Филатова

Холодно. Снежинки засыпали проселочную дорогу, машин видно не было. Темная фигура — девушка в капюшоне лет пятнадцати издали и лет семнадцати вблизи. Хвойный лес обступал дорогу со всех сторон, разлапистые еловые ветви были обломаны — вблизи строился посёлок, и грузовики порядком повредили местной флоре. Но с приходом зимы стройка замерла. И не было ничего, что тревожило бы тишину. Их привлекло в этом месте именно это — тишина. Князеву тяжело было перестроиться после шумных коридоров магической Академии, которая была наполнена детьми, и поэтому оставалась, в общем-то, просто школой. А Кате нравилось. Она не говорила Вику, где пропадает, а он предпочитал не спрашивать. Меньше знаешь… Тем более, сейчас она сидела рядом с ним на разобранной кровати, и её голова покоилась на его плече. За окном шумел лес. Снег усиливался. — К утру метель поднимется. — Поднимется, — она соглашалась спокойно, и он гладил её по плечу, прижимая теснее к себе. Бледный месяц поднялся в небо, и почти тут же скрылся за тревожными серыми облаками, исторгавшими из себя снежную крупу, давно уже переставшую быть милыми снежинками. Это было неважным — Катя, цепкая обычно на детали, вовсе этого не замечала. Ей было девятнадцать лет, и её любили — и это было единственным важным в её жизни. Когда тебе девятнадцать, порой, совсем не важна политика, общество или предрассудки. Важна любовь. Он целовал её в губы и брови, но не заходил дальше. Она получала его поцелуи, смеялась и повторяла: «Ну, мне пора, ну имей совесть, Князев!». Она повторяла это несколько раз подряд — и никуда не шла. На маленькой походной плитке на две конфорки закипал чайник, он противно свистел и Катя орала, что Князев — дебил, и мог же магией. Он действительно мог бы, но тогда времени на поцелуи бы не осталось. Филатова заваривала горький травяной чай, который ненавидела, но пила для имиджа, а потом торопливо объясняла Вику особо запутанный пасс, который он не понял. Один-два-три. — Смотри, ты изначально неправильно держишь руку, — Катя вставала сзади и прижималась к нему всем телом, направляла его руку своей, распрямляла его ладонь и сгибала заново пальцы, — представь себя сосудом. Из тебя аккуратно отливают вино, и… Князев фыркал, а затем и вовсе начинал смеяться. — Везде тебе винишко чудится. Ты переобщалась с Лизой, — он оборачивался к ней и целовал, склонившись, а затем отстранялся и продолжал смеяться. Она хмурилась сердито и показательно недовольно. — С Ли-са-вет-той, — на каждой слог некромагиня била его пальцем по носу, а затем и вовсе вывернулась из рук, наклонившись и проскользнув под ними. — Ну её же Лиза зовут, — смешливо-возмущенно возразил Князев. Он давно уже не пытался изменить Катю, лишь обижался на то, что сейчас в её руках оказался телефон. Сообщение она набирала той самой Лизе. Или Женьке. Или Адель. Или Марго. Или… — ты меня любишь вообще, птичка, а? Катя взглянула недоуменно и пожала плечами. — Наверное. А что? Кровать была смятой и не расправленной, в щель под дверью задувал ветер, а пыль с оленьих рогов, прибитых к стене, не протирали, должно быть, вечность. Маленький рай на двоих. До утра. Некромагиня мешала картошку, огонь под сковородой горел тревожно и порой почти затухал. — Ты такая… Филатова. Она в ответ лишь смеялась.