макки сползает по стене; он чувствует, как у него поднимается температура, по голове волнами расходится боль. — Как я могу лезть туда? Это не правильно. Суга смотрит в сторону задумчиво. — Знаешь, что? Мы в субботу с Дайчи идем в бар. Нацуми выступает, Мацукава точно будет. Приходи, разберешься в себе рядом с ними. — Садистские методы у тебя, друг, — Макки через силу улыбается. — А как ты хотел? — Хитро прищуривается Суга. — Ты точно не хочешь вдвоем посидеть? — Я все равно не смогу говорить об этом сейчас… Так что пойдем, познакомлюсь с подругой твоей. Шимизу уже заварила чай и достала бокалы под вино, когда они пришли. Квартира небольшая, уютная: гостиная объединена с кухней, спальная отдельно. В углу гостиной ютится кульман Шимизу с закрепленными чертежами. Рядом с окном — небольшой синтезатор: видимо, Алисы. Шимизу говорила Суге, что Хайба учится на композиторском. — Значит ты та подруга, о которой рассказывал Сугавара? — Макки плюхается на диван за обеденный стол. — Видимо да, — Шимизу садится напротив, улыбается уголками губ. — Значит, мы заочно знакомы, я про тебя тоже от Суги слышала. — Вот и ладушки, — Суга падает на диван рядом с Макки. — Она, кстати, учится в корпусе, где Ивайзуми. — А, я там был сегодня. В библиотеку ездили с Мацукавой. И Ивайзуми видели тоже. — Ммм. Как дела у него? — Суга бросает это почти из вежливости. Почти. — Ну так, — Макки не знает, нужно ли говорить, мнется, но решает все-таки сказать. — Ойкава из дома не выходит. Сугавара деланно безразлично отпивает из бокала. Шимизу отвлекается от эклера и как-то с подозрением присматривается к Суге пару мгновений, а потом округляет глаза. — Ойкава Тоору? — она изумленно вскидывает брови. — Ойкава Тоору, Суга, ты серьезно? Я же правильно сейчас все понимаю? Она все правильно понимает, Макки решает не встревать. Суга дергает бровью. — Ты ведьма, — и улыбается хитро поверх чашки. — А ты, видимо, с ума сошел. У нее на лице шок перетекает в морщинку между бровей. — Так и есть. — Суга опирается щекой о кулак, все еще улыбается. Шимизу хочет сказать что-то еще, но входная дверь щелкает замком. — Шими-чан! — Радостный крик из прихожей. — У нас гости? — Суга и его друг! — Киоко уходит на голос. — Кто это? — Макки шепчет в ухо. — Алиса, девушка ее. На кухню почти забегает высокая девушка с белыми волосами до поясницы. В длинном приталенном платье пастельных оттенков она выглядит как модель с миланского подиума. — Суга! Она сгребает его в объятья, едва он успевает встать навстречу. Макки тоже привстает. — Я Алиса. — протягивает руку. — А я Такахиро, — улыбается в ответ, чуть сжимает в приветствие тонкую ладонь с длинными пальцами. — Ханамаки. Пока Алиса моет руки, Шимизу наливает ей вина. — Как там Лев? — Спит. — Алиса пытается звучать так же, но голос выдает беспокойные нотки. — А кто это? — Макки, поглощающий эклер, подает голос. — Лёвушка, — Хайба улыбается тепло. — Это мой младший брат. Он в больнице сейчас. Она переводит взгляд полный надежды на Шимизу. Та тут же подхватывает, давая Алисе возможность не озвучивать это снова. — Он в коме, — она звучит ровно, а Макки уже жалеет, что спросил. — Увидел, как живодеры издеваются над кошкой, и вступился. Кошку спас, а сам уже три недели без сознания. — Он очень добрый, — Алиса садится рядом с Шимизу, и сразу спасает Ханамаки от необходимости реагировать на ситуацию со Львом. — А у меня новости хорошие! Я нашла работу. Хайба светится вся и смотрит на Шимизу, словно ждет, когда та ее по голове погладит. Шимизу растерянно и удивленно улыбается, открывая и закрывая рот, в попытке что-то сказать, чем приводит Алису в еще больший восторг. — Но почему? У тебя же и так мало времени свободного, — выдыхает она, наконец. — В смысле, ты умница, и я очень рада, и это очень неожиданно, но все же. — Я же тоже хочу приносить деньги в дом. — Алиса улыбается так искренне, а сдержанная и рассудительная натура Шимизу, кажется, недалека от сердечного приступа. Удивление сменяется нежной улыбкой. Кажется, будто между Сугой и девушками вместо стола — бездонная пропасть. Имя этой пропасти — зависть. — А куда ты устроилась? — Макки подпирает щеку рукой, царапает пальцами коротко стриженный висок. — Да, расскажи-ка, — Шимизу садится к Алисе в пол оборота, смешливо прищуривается. — А я расскажу, — Хайба тянет звуки, довольно укладывает на стол красивые ладони с музыкальными пальцами. — Сначала я разузнала, не нужны ли детским школам искусств учителя по классу фортепиано, — косится на Шимизу. — Но они сказали прийти в конце учебного года, ибо кто-то может уволиться… Поэтому сейчас я временно устроилась в цветочный магазин! Алиса сияет, Шимизу застыла в шоке, переваривая логическую цепочку, а Суга тихо хихикает Макки в плечо. — Ты знаешь, — Шимизу аккуратно подбирает слова. — Это… довольно неожиданный вариант. — Но я так хотела всегда поработать с цветами, и магазинчик такой уютный. — Алиса такая очаровательная в своей идее, что Шимизу, кажется, сдается. — А потом устроюсь преподавателем фортепиано, кто-то обязательно уволится. — Ну, я-то не против, конечно, лишь бы тебе нравилось, — Шимизу поправляет очки на переносице привычным жестом. — Ты уверена, что работа с клиентами тебе подойдет? — Конечно, да! — Довольная Алиса поворачивается к парням, подпирая щеки с двух сторон кулачками, и тихо пропевает, подмигивая. — Все ради любви. Шимизу закатывает глаза, улыбаясь. Встает, целует Хайбу в макушку и отходит к холодильнику. — А она существует, да? Любовь? — Чуть захмелевший Ханамаки, откинувшись на спинку дивана покачивает бокал, смотрит на Алису сквозь волны бургунди. Суга сбоку тихо хмыкает. — Ну конечно же, — эмоционально отзывается Алиса. — Все в этом мире держится на одной только любви. — И что же она такое? — Макки склоняет голову и перестает улыбаться. — Любовь для человека, — Хайба подается корпусом вперед, — это как кислород для легких, разве нет? Без любви люди не живут. Нет никакого смысла жить человеку без любви, подумай сам. Ты любишь родителей? Ты любишь рассветы или закаты, дождь или яркое солнце. Или все вместе. Птиц, а может быть, их пение рано утром. Человека. Морщинки в уголках его глаз. Его манеру поправлять очки. Себя во всей этой многогранной и бесконечной любви. А теперь представь, что нет у тебя этих чувств. — Ханамаки, кажется, пытается представить, немного хмурит брови. — Ты спрашиваешь, что такое любовь? Просто почувствуй. — А если, — голос Макки вдруг проседает. — Если я люблю, а он нет? Суга бросает взгляд на застывший профиль. Ханамаки сейчас будто из тонкого стекла, тронь пальцем — разобьется в крохотные осколки. Шимизу тихо ставит на стол доску с нарезанным сыром, доливает всем вина. — Любовь не требует взаимности, знаешь, — Хайба покачивает бокал за ножку. — Она случается, взаимность, но это просто совпадение, я думаю. Везение. Любовь безвозмездна и бескорыстна — в идеале. Она отдает себя, не требуя ничего взамен. Люби, это лучшее, что может происходить с тобой, даже если это и больно. Я думаю, любовь — это способность обнимать душой, даже если обнимаешь шипы и иглы. И нужно любить эти раны и гордиться ими — ты живой. — Она выдыхает, делает глоток и молчит пару секунд, продолжает тише. — И еще… я думаю, это преступление — держать любимого человека в неведении. Признайся, он должен знать, что любим. Мне кажется, нельзя лишать его этого понимания. — Даже если ему это не нужно? Даже если я останусь с разбитым сердцем? — Мы не принадлежим себе. — Ты такая идеалистка, — Макки ставит бокал на стол, подается корпусом вперед, говорит тихо, улыбаясь. — Спасибо, что поделилась. Алиса в ответ довольно улыбается. За то время, пока они говорили, Шимизу и Суга вышли на балкон покурить. Сквозь стекло видно, как Суга на фоне ночного неба ежится от холода, выдыхает пар вперемешку с дымом. Шимизу что-то говорит, хмуро трет переносицу, спустив очки на нос. Макки почти уверен, что говорят они про Ойкаву. У Алисы звонит телефон, она произносит одними губами: «это мама, извини», — и уходит говорить в спальную. Ее звонкий голос приглушенно звучит сквозь стены. Ханамаки от нечего делать снимает свой телефон с блокировки и замирает на секунду, переставая даже дышать — сообщение от Мацукавы. Пришло тринадцать минут назад. «Макки? Ты как?» Он набирает ответ несколько раз и каждый раз стирает. И даже не врет. «Ты был прав. Я, кажется, приболел. Останусь дома завтра. Ты как?» Суга и Шимизу возвращаются, Ханамаки забирает у друга пачку и уходит на балкон. Ночной воздух больно распирает легкие, он прикуривает, пытается раствориться в звуках города. Смешаться с дымом, исчезнуть. Перестать существовать. Хотя бы на время. Телефон вибрирует где-то в горле. «Я не знаю. Чувствую себя Ивайзуми». Макки сглатывает дым, морщась смотрит на индикатор набираемого сообщения на том конце. Представляет, как пальцы Мацукавы скользят по клавиатуре. Ждет. Мацукава набирает, набирает, набирает… Своими длинными смуглыми пальцами. Пауза. Два удара сердца в горле. Новое сообщение. «Или Ойкавой. Два в одном. Со мной что-то происходит, я чувствую, но не понимаю. Я не знаю, что происходит. Не знаю, что мне делать. И нужно ли вообще что-то делать. Такое впервые. Отвратительно себя чувствую». Макки скользит ладонью по прикрытым векам, как все неправильно-то, черт. Смутное понимание того, что с Мацукавой происходит, Макки запихивает в себя поглубже. Нет-нет-нет. Он прикуривает вторую, свешивает голову, опираясь локтями на бортик. Ветер скользит по розовым волосам, забирается под ворот худи — гладкими ледяными ладонями призрака, волной мурашек между лопаток — Макки натягивает капюшон одной рукой. Надо что-то ответить. Надо ответить. Отшутиться, переспросить, что? Нельзя думать, что это из-за Макки — то, что происходит с Иссеем — слишком шаткая поверхность надежды расходится трещинами. Окурок дотлевает до фильтра и больно обжигает пальцы — Ханамаки резко втягивает воздух сквозь зубы, тушит о пепельницу. Телефон вибрирует несколько раз в тишине. «Надеюсь, ты просто уснул. И я не достал тебя в конец. Я заеду завтра, привезу тебе апельсинов. Спокойной ночи, Хиро». Раствориться в воздухе — было бы сейчас идеальным вариантом. Катиться в пропасть — так одному, Мацукава не должен погибать с ним за компанию. Очень хочется написать, чтоб не приезжал. Чтобы вообще удалил номер телефона, и чтобы не подсаживался больше на лекциях с таким видом, будто всю жизнь так делал. Нужно написать ему — хоть что-то сделать правильно — и Макки даже заносит палец над экраном, но не может напечатать ни буквы. Ставит на блокировку и убирает в карман. Перевести дыхание — фатальная слабость. За спиной тихо скрипит балконная дверь — к нему бесшумно подходит Суга. — Все в порядке? — Бесит, — Макки сморит куда-то в чернеющий горизонт. — Бесит вести себя так тупо. — Чувствуешь себя глупой восьмиклассницей? — Суга откидывается спиной на бортик, опирается локтями, улыбается хитро. — Именно восьмиклассницей, — Макки невесело и широко ухмыляется. — Ох, Хиро, — Суга запрокидывает голову в ночное небо и тихо смеется. — Мы опять сидим с тобой за одной партой.